Все дружно засмеялись и, не сговариваясь, направились в ближайший продовольственный магазин.

Стоя перед кассой, мы долго спорили, вызывая неподдельный интерес молоденькой продавщицы.

– Один берём, – с жаром настаивал я.

– Нет, два, – возражал Борода.

– Один, – поддерживал меня Рыжий.

– Два, – ещё громче требовал Борода.

– Один, – отрезал я, – от двух нам вчера плохо было. – И, выдержав театральную паузу, сказал продавщице:

– Будьте добры, пять бутылок портвейна и один плавленый сырок!

Продавщица опешила, но выставила на прилавок пять бутылок «Тридцать второго розового» и два маленьких помятых сырка «Дружба».

– Эх, Борода, твоя взяла, – произнёс я и с притворным сожалением забрал всё-таки два сырка. – Завтра опять мучиться… Вы будете виноваты, – строго сказал я продавщице. – Могу простить Вас, если вот на этой бумажке Вы напишете номер своего телефона, как Вас зовут и где мы завтра встречаемся ровно в семь вечера.

Девушка засмеялась и написала: «Таня ждёт тебя завтра здесь в 20:00». Я поцеловал ей руку, и мы вышли на улицу.

Нас ждали общага, бессонная ночь и непредсказуемые приключения. Отмечать было что.

Прошли дни…

– Подъём, подъём! Через десять минут N-ск! Встаём! – противно звенел в воздухе женский голос.

Я с трудом продрал глаза, пытаясь понять, зачем нужно вставать и кто такой этот N-ск. Голова раскалывалась, крупными волнами подкатывала и отступала тошнота.

– Говорила мне мама: «Не мешай, Саня, водку с портвейном», – с верхней полки донеслось бормотание почти проснувшегося Бороды.

– А я слышал, пить вообще вредно, – охрипший голос Рыжего тоже вступил в беседу.

Преодолевая мучительное желание зарыться в подушку и полежать ещё чуть-чуть, я рывком скинул с себя одеяло и вскочил на ноги.

– Хоть пиво-то осталось?

– И не думай, – твёрдо отрезал Рыжий. – У нас сегодня первый день практики, а ты хочешь на рогах в больнице появиться? Могут чего-нибудь не то подумать.

И, глядя на меня с сомнением, произнёс:

– А может, как раз то?!

Мы вышли на перрон. Только светало, но сомнений, что день будет жаркий, уже не возникало. Очень хотелось пить…

– Это мираж? – спросил Борода, указывая пальцем в сторону здания вокзала. Там стоял автомат с газированной водой!

– Будем надеяться, что нет! – хором ответили мы с Рыжим и дружно понеслись к автомату.

В советское время почти на каждом углу стоял автомат с надписью «Газированная вода». В него можно было засунуть монету достоинством в одну копейку, и оттуда лилась простая, холодная газированная вода. Можно было запихнуть трёхкопеечную монету, и тогда из автомата сначала выливалось немного сиропа, а потом газированная вода. Сироп мог быть лимонный, грушевый, апельсиновый и ещё чёрт знает какой, но вкус у него почему-то был всегда одинаковый. Школьники и студенты очень любили пить сироп без воды – если своевременно убирать стакан после выдачи порции сиропа, то за девять копеек можно было получить почти полный стакан сладкой жидкости.

К автомату лучше было приходить со своей тарой, поскольку гранёный стакан, который прилагался к автомату, представлял собой бесценную находку для микробиологов: из него пили все подряд, в лучшем случае споласкивая той же самой газировкой. К счастью для здоровья граждан, стакан было очень трудно привязать к автомату, а всё, что не было привязано и приковано, уворовывалось предприимчивыми комсомольцами, коммунистами и беспартийными быстро и с удовольствием.

Конечно, сироп был нужен далеко не всем: гражданам, имевшим накануне свидание с зелёным змием, требовалась просто вода, холодная газированная вода. Ходил даже такой анекдот: «Утром у автомата с газированной водой стоит бабка и собирается попить воды. Подбегает один мужик, дышит перегаром и со словами: «Прости, бабка, я с бодуна!» – выхватывает у неё стакан с водой, жадно пьёт и убегает. Потом второй, третий… Бабка растерянно качает головой и произносит: «Ничего не понимаю… У вас там, в Бодуне, засуха, что ли?!»

Тот, кто не пил после суровых ночных бдений ранним летним утром из запотевшего гранёного стакана холодную газировку ценою в одну копейку, кто не ощущал, как пузырьки газа смешно щекочут горло и выбегают наружу через нос, не в состоянии понять уровень счастья, которое испытывали студенты, лениво допивавшие третью-четвёртую порцию живительной влаги.

Напившись вдоволь, мы уселись на лавку и стали ждать больничную машину, которая должна была встретить нас и отвезти в Горелово. Жизнь представлялась значительно более желанной, чем десять минут назад, и мы стали разглядывать привокзальную территорию, общий вид которой полностью соответствовал нашим теоретическим представлениям о небольшом провинциальном городишке середины восьмидесятых годов XX века.

Дело в том, что ситуация с информацией в СССР обстояла ужас как плохо. В то счастливое время ещё не было ни мобильных телефонов (стационарные и то имелись далеко не у всех, даже в крупных городах), ни Интернета. Приходилось обращаться к различным справочникам, из которых узнать что-либо ценное о нужном объекте не представлялось возможным. По мнению идеологов социализма, такие сведения могли представлять стратегический интерес для многочисленных врагов советского народа, которыми кишмя кишела вся окружавшая действительность. Двухэтажное здание вокзала с облупившейся краской, единичные сонные прохожие, стройные ряды тополей и лип, лениво шевеливших тяжёлыми ветвями, – всё это вполне соответствовало нашим гипотетическим знаниям о российской глубинке. Так, созерцая спокойный и умиротворяющий пейзаж, мы незаметно для себя погрузились в дремоту.

– Мужики, уже десять утра, – воскликнул Рыжий, продирая глаза.

– Вот чёрт! – Я тоже проснулся. – Долбаная машина, похоже, нашу встречу прогуляла!

– Похоже на то, – согласился Борода, сладко позёвывая.

«Будем добираться самостоятельно», – решили мы, справедливо расценив, что иного выхода у нас просто нет, а «язык до Киева доведёт». Мы нашли видавший виды автобус «ПАЗ», отправлявшийся в Горелово через сорок минут, уселись на заднее сиденье и тут же вновь погрузились в беззаботный сон, свойственный молодым людям с чистой совестью, особенно после нескольких литров различного рода алкогольной продукции, выпитой в поезде накануне ночью.

– Выходить будем или обратно поедем!? – прогремел хриплый бас, безжалостно выдёргивая нас из сладкого плена Морфея.

Мы, как по команде, открыли глаза и ошалело посмотрели друг на друга. Автобус стоял в чистом поле, и лишь покосившийся столб с буквой «А» указывал на наличие автобусной остановки.

– Что это? Ты куда нас привёз? – злобно спросил Борода у водителя.

– В Горелово. А вы куда хотели? – озадачился мужик.

– А где сам город? – удивился я.

– Какой город? Здесь нет никакого города…

– А как же Горелово?

– Так это и есть Горелово! Сейчас пройдёте по дороге километра полтора-два, и будет ваше Горелово! Туда на автобусе не проедешь: дорога больно узкая! Только города никакого не ждите – так, деревня вдоль реки домов на двести!

– А больница тут есть?

– Больница есть. На пригорке, возле церкви, мимо не пройдёте! А вы что, лечиться приехали?!

– Да, лечиться, похоже, нам не помешает, раз мы по собственному желанию и зову Коммунистической партии сюда припёрлись, – задумчиво произнёс я. – Ладно, спасибо, шеф, что довёз. Пошли, мужики… лечиться…

Солнце пекло нещадно. По синему небу лениво плыли утомлённые жарой редкие облачка. Испепеляющий зной изрядно подпортил желтизной некогда зелёную траву. По просёлочной дороге, коричневой лентой разрезавшей зеленовато-жёлтый ковёр бескрайнего некошеного поля и плавно петлявшей то вверх, то вниз, медленно шли три молодых человека, проклиная духоту, свою тягу к романтике и увесистые сумки в руках.