Отец это хорошо чувствовал. Более того, он считал, что виновником этого является он, так как пришел в чужой дом и теперь мозолит всем глаза. В буквальном смысле он был примаком и это его угнетало. Выход из положения виделся такой – снять пустующую хату или построить свою. На то и другое нужны были деньги, которых не было. Поэтому он внутренне переживал, но терпел.

Была еще одна проблема, может быть гораздо более серьезная, которая не давала отцу покоя, – как уйти в партизаны? От прежнего плана пришлось отказаться, но что дальше? После мучительных размышлений он пришел к мысли, что надо податься в партизаны всей семьей. Жена предвоенными тренировками и марш-бросками была подготовлена для этого, да и сын мог бы не только выдержать, но и оказаться полезным. Загвоздкой была Света. Ей тогда исполнилось полгода и в партизаны ей не то что идти, но и ползти было еще рано. Надо было оставить ее у кого-нибудь из дальних родственников, но готовых взять ее к себе, не находилось. Обременять себя лишними заботами никто не хотел, да и платить было нечем.

Время шло. Впереди была зима. Ее приближение требовало от всех деятельного участия в подготовке к ней. И отец отложил осуществление своего плана. Тем более, что не только не знал – куда пристроить малышку, но и где эти партизаны. Об их существовании никто ничего не знал, а сами они о себе пока не давали знать.

Зима пришла рано. Еще не закончился ноябрь, а снега уже навалило много. Хаты были засыпаны по самые ставни. По дороге, связывающей поселок с деревней, никто не ездил и не ходил и ее совсем замело. Хотя мы оказались отрезанными от остального мира, но жить было можно, так как дрова были и припасы кое-какие оставались. Что было плохо, так это то, что к нам перестали поступать вести о положении на фронте, хоть и устаревшие и переиначенные. Это негативно отражалось на состоянии деда. По утрам, заканчивая завтрак, он уже не мог произнести интригующе «Ну, так вот…». Теперь не от чего было оттолкнуться, чтобы затем нарисовать перед нами пусть и выдуманную, но принимаемую нами всерьез обстановку на фронте.

Однажды в одну из ночей, когда за стенами хаты мела пурга, а мы, дети спали на теплой печке вместе с бабой Домной, тесно прижавшись друг к другу, в окно кто-то не то постучал, не то поскреб. Отца дома не было, а во второй половине хаты спали только тетя Аня и мама. Мы уже отвыкли от ночных гостей, но женщины этот стук уловили и сразу же разбудили деда. Мы тоже проснулись. Дед, сунув ноги в валенки и набросив тулуп, быстро вышел во двор. Вскоре дверь отворилась и в хату кроме деда еще кто-то вошел. Это мы определили по шарканью ног и какой-то возне у порога.

Дед зажег керосиновую лампу и поднял над собой. Свет выхватил из темноты две маленькие, безмолвно застывшие, заснеженные фигурки – сухонькой сгорбленной старушки и девочки лет трех-четырех, державшихся за руки. Когда глаза привыкли к свету, то мы более подробно их разглядели. Старушка была в какой-то облезлой шубейке, голова ее была непокрыта, на волосах лежал снег. Девочка была перевязана крест-накрест вязаным платком, к которому она прижимала куклу. На одной из ее ножек был валеночек, а на другой – только носок.

Увидев деда, а потом и всех нас, девочка улыбнулась, а потом показала пальцем на куклу. Может быть, хотела этим сказать, что их трое. Старуха попыталась что-то объяснить деду, но слова застревали у нее в горле, и она лишь беззвучно шевелила губами, устремив на него глаза, полные отчаяния и мольбы о помощи. Чувствуя, что не может справиться с речью, она рукой стала показывать то на девочку, то на дверь, то куда-то в темноту за окном. Но и без всяких слов, без этих жестов было понятно: облава на евреев. Мы давно были наслышаны об этом, а вот теперь довелось увидеть тех, на кого шла охота.

Дед, впустив беглянок в хату, не забыл, однако, про осторожность. Хотя немцы по ночам и не ходили, но здесь был особый случай. Преследователи могли идти по следам и с минуты на минуту оказаться здесь. Поэтому он, не теряя времени, сразу скомандовал:

– Лариса, возьми малую на печку, а ты, Анюта, подбери ей что-нибудь на ногу. Ты, Шура, займись старой, ну а ты, мать, – обратился он к бабушке, – собери им на дорогу.

Затем, нахлобучив шапку и прикрутив фитиль у лампы, он бросил мне:

– Давай, внучок, к Тихону, предупреди его, что потребуется баня.

Зимой в поселке все пользовались только одной баней – Тихона, которая находилась посреди поселка в сосоннике. Это было экономно, так как топили баню по очереди и вымыться в один день могли 2-3 семьи. Баня была сложена из толстых бревен, долго сохраняла тепло и ее не надо было размораживать. Это позволяло также использовать ее в качестве приюта для беженцев в холодное время года.

Мы засуетились, так как хорошо осознавали нависшую над нами опасность. Быстро одевшись, я выбежал на улицу. Деда я обнаружил у ворот хаты. В длинном тулупе, весь облепленный снегом он походил на ночное привидение. Он, прикладывая время от времени ладонь к уху, напряженно вслушивался, пытаясь уловить подозрительные звуки. Но ничего, кроме свиста ветра, не было слышно. Трудно было поверить, что кто-то в такую пургу и по таким сугробам сможет пробраться к нам в поселок. Однако два маленьких существа, отогревавшихся сейчас в хате, опровергали своим появлением этот вывод. И это было непостижимо. Как выяснилось позже, дед тоже думал об этом. Для него после встречи с дядей Алексеем это был второй случай, когда сила человеческого духа оказывалась намного выше, чем он мог предположить, опираясь на свой долгий жизненный опыт.

Сходив к Тихону и предупредив его о появлении беглянок, я вернулся назад и застал деда на том же месте. Выслушав мой рапорт, дед наклонился ко мне:

– Иди и поторопи баб. Надо уже выходить.

В хате после мороза было жарко и сладко пахло каплями датского короля. Когда глаза мои присмотрелись, я увидел лежащую возле печи старшую из беглянок и колдовавших над ней женщин. Старуха была в глубоком обмороке и женщины пытались привести ее в сознание. Ее внучка, напротив, согревшись и почувствовав заботу о себе, пришла в себя, заговорила. Она сидела на печке без платка, расстегнутая, свесив ноги: одну в валенке, а другую – в бурке, которую смастерила ей тетя Аня. По всему выходило, что беглянки могли выступить только в половинном составе, о чем я незамедлительно доложил деду. Тот встревожился и, оставив меня на посту, побежал в хату.

Метель не унималась. Снежные заряды то с одной, то с другой стороны обрушивались на поселок, задавшись, казалось, целью вовсе похоронить его под толщей снега. Прошло довольно много времени, а дед не появлялся. Как позже я узнал, он, как ни старался быть спокойным, все же был в замешательстве. Старуху удалось отходить, но она была настолько слаба, что он не знал, что дальше делать. Может быть, впервые за свою жизнь, он обратился за советом к женщинам. Те в один голос заявили, что беглянок надо спрятать у нас: старуха до бани не дойдет, а если отвезти ее туда на санках, то все равно одну ее там оставлять нельзя, ей нужна помощь.

Дед с предложением женщин согласился. Старуху, прежде чем куда-либо прятать, надо было бы напоить горячим молоком, но для этого нужно было растопить печь. Это же позволило бы немцам или полицаям по дыму из трубы выйти на нашу хату. Поэтому ее напоили лишь теплым бульоном от борща, завернули в тулуп и отнесли в хлев, где спрятали в соломе.

С девочки же сняли пальто, валенок и бурку с ног и втиснули к нам на печку. Так неожиданно наша детская команда пополнилась еще одним юным существом с неизвестным нам до сих пор именем Ида.

Ночь выдалась тревожная. Мы вздрагивали от каждого шороха за дверью, от каждого звука. Лишь под утро, когда пурга утихла и забелели окрестности поселка, напряжение в хате спало. Теперь неожиданно в поселок никто не мог заявиться. Пространство между деревней и поселком просматривалось и в случае чего можно было принять необходимые меры.