Очень ровным, красивым пламенем горел костёр. На коротких шестах, вбитых в землю, сушились наши сапоги, носки, портянки. Прикрывая голые коленки, мы сидели вплотную, сколько позволял жар, к огню и досушивали на руках мокрые штанины своих брюк. В углях костра пеклась картошка, над костром закипал чай, и жизнь снова казалась нам прекрасной, – мы были на охоте.

Время от времени в той стороне, где по нашим представлениям было речное русло, доносились выстрелы, и слышался иногда гогот пролетающих в небе гусиных стай. Одна прошла совсем близко, мелькнув в просвете деревьев. А вокруг нас, набирая в вечерней тишине силу, заглушая постепенно все другие звуки, мощнее, чем знаменитый военный хор имени Александрова, звучал хор лягушек. Они были везде, их количество не поддавалось исчислению. Мои надежды послушать опять чудесные звуки весны потонули в этом утробном урчании. Но всё-таки один новый для себя звук я как-то уловил, когда, одев на босу ногу ещё не досохшие сапоги, отправился к ближайшей луже за очередной порцией воды для чая. Разгоняя ногами сразу примолкших в этой луже лягух, я зачерпнул котелком и уже шагнул назад, когда услышал невдалеке очень странный звук. Как будто там, за невысокими берёзками и ольшинками, кто-то короткими рывками рвал на куски плотную материю. Серию из четырёх-пяти таких звуков завершал резкий посвист. Через короткое время всё повторилось, и я даже заметил мелькнувший на фоне зари силуэт небольшой птицы. Всё это прозвучало ещё несколько раз, дальше, а потом всё заглушили концертирующие лягушки.

Во второй половине следующего дня мы снова стояли на станционной насыпи, стараясь с высоты разглядеть приютивший нас вчера пригорок. И не могли, таким отсюда всё представлялось нам однообразным…

Хотя эти угодья и оказались для нас не «по зубам», Андрей «вытоптал» на мокрых полях пару турухтанов с красивыми «воротниками», а я сбил близко поднявшегося из канавы селезня чирка. Все неприятности позабылись, и настроение было вполне приличное. О гусях и утином супе мы старались не вспоминать.

К станции начинал подтягиваться народ. Наше внимание привлекли два охотника. Поднявшись по тропинке наверх, они остановились недалеко от нас, и стали оживлённо беседовать, обсуждая, видимо, перипетии охоты. У того, кто стоял к нам спиной, был надет объёмистый рюкзак с торчащим из него ружейным чехлом, а через плечо перекинута сетка для дичи, сквозь ячейки которой хорошо просматривалась пара больших и красивых гусей. Я хорошо рассмотрел массивную голову одного из них со светлой полоской на тёмном клюве. И поверх этих громадных красавцев лежала невзрачная, размером с моего чирка, незнакомая мне птица. Однотонного ржаво-бурого оперения, с длинным, длиннее, чем у турухтанов клювом, с тонкими ножками и пальчиками-спичками.

– Видишь, – заговорил тихонечко Андрей, – Какие тут гуси. Нам просто не повезло… – он явно хотел оправдаться. А я всё глядел на этот, как мне казалось, нелепый «натюрморт», и такой несовместимой казалась мне эта пара гусей с невидной и маленькой птюхой, что, отойдя немного в сторону, я сказал Андрею, не ожидая, что буду услышан ещё кем-то:

– Зачем же он эту ржавую уродину вместе с гусями-то положил? Но у стоящего спиной к нам охотника, как видно, был очень острый слух. Резко обернувшись, он сразу вычислил меня, оглядел неприязненно и медленно сказал:

– Что же ты, пацан, чушь-то несёшь, а ещё, наверное, охотником себя считаешь? И сделав паузу, он добавил уже другим, проникновенным голосом:

– Ведь это же вальдшнеп! И отвернулся продолжать прерванную беседу. Мы предпочли ретироваться к другому концу платформы.

Брошенное в мою сторону замечание больно задело меня. Я понял, что это не единственная охотничья тема, при обсуждении которой я могу попасть впросак. Спросил на всякий случай про вальдшнепа у своего напарника. Но Андрей тоже знал немного, хотя и слышал про какую-то «тягу». И тут я вспомнил восторженные рассказы Жеки Матвеева про вальдшнепиную охоту. Так вот, ты какой, – вальдшнеп!

Прошёл год, в течение которого я настойчиво отыскивал у знакомых охотников и в библиотеке книги об охоте. Я штудировал Бутурлина и Аксакова, Пермитина и Бианки, Правдухина и многих других замечательных писателей и уже теоретически знал о ружейной охоте почти всё. А главное, понял, что значит для настоящего охотника-спортсмена вальдшнеп. Теперь я с нетерпением ждал следующей весны и мечтал…

Когда я торжественно принёс домой своего первого добытого на тяге лесного кулика, и при нормальном освещении внимательно рассмотрел его неповторимый силуэт, уникальное по красоте и узору оперение, мне пришла в голову интересная мысль. Я подумал, что тот, прошлогодний волховский натюрморт в ягдташе охотника был скомпонован так, чтобы серый однотонный цвет гусей служил лишь фоном для центральной фигуры композиции – вальдшнепа.

Моему другу Жеке Матвееву на совершеннолетие отец подарил «Зимсона». Ружьецо было безкурковое, довольно лёгкое для своего двенадцатого калибра и очень изящное. Тёмная ореховая ложа, на колодке гравировка с изображением собак на стойке, ну, в общем, – прелесть! Жека, хотя и пытался скрыть свои чувства, но его всё равно так и распирало от гордости. Дело было в феврале, и он томился невозможностью скорее пальнуть из него.

Наконец, в марте потеплело, и в один из солнечных выходных дней мы втроём поехали на стрелково-охотничий стенд в «Сосновку» пристреливать новое ружьё. Тогда для этой цели там была отведена специальная площадка. Руководил этим делом, конечно, Женькин отец, очень опытный охотник. Стреляли из правого и левого стволов разными зарядами и номерами дроби, картечью, и разок жахнули пулей. Истратили на мишени целый рулон оставшихся от ремонта квартиры обоев.

Бой был замечательный, и отдача почти не ощущалась, не то, что у моей одностволки. А наш охотничий лексикон обогатился новыми словами: резкость, процент кучности, густота осыпи… Оставалось только дождаться охотничьего сезона.

На открытие весенней охоты Матвеевы решили поехать в Саблино. Туда их пригласил Василий Иванович – приятель Анатолия Николаевича, Жениного отца, обещая показать классическую, как он сам выразился, тягу вальдшнепов. Меня при Женькиной поддержке тоже взяли в компанию. Впятером едва поместились в Матвеевскую «Победу». Пятым был их пёс, курцхаар по кличке Руслан, существо очень неспокойное и по габаритам весьма солидное.

Сейчас даже трудно представить, что Московское шоссе в те далёкие шестидесятые годы представляло собой зрелище довольно печальное. Без асфальта, разбитое после зимы, всё в рытвинах и лужах, оно закрывалось весной на просушку. Ходили по нему в это время только немногие служебные машины и обязательно по пропускам, а у нас он был.

Когда свернули на просёлок, стало ещё хуже. Несколько раз выходили из машины и толкали буксовавшую в грязи тяжёлую машину. Только на то и была она «Победой», чтобы побеждать российские дороги. К вечеру добрались до невзрачного на вид жиденького лесочка: – берёза, ольха, редкие невысокие ёлки. По опушке – ивняк, усыпанный раскрывшимися белыми почками. Захотелось спросить: – это и есть «классика»? В прошлом году меня тоже знакомили с вальдшнепиной тягой, только на Карельском перешейке, где место было несколько иное.

Но теперь я уже умел помалкивать, внимательно слушать других и сравнивать увиденное с прочитанным. Когда вышли из машины, и смолк звук двигателя, нас буквально оглушил птичий гомон. Особенно много было дроздов. Они перелетали с места на место, перекликаясь и создавая много шуму.

– Как же мы услышим в этом гаме довольно тихий голос вальдшнепа, – ещё подумал я. И оказывается, не я один об этом беспокоился.

– Ишь, расшумелись, – добродушно улыбнулся Анатолий Николаевич. – Ну, ничего, солнце зайдёт, – малость поутихнут. Он не спеша, огляделся…