А когда напряжение немного затихало, он представлял, что в одном из углов спрятана камера, через которую за ним наблюдает Бог. Или просто какие-нибудь садисты.

«Я как чей-то неудачный эксперимент»

Это нормально, что у людей бывают дни, когда настроения нет и не хочется никого видеть. Проходит пара часов, и все заканчивается. Они съели мороженое, выпили вина, занялись сексом, пошли на шопинг – все, жизнь снова прекрасна. Малейший спад эндорфинов, пара неудач – и все, у него «депрессия». Робби презирал таких нытиков, хотя в глубине души завидовал тем, кто не знает, каково это – бояться самого себя.

Эти дни сливались в один бессмысленный промежуток глухой пустоты, в которой нет времени. Они просто приходили к нему, как палач к заключенному, который не знает дату своей казни. И каждый раз он надеялся, что это конец. Лучше умереть, чем жить с вечной ненавистью к себе. Робби хотел, чтобы все закончилось. Но нет. Это всего лишь очередная пытка. Ты просыпаешься, встает солнце, люди, машины – и вот ты снова в своей комнате, где изучил каждый угол, каждую царапину на стене. Ложишься спать. Завтра все то же самое. Тупое нежелание что-то делать. Когда тело отказывается двигаться, и ты просто смотришь в одну точку без мыслей – это если повезет. Порой непроизвольно в памяти начинают прорезаться гнилые ростки детских воспоминаний, где тебя унижали или оставляли одного. Еще один день закончился, но ты не думаешь: «Да, сегодня был неудачный день. Но завтра все будет замечательно!» Нет. «Вот бы никто не докопался ко мне завтра. Вот бы мне не пришлось говорить. Совсем. Боже, пусть они не трогают меня».

Жизнь на автопилоте имеет свои плюсы. Ты не тратишь силы на изощренное общение, не вникаешь в суть – просто делаешь, что требуется, тот самый минимум, который необходим для выживания, и все. После – наушники, капюшон и на остановку.

Но его внешняя подавленность и вялость, которую видели все, была всего лишь защитой. Она берегла его девственную внутреннюю чувствительность от грубого мира глупых людей. Робби часто повторял: «Если кому-то будет очень надо, он не поленится и найдет дверь или дождется, когда я сам ее открою. А кому не надо – пусть идут мимо. Я справлюсь и без них».

Робби обожал дорогу и поездки на машине. Музыка, с которой он сросся за несколько лет, стала его основным обезболивающим, которое, помимо анестезии, давало эффект интенсивности, насыщенности красок мира вокруг. Скука на какое-то время уходила. Дорога домой под пеленой мелодий и удачно собранных слов стала передышкой между бесконечными столкновениями мнений и взглядов внутри его маленькой кудрявой головы.

«Никто не должен тебя развлекать, малыш. Весели себя сам», – осуждающе говорил ему голос в голове. Робби равнодушно от него отворачивался, отвечая:

«А смысл делать что-то для этих людей? Они не способны оценить красоту, талант, силу. Хлеба и зрелищ – этого им надо. А я шутом быть не собираюсь. Как и наживой».

Перед вечеринкой Робби все-таки решил зайти к бабушке, но сперва забежал домой за костюмом. С бабулей проблем не было. Она давно потеряла интерес к миру. Робби продумал детали, составил правильное впечатление и в полпервого ночи вышел в парадную в отглаженном костюмчике цвета морской волны, с повязкой на голове, которая служила ободком, и истратив за несколько секунд напряженных телодвижений нервных клеток больше, чем за весь месяц, рванул вниз по лестнице в ледяную улицу.

Робби видел список приглашенных, но он никак не предполагал, что на его дне рождения будет так много незнакомых ему людей. Дверь ему открыл какой-то упоротый парень в ковбойской шляпе с лицом настолько безразличным, что это даже пугало.

– А, Робби-девственник, ну приветик. Заваливайся.

Робби, не изменяя традициям, пришел в костюме. Тема почти сразу заметил друга и сунул ему в руку открытую бутылку коньяка.

– С днем рождения, дружище!

– Не называй меня дружище!

– Так, народ! – заорал Тема басом. Музыку тут же выключили. – Именинник на месте, девочки, мальчики и алкоголь тоже. Но прежде чем вы погрузитесь в липкие объятья этой развратной ночи, запомните: фарфоровый сервис с гусем трогать нельзя. Если хотя бы одна тарелочка разобьется – я вас выкину из окна. Все что угодно, но сервис с гусем не трогать. Уничтожу.

Парень в ковбойской шляпе вышел к Теме и, всем своим видом выставляя оскорбленные чувства, сказал:

– Братан. Мы, конечно, отбитые. Но ты за кого нас принимаешь? Даю слово – сервис с гусем не пострадает.

Кто-то заорал «ура». Снова заиграла музыка, слова смешались с людьми, которых было так много, что приходилось расталкивать их, чтобы пройти. В теплом влажном воздухе пахло фруктовыми духами, ромом и попкорном. Все было как будто в тумане из-за кальянного дыма. Единственными источниками света были подсветка на потолке и экраны телефонов. Это создавало особенную атмосферу. Какая-то вседозволенность напала на всех. Робби от такого с ума сходил. Именно за этим ощущением он и гнался.

Почувствовав в груди содрогание свободы и горячего соблазна, он пробрался на кухню и нашел там тех, кто полностью разделял его порывы. Две его ровесницы в странных платьях тут же повисли на нем, как только он зашел в комнату. Одна запустила ему руку в волосы, без конца восхищаясь их красотой. Вторая, держа его за локоть, повела к стойке с алкоголем.

– Тут есть виски? Дайте мне виски! – Робби говорил громко, излишне самоуверенно, как это делают дети, притягивая девочек к себе. Он улыбался, наслаждаясь мнимой свободой. Эти секунды были для него глотками воздуха – когда он мог говорить что хотел, кричать и ругаться с кем попало. Эти секунды абсолютной свободы – именно за ними он пришел сюда. И пускай это иллюзия, но она хоть на какое-то мгновенье облегчала ему жизнь. И за это он готов был платить своим здоровьем, временем и – господи прости за старомодность – честью!

Робби налили полный стакан виски с колой, наспех накидав в него льда и несколько долек лимона. Он сделал пару крупных глотков, торопясь поскорее отключить свой аналитический аппарат и все тревожные переживания. Музыка позади него пробуждала желание двигаться. Ритмичные удары, знакомые слова – и он превращался в настоящего артиста. Робби проник в самую глубь толпы, все еще сжимая обеими руками женские тела. По пути он встретил Тему, и на секунду Робби почувствовал себя счастливым – никакой боли и страхов. Всего секунда – но она стоила всех тех скучных будней и сдержанных криков. Звуки и ритмы играли друг с другом, руки то поднимались ввысь, то касались чужих тел. Приятное тепло и жжение алкоголя в груди помогали улыбаться. Он ничего не думал, никого не знал и был этому рад.

Фиолетовая подсветка, черные силуэты и однотонные удары музыки. Она стояла на пороге квартиры, держа в одной руке бутылку вина, в другой – пачку сигарет Treasure. На ней было черное пальто, а под ним – платье из роскошного шелка, с элегантным разрезом, идущим от ключицы до подмышки. Длинные пепельные локоны падали на плечи. Поднимаясь, она сомневалась, стоило ли ей приходить. Внизу ее ждала машина «если что – я тут же уеду», подумала она, сжимая в ладони брелок. Теперь она с грустью смотрела впереди себя, не понимая причины своего появления здесь. «Бесцельные дергания под музыку с перегаром и глупым лицом с выражением животного восторга – на это ты хотела потратить свой вечер? Лучше бы дочитала главу про специфику квантомеханического понимания…»

– Ну наконец-то! Маша! – На девушку выскочила Алина Миронова, низенькая пухлая девочка с огромными глазами и маленьким ртом. На ней был нелепый розовый костюм, похожий на пижаму, никак не сочетающийся с ее манерой держаться по-королевски надменно. Алина подлетела к гостье, разглядывая ее платье снизу вверх. Потом она повернулась к толпе и завопила: – Народ, Маша! Маша пришла! Она наконец-то выбралась из своей кельи!