Робби слушал ее, тупо глядя перед собой. Отец сидел рядом с таким же лицом. Разница была в том, что Робби был парализован избытком чувств, в то время как отец опустился ниже мысли. Мать поднялась и, глядя на Робби, сухо произнесла:

– Разговор окончен.

– Да, мама.

Все разошлись по своим комнатам. Никто не выходил до самого утра. Тишина победила каждого.

Робби закрыли дома на два дня, пока мать хлопотала над справками в школу. Она работала медсестрой лет 15, и все в семье знали, что она ненавидит свою работу. А Робби ненавидел ее.

Через два дня дверь его комнаты отворилась снаружи, и вот оно, чудо божьей воли, – перед ним стояла она. Безупречно зачесанная, с высоко поднятой головой.

– Роберт. – Она осталась стоять возле двери, скрестив руки в замок. – Не спишь? Отлично. Что ж, собирайся. Поедешь к моей сестре. Мы с твоим отцом долго думали, как быть, и видимо, это единственный вариант. Ты… – она замолчала, сдерживая в голосе дрожь, которая ее раздражала. – Ты натворил проблем из пустоты, и теперь нам придется их решать. Мне звонили из школы. – Робби невольно опустил глаза, сжав одной рукой простынь. – Потребовали объяснений. Это элитная гимназия, мы отдаем все деньги на твою учебу, а ты… завтра, – голос матери стал резче, – ты поедешь, и точка. До Нового года побудешь у нее. У Анны… хорошо, спокойно. В мире нет места лучше для таких невротиков, как ты. Промыслы дьявола…

– В смысле? – испуганным голосом спросил Робби.

Мать медленно подошла к его кровати, вплотную наклонилась к сыну и сказала:

– Узнаешь, каково это, быть одному. Ни одной души вокруг тебя. Будешь сидеть в комнате и готовиться к экзаменам день и ночь. Тут у тебя больше нет друзей. Алиса и в жизнь к тебе больше не приблизится, а этот твой дружок избалованный… Думаешь, он твой друг? – Она говорила тихо и грубо, не скрывая явную неприязнь к сыну. Робби не поднимал лица. Он не вынес бы даже секунды такого близкого контакта. Ее теплое дыхание касалось его щеки, и Робби каждую секунду времени боролся с желанием толкнуть ее до самой двери, лишь бы закончить это.

Она выпрямилась.

– Собирай вещи, завтра утром поедешь. Отец тебя отвезет.

Она была уже почти у двери, когда обернулась и, строго глядя на изувеченное лицо сына, произнесла:

– Я разочарована в тебе, Роберт. Одна только надежда на милосердие Господа. Только он сможет вернуть тебе разум.

Она перекрестилась и ушла. Робби провел остаток дня в кровати.

Робби держал в руках большую поношенную сумку и смотрел на проезжающие мимо машины. Он стоял возле машины в ожидании отца, который никогда никуда не спешил. Утро выдалось пасмурным и ветреным. В такую погоду единственное, чего хочется, – так это сидеть дома или ехать в какой-нибудь чистенькой электричке и наблюдать за мелькающими картинками. Но жизнь любит лишать людей приятных возможностей насладиться моментом и делает все так, чтобы человеческое существование больше напоминало галеру, чем мерцающее божьим светом естество.

Через несколько минут вышел отец; он открыл машину и прежде, чем сесть за руль, выкурил сигарету. Робби наблюдал за ним с заднего сиденья и с сожалением думал о том, что он навсегда его сын, его дитя. Но Робби не скрывал, что был очень рад тому, что в неведомую глушь его повезет безразличный угрюмый отец, а не мать, вспоминать об образе которой Робби лишний раз не хотелось.

Почти всю дорогу они молчали. Робби слушал музыку, изредка поглядывая на безвольный профиль отца. Он все пытался разобрать, что чувствует к человеку, подарившего ему жизнь. И угрюмо отвел взгляд в окно, когда понял, что это старая добрая обида, закрепленная отвращением к слабости.

Он проснулся от резкого толчка, уронив голову на грудь. Машина с неистовой резкостью провалилась в колдобинах, прорывая безупречную гладь дождевых луж. Правая рука, все это время подпирающая руку, затекла. Глаза у Робби болели от холодного дневного света. Он снова кинул на отца задумчивый, сонный взгляд в зеркало дальнего вида и внезапно почувствовал острую тоску по городу и Алисе. Он понял, что они уже далеко уехали. И совсем скоро его отец вернется обратно, а он – Робби-неудачник – останется в этих местах. За грязным стеклом мелькали полоски голых деревьев, серое небо, покрытое ватой облаков, и одинокие домики на перекатах полосатых полей. Выпуклые линии их круглых боков, казалось, играли друг с другом. А за окном – всхлипы грязи и хруст щебенки.

У него было ощущение, что он все еще спит. Он хотел этого. Хотел, чтобы предыдущие три дня оказались просто неудачным сном, от которого утром портится настроение. Он посмотрел на свою руку и понял, что зря пускает эти мысли. Первые минуты пробуждения после внезапно оборванного сна всегда какие-то странные. Ты вроде проснулся, а вроде все еще чувствуешь вкус происходящего где-то там. Смутные образы медленно оседают в памяти, оставляя едва заметные таящие следы.

Как огромный воздушный шар, сейчас внутри него раздувалось, оттесняя последние надежды, самое отвратительное чувство из всех возможных – сожаление. За прошедшие два дня его размеренная и предсказуемая жизнь, дергаясь в последних конвульсиях сладострастной боли, изменилась до неузнаваемости.

Робби со злобой глядел на пустые серые долины, костыли-деревья, грязь разбитых дорог и с трудом представлял себе, что выдержит жизнь здесь хотя бы неделю. А надо почти месяц… Он ужаснулся. И пугало его не количество дней, а безжизненность пейзажа. «Тут, наверно, и людей-то нет» Пока его трясло в машине, отец крепко держал руль, глядя прямо перед собой. Что Робби нравилось в нем, – наверное, пока что это единственное его очевидное достоинство, – в салоне его машины всегда царил порядок, но не такой, как в дорогих квартирах, где чихнуть страшно; этот порядок исходил не из желания казаться, а из потребности быть. Чистая панель, начищенные сиденья и маленькая подвесочка на зеркале – металлическая птичка огненно-рыжего цвета. Робби не думал, что когда-нибудь так подумает, но да – машина была живой.

Вдруг Робби заметил вдалеке маленькую фигуру. Когда она оказалась совсем близко, Робби невольно отпрял от окна. Это был старик в форме с пустыми глазами, видимо, из-за слепоты. Рядом с ним плелся такой же старый пес. Судя по всему, поводырь. Он брел вдоль дороги, скрестив руки за спиной. Когда машина проехала мимо, он проводил ее взглядом и двинулся дальше.

– Он преподавал мне физику в институте, – сказал отец низким голосом; такому голосу доверяешь, если он вдобавок и толковые вещи говорит. «Жаль, мы мало разговариваем, пап, – подумал Робби и поморщился. – Что за думки…» Отец продолжал:

– Это Николай Петрович. Ты его не бойся, он так каждый день ходит. Утром, после обеда и перед сном.

– Что с ним? – спросил Робби, не отрывая взгляда от окна.

– Контузия после войны. Он добрый старик, но не разговаривает.

– Почему?

Мирон пожал плечами.

– Живет один. И дальше этой деревни не уходит. Поэтому можешь не бояться его.

– А я и так не боюсь, – пробубнил Робби. – А ты откуда про него так много знаешь?

– Я здесь вырос.

Робби перевел взгляд на отца.

– Понятно.

На протяжении нескольких минут пейзаж не менялся. Гладкие горизонты, полоски полей, сероватое небо; на первый взгляд, выглядело довольно уныло, но если представить, что ты какой-нибудь пафосный художник в поисках новых идей или, переживающий творческий кризис, едешь в далекую глушь за вдохновением… вроде мир уже и не кажется таким безнадежным.

Постепенно перекаты полей сменились густотой пушистых сосен, между которыми мелькали очертания старомодной каменной ограды. Постепенно сосны сменились пихтами и туями, и наконец машина остановилась. Мотор заглох, и как только Робби открыл дверь, тут же провалился в едва различимое перекликание незнакомых ему звуков. Пение птиц или шуршание хвои, лай собак, гудение пилы или звук топора – жизнь, словом, кипела. Выйдя из машины, Робби не сразу увидел дом, его вниманием завладели звуки. Но, услышав скрежет заслонки за спиной, Робби на мгновение вздрогнул, подумав: «Господи, если там калитка, это уже очень-очень плохо. Там что-то или очень старое, или просто жутко… старое». Он повернулся и ахнул.