С шести лет Робби читал молитвы вместе с матерью. Эти были самые тяжелые часы его жизни, в которых он растрачивал свое детство. Сегодня, в свои 17, он религию презирал. После рождения сестры – Алисы – мать слезла с плеч Робби и погрузилась в заботу о ней. Следом за этим его неприязнь к бессмысленным текстам за годы переросла в ненависть, которую он подавлял из-за чувства вины и страха возможного наказания свыше. Он не верил в рай, но совсем отказаться от веры не мог. Какая-то тоненькая ниточка, идущая из глубины подсознания, сдерживала его от смелых, решительных мыслей. Он повиновался.

От холодной воды Робби окончательно проснулся, и к нему вернулась его привычная, всем знакомая маска жизнерадостности, сдерживающая своим плоским телом любые попытки разобраться в чувствах. Всегда легче уйти, закрыть шторы, отвернуться от всех и притвориться – или надеть маску. Это, по крайней мере, безопасно. В зеркало на него уже смотрел не смущенный и подавленный мальчишка, а легкомысленный, простодушный юноша. Но даже сейчас он не переставал думать о матери. Просто характер мысли изменился – он стал жестче. Вынужденная любовь, которую он к ней испытывал, делала его слабым и безвольным. Его это пугало. «Конечно, она не будет этим пользоваться, конечно, нет».

В доме у Орфеевых жила сухая, напряженная тишина. Иногда ее нарушали скрип половиц и нервное перешептывание страниц, но только на мгновение. Не ходи, не шурши, не смейся, молчи – все будет хорошо. Аккуратно! Думай тише. Не позволяй мыслям разгоняться. Медленней…

Тишину в этом доме берегли. Она была как большой стеклянный шар, с очень тонкими стенками, наполненный красной жидкостью. Сам шар был установлен на маленькой подставке на очень-очень тонкой ножке. Любой звук, неосторожное слово или того хуже – идея, – и все, ножка треснет, шар качнется, и в быстром падении будет только одно – ожидание резкого вскрика, а после леденящий ужас беспорядочных капель и ожидание наказания. Иногда он разбивался, и миллионы маленьких осколков в кровавой луже выпускали наружу свободолюбивый, своенравный звук, представляющий смертельную опасность. Ведь звук, особенно случайный, – проводник хаоса. Звук за звук – они превращаются в слова, потом предложения, наглые мысли, которые своей необузданностью порождают порочное желание… даже думать об этом было страшно.

Завтрак прошел молча, как и всегда. Мать во главе стола, отец напротив, Алиса еще в кровати. Ей прощалось многое, в то время как Робби не мог даже спокойно покурить на лестнице – он считал это верхом несправедливости. Но Алису Робби любил безмерно.

За людей разговаривала посуда – позвякивали ложки, хмуро переглядывались фарфоровые чашки, масло безвольно расплывалось в масленке, поддаваясь ножу. Робби думал об этом, чтобы как-то отвлечься от набегающей сонливости, параллельно смеясь над мыслью, что он уже давно спятил вместе со своими разговаривающими ложками.

Но иногда он замечал, как между этими мыслями проскакивал чей-то шепот. Постепенно он превращался в монолог, а потом принимал форму взысканий и криков. И вот опять:

«Думаешь, ты особенный? Из-за того, что у тебя есть странности, думаешь, ты особенный? Ты пустое место…» Робби посмотрел на мать – она уже заканчивала завтрак; отец пил кофе, глядя куда-то в пустоту. “Еще один день. Пустой и никчемный. Вся твоя жизнь будет такой. Нет в ней ничего интересного. Давай, удиви меня». Робби сделал глоток чего-то горячего, стараясь не слышать, как вдруг что-то внутри него вскрикнуло:

«ВСТАВАЙ!»

Робби резко подскочил из-за стола, разлив чай. Через секунду на пол грохнулся стул. Родители удивленно уставились на него. Какое-то время все молчали.

– Э… я пойду, – почесывая лоб дрожащими руками, сказал Робби. – Я опаздываю. Мне надо в школу.

– Так папа вас отвезет на машине. Вместе с Алисой. Сиди. – Мать строго рассматривала его.

– Нет, нет. Мне надо… я опаздываю, – пробормотал Робби.

Он никуда не опаздывал. Просто хотел пройтись до школы пешком. Ноябрь выдался дождливым и теплым. На улицах людей было немного, можно было идти и тихонько напевать любимую песню. Робби шел быстро, пытаясь успокоиться. «Со мной все нормально, нормально… я не спятил. Это просто утренний глюк. Ну надо было так влипнуть перед самой днюхой… Они по-любому заподозрят что-нибудь и не отпустят гулять. Вот черт. Что еще за голоса? Блин». Робби поднял глаза к небу, желая отвлечься. «Небо, птички, дома какие красивые…люди идут на работу, а я… а ты с ума сошел, да-да. Чего ты боишься? Все вокруг давно спятили. Люди идиоты, все без исключения. Это они виноваты во всем. Ты посмотри на ту девочку. Страшила. Нос у нее какой-то странный. Одежда дешевая. Хотела бы, давно заработала денег и купила нормальную одежду. Проблемы? Да какие могут быть проблемы, если все бессмысленно? Все равно умрем в конце».

Робби остановился и прислушался. В его голове пробудилось целое семейство, где каждый говорил о своем. Он пытался разобрать обрывки фраз, мечущихся в голове.

«Нет, нет, так не может быть. Если мы родились, значит, так нужно. Значит, мы еще не выполнили свою миссию, или как там говорится? Мы должны исполнить свой долг перед жизнью. Она ведь так любит нас…»

«Кого она любит? Нас? Ты угораешь? Вселенной на нас плевать. Она серая и холодная. Нам всем просто повезло. Наши жизни – результат везения и случайности. Что, ты думаешь, будто кто-то там наверху любит нас? Оберегает нас? Глупая! Никто нас не любит. Нет никакого творца. Совсем, что ли, спятила? Покажи его мне? Докажи, что он есть? Не можешь? Значит, закрой свой рот и сиди молча».

«Господи, господи… мы, мы такие маленькие, такие ничтожные. Что если сейчас упадет метеорит? А если, а если война? А если эпидемия? Сейчас же везде одни болезни…Что делать, что? Я не справлюсь один. Мне нужна помощь, нужна… мир такой огромный. А я не умею зарабатывать деньги, я боюсь людей. Я, я задыхаюсь… я боюсь»

До школы оставалось несколько метров. А он все еще слышал этот спор внутри собственной головы, который он даже не контролировал. Робби был уже на территории школы, когда его окликнул охранник.

– Эй, парень. Ты чего? – спросил он охрипшим голосом.

Тот поднял на него пустые глаза и, усмехнувшись, сказал:

– Кажется, у меня крыша поехала, сэр. – Робби отдал ему честь, как-то подозрительно улыбаясь. И пошел дальше. Он уже начал подниматься, как снова его захлестнула волна самоанализа. «И зачем я это сделал? Ой, да забей. Сделал и сделал, имеешь право быть любым… ничего не бывает просто так…»

– Заткнулись все! – Робби закричал, сжав кулаки и нагнувшись вперед. Крик был такой громкий, что даже прохожие обернулись. Охранник недовольно посмотрел на него.

– Извините, – сказал Робби, слегка наклонившись вперед, и продолжил подниматься.

Охранник проводил его взглядом, а как только тот зашел в здание школы, пошел в свою будку за телефоном.

Первым уроком стояла живопись. Робби зашел в класс, не поднимая головы. Но никто и без этого никогда не обращал на него внимания. Робби не принадлежал к числу тех, кого без конца обсуждали девочки или уважали старшеклассники. Он был, скорее, поводом для колких шуточек и приколов. И никто не слушал его замысловатые речи о вселенском балансе и красоте, потому что истории одноклассников про блюющего чувака на чьей-то старой хате, передоз девчонки во время секса и разбитое стекло отцовского «мерина» – тут есть что обсудить, а кого волнует красота? Да хрен с ней, слишком сложно.

– Где тебя носило, ты ведь никогда не опаздываешь? – спросил Тема.

– Я шел пешком.

– Чего? В такой дождь?

Робби посмотрел сначала на Тему, потом на ливень за окном, снова на Тему.

– А. Ну ясно.

– Хороший ответ. Какие новости на западном фронте?

– Без перемен, если не учитывать, что я потихоньку съезжаю с катушек. По ходу, это из-за…