В конце разговора Виктор спросил готова ли она внести ясность в их отношения. Нина, без дополнительных разъяснений, поняла, что он имеет в виду развод и отвечала утвердительно. Да, готова, желательно всё сделать без лишних походов в суд, со своей стороны обещала без проволочек подписать все необходимые бумаги.

На том они и распрощались, пожелав друг другу счастливого Рождества.

Прошло ещё полгода. Жизнь Вяземского стала превращаться в бесперебойный механизм. В Германии это особенно легко происходит— все вокруг исполнительны, пунктуальны и равнодушны. Идеально для бизнеса — смертельно для чувств.

Единственное, что Виктор ощущал, была потерянность в этом правильно организованном мире, где он никак не мог найти кого-то… и места себе так же найти не мог.

Он не стремился в Россию. В тот год воды Мозеля сильно поднялись во время летних дождей и Виктор невольно вспомнил Петербург, но домой его не потянуло.

Глядя на бурлящую, вздутую реку и серые тучи над холмами, он не испытывал ностальгии, о которой так много рассказывают в мемуарах эмигранты.

В чужой стране, среди людей, которые говорили на чужом языке, он переживал своё одиночество легче, а при желании, русских можно было найти везде, и Вяземский не опасался позабыть родную речь.

Он жил там, где жил, работал, как умел, отдыхал, когда мог, не вспоминал прошлое и не задумывался о будущем, разве что это касалось бизнеса. Тогда он считал и строил прогнозы — в остальном будущее его не интересовало. Оно перестало существовать.

Устав от случайных подружек Виктор сошелся с одной из девочек Тильды — Кэтрин Шон.

На самом деле её звали Катя Виноградова, она также приехала из Петербурга, по приглашению одной из своих подруг, которая давно танцевала в пабе, и тоже осталась у фрау Фабль.

Катя была хорошей танцовщицей, она скоро стала солисткой в небольшой постоянной труппе «Соловья».

Должно быть она любила Вяземского, но никогда не говорила ему об этом.

Поздней осенью Виктор сильно простудился и долго болел, она ухаживала за ним. После этого они стали жить вместе.

В труппе Катю дразнили «фрау Вяземская», но её это не обижало, наверно в глубине души девушка на что-то надеялась. И всё же у них ничего не вышло.

Всё закончилось, когда Виктор взял её с собой в Россию. Он должен был ехать по делам, а Катя хотела навестить маму.

Наверно, они бы так и вернулись в Трир вместе, если бы Виктор не поселился в своём доме, том самом “доме на берегу”

Внешне всё выглядело чудесно. Катя была замечательной хозяйкой, хорошей любовницей, она нравилась друзьям Вяземского, умела принять людей, она была очень красива. Никогда не мешала Виктору работать.

Если он хотел остаться один — сидела тихо, как мышка, даже по телефону не говорила. Или уходила в балетный зал, который он устроил для нее в одной из комнат на первом этаже. Она продолжала заниматься каждый день, и в этом на что-то надеялась, думала ее Одетта еще впереди.

Катя была рядом в любой момент, когда Виктор нуждался в ней и исчезала, когда он начинал тяготиться её обществом, а случалось это довольно часто.

Но пришел день, когда Катя сказала ему без всякого раздражения, без видимой причины, как что-то обыденное.

— Знаешь Витя…доброе слово и кошке приятно, только мне надо больше. Ты меня не любишь и не полюбишь. Хороший ты человек и всё у тебя хорошо, кроме одного — ничего тебе не надо, ни я, ни дом этот, ты Витя сам себе не нужен.

— Это верно Катюша, — Вяземский и спорить не стал.

Они сидели в библиотеке, и он долго молчал до этого. Она тоже молчала, смотрела на него, как он листает книгу.

— Но разве нельзя так? — Он взглянул на неё и, наверно, в первый раз заметил, что в глазах у Кати стоят слёзы, до этого она хорошо умела скрывать их. — Вот мы живём с тобой, ты и я. Всё же лучше, чем одиночество. Разве нельзя так? — повторил он.

— Нет, Витя, не лучше. Не знаю, как ты, но я после такой жизни ещё больше одна. Особенно после… ну в общем, — она опустила глаза, но продолжала, — ты вот уходишь по ночам дымить в свой кабинет, встаёшь тихо, думаешь я не замечаю, сплю. А я замечаю и мне не всё равно. И спим мы с тобой в одной постели, как в разных. Как будто только ради этого вместе, а я ведь не животное.

— Ну что ты Катя! Разве я относился к тебе так плохо?

— Да никак ты ко мне не относился и не относишься…

Он бросил книгу и встал, подошел к окну.

— Понятно. Значит вернёшься в Германию к Тильде?

— Да уж лучше продаваться за деньги по-честному, чем вот так… пользоваться твоим одиночеством. А тебе за всё спасибо, Витенька, я правда думала, что смогу, а не вышло… Ты не обижайся.

— Так ведь не из-за тебя не вышло, — нахмурился он, — наверно, у меня уже ни с кем не получится… когда едешь?

— Завтра.

— А что не говорила?

— Боялась передумать. Ты меня не провожай.

Виктор знал, что надо обернуться, посмотреть на неё, подойти обнять, но стоял по-прежнему спиной к Кате и смотрел на Залив.

Снова была осень. Ранняя, красивая, когда ещё почти лето и только чуть-чуть деревья тронуты желтизной, но кисти рябины и боярышника покраснели и небо уже холодное, прозрачное, похожее на весеннее.

— Проводить в любом случае я не смогу, — сказал он, — в Москву улетаю утром. Так не люблю самолёты…

— А что, неужели боишься?

— Боюсь… — кивнул он не оборачиваясь и усмехнулся.

Она подошла сама и обхватила его руками, прижалась к спине Виктора.

Он положил свои руки на её, легонько сжал, ничем больше не выказывая своей благодарности, но она поняла.

— Если что — звони мне, — сказал он, — Тильда бывает взбрыкивает, как старая кобыла, сама знаешь.

— Да знаю, знаю… ничего я у неё уже три года, так что сработались.

— Ты могла бы в театре танцевать. В настоящем.

— Теперь уже нет…после “Соловья” не возьмут.

— Значит и в Россию раздумала возвращаться?

— Раздумала… оторвалась я…

— А мама как же?

— С собой хочу забрать. Поможешь с этим?

— Помогу, не беспокойся, я всё сделаю.

— Спасибо, — она прижалась теснее, зарылась лицом в его одежду, глухо произнесла, — хороший ты и несчастный, жаль мне тебя.

Заплакала уже не таясь. Но сердце Виктора не дрогнуло.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Брось, Катя, не надо этого, ну что ты за достоевщину развела, идём лучше спать.

Он повернулся и обнял её крепко, поцеловал в губы, потом ещё и ещё, пока Катя не отдалась полностью его рукам.

Любовниками они всегда были хорошими, а вот жить вместе так и не получилось.

Перелёт до Москвы занял меньше часа, но Вяземскому этого хватило с лихвой, чтобы дать себе слово в Питер возвращаться на поезде.

Виктор мог сломя голову скакать на лошади и брать барьеры, нестись на машине со скоростью сто миль в час, мог переплыть лесное озеро не задумываясь сколько оно метров в глубину, но полёты он не любил. Высоты боялся с детства. Потому неохотно ездил по серпантину, когда случалось бывать в горах и почти не пользовался услугами авиакомпаний, даже самой высокой степени надёжности.

В Москве Виктор пробыл две недели и, как и планировал, возвращаться в Петербург должен был скорым поездом.

На вокзал он приехал рано, слонялся вдоль киосков и кафе, сидел в зале ожидания. Никто его не провожал и не должен был встречать, к этому Виктор привык, но мучительно и нетерпеливо захотелось в Питер!

Как только объявили посадку, он первым вошел в вагон и занял свое место в четвертом купе.

Москва утомила Вяземского — она была слишком шумной, безалаберной и кичливой. Напоминала привередливую барыню на людном рынке.

Виктор знал и любил совсем другую Москву. Она жила в его детских воспоминаниях.