Дома было спокойно, привычно и так не хотелось никаких разборок. Может быть завтра? Виктор готов был малодушно отступить или образумиться — это как посмотреть. Здесь, в родных стенах, все виделось иначе. Пусть жизнь его лишена чувственных радостей, зато она суть есть незыблемая надежность. И все до мелочей служит удобству существования. Он оглядел уютную, сияющую чистотой кухню. Бросить это? Начать с начала…

Нина вышла в шелковом белом халатике, свежая, ухоженная, с распущенными волосами, но уже нанесенным на лицо макияжем.

— Вяземский! И где ты пропал? Все волновались.

— Здравствуй, Нина. Все? А ты?

— Я — нет. Кстати где ты был?

— У любовницы ночевал.

— Не смешно, шутки у тебя дурацкие. Что, неприятности в институте? — В светлых глазах Нины мелькнуло беспокойство.

— Из института я ухожу.

— Виктор! Что происходит?

Жена назвала его по имени — это было признаком серьезного беспокойства, обычно Нина называла Виктора — Вяземский. Еще с училища, говорила, что фамилия ей больше нравится.

— Уже произошло, Нина, сядь нам поговорить надо.

— Хорошо, давай поговорим, только недолго, я уходить собиралась.

— Я вижу

Нина села на свое место за столом, Виктор напротив. Она смотрела на него выжидательно, а Вяземский не знал с чего начать. Он оказался у черты, за которой возврата к прежней жизни не будет, сейчас она ещё цела, а слово произнеси — разлетится вдребезги. Ну… Платить-то за разбитые горшки самому придется, а может домашние вздохнут с облегчением, станет Нина жить с детьми, а он с Ритой, и будет всем счастье.

— Так что Вяземский, о чем говорить будем?

— О нас с тобой.

Она снисходительно улыбнулась, чуть заметно пожала плечами. Это означало: “А я то думала что-то важное…”

— Прямо сейчас, так срочно?

— Да, прямо сейчас.

— Тогда давай покороче, а то мне еще причесаться надо.

Виктор начал раздражаться, их разговоры давно уже свелись к “давай покороче”, и всерьез Нина их не принимала. Откуда эта уверенность, что она знает лучше, видит дальше. Вот и не увидала, не поняла, что конец.

— Если в двух словах, то — я ухожу

— Откуда?

— Из дома.

— Как Лев Толстой? — Нина расхохоталась, прикрыла губы пальцами, — ну извини, извини, не удержалась, у тебя такой мрачный вид. Что случилось, ты можешь толком объяснить?

— Я ухожу из дома, Нина. Прости, объяснить толком не могу, сам еще не понял но… Ухожу.

— Ах вон что, теперь я начинаю понимать. И… ночевал ты сегодня там, куда собираешься уходить?

— Да

Виктор смотрел на нее, не отвёл глаза. Стыдно ему не было. А еще он хотел увидеть реакцию Нины, нет, не злорадное желание удостовериться, что наконец уязвил, выбил ее из равновесия, он хотел знать истину. Настолько ли ей все равно, и было ли так же все их совместные годы. Лицо Нины оставалось непроницаемым. Она медленно встала из-за стола и пошла к двери. Виктор тоже встал и заступил ей дорогу, он должен был получить ответ!

— Постой, Нина, ничего не скажешь мне?

Она остановилась перед ним, все такая же невозмутимая.

— А какого ты ответа ждешь Виктор? Мы с тобой люди взрослые. Решил уйти — иди, разве я держу?

Вяземский раздражался все больше, как будто не он, а Нина сообщала ему о разрыве отношений. И это она бросала его, вот так спокойно отпуская. Он почувствовал себя глубоко уязвленным.

— Мы можем сделать вид, что я ничего не слышала. Тебе незачем уходить из-за нашего разговора, но если зов крови настолько силен — иди. Можешь вернуться или нет. Детям объясняй сам, я не стану.

— Они вряд ли заметят. Разве что отсутствие кредитной карты и кошелька.

— Не злись, они твои дети, и ты обязан достойно их растить, воспитывать и содержать.

— Я никому ничего не обязан!

— Не ори на меня, это ты валялся с любовницей и не ночевал дома! Отойди, мы все обсудили, разговор окончен.

— Как и наша семейная жизнь.

— Это твой выбор, не мой. Я тебя из дома не гоню.

— Да я сам уйду, тебе же все равно.

— Пропусти меня пожалуйста, я опаздываю, Виктор. Давай вернемся к этому разговору вечером.

Виктор отступил, освобождая проход, Нина удовлетворенно кивнула, а на пороге обернулась. — Зов крови, Вяземский, в твоем возрасте случается, кризис среднего возраста. Наверно молодая эта твоя…ну…до вечера.

Виктор остался на кухне, сидел курил, мысли в голове стали вялые. Больше всего хотелось выпить рюмку коньяку, даже не одну, а чтобы хорошо одурманило и пойти в кабинет и завалиться спать на диване, а завтра проснуться и ничего не помнить. Пускай бы стерся и его разговор с женой, и встреча с Ритой.

Не правильно все, не то он делает. Но маховик уже начал раскручиваться и двигаться можно было только вперед. Значит, вместо коньяка вещи собирать.

Хлопнула входная дверь, Нина ушла, Вяземский остался в квартире один. Бесцельно бродил по комнатам, осматривался недоверчиво — как же уйти, тут все привычное, родное, прирос он, прикипел к этим стенам, а надо уходить. Нельзя так жить инертно, по привычке, чтобы главное было вне семьи, на работе, или в Интернете. Нельзя сводить все к достижению статуса “не хуже чем у всех”, предавать мечты, смотреть только под ноги, забывая про небо.

Со сборами Виктор провозился до позднего вечера — разбирал бумаги, часть документации по фирме он хранил дома, Нина числилась в руководстве, контролировала подбор персонала. Бухгалтерию он проверял сам. Дело их процветало, открывались дочерние фирмы. Как теперь все это будет Виктор не представлял, общий бизнес сделал их заложниками, обрек на совместную жизнь и семейные отношения.

Виктор заколебался, стоит ли так спешить, слова Нины о зове крови смутили его. И он не за себя тревожился, но Маргарита, если Нина права, то выходит он обманывается сам и Риту обманывает насчет любви. По сути, что он знал об этом? Чувство долга — да, это он понимал, но любовь…

Вечером он позвонил Маргарите и сказал, что должен утрясти дела дома, а потому придет к ней завтра. Она согласилась, голос был спокойный, ни слёз, ни просьб. Это что, и ей все равно, как Нине?

Ночью он долго не мог заснуть, Нина с вечера вела себя, как ни в чем не бывало, даже казалась более оживленной, чем обычно. Рассказывала подруге по телефону про концерт, потом смотрела фильм на кухне и готовила. Она всегда совмещала приятное с необходимым. Позвала Виктора ужинать, но он отказался, и есть не хотелось, да и видеться за столом тоже. Вяземский по-прежнему не чувствовал себя виноватым и все больше злился на Нину за отсутствие реакции, которую он ожидал. Он готов был ко всему, только не к ее крайнему пофигизму. Почему она не хочет выяснить отношения до конца, поставить точки над i и разойтись с сознанием, что все между ними сказано? До этого времени он и детям ничего не сможет объяснить…

Следующий день прошел в мучительных раздумьях и тоске по Маргарите. Здравый смысл диктовал ждать, а чертов зов крови толкал немедленно нестись к Рите. Виктор съездил в институт, написал заявление об уходе, на обратной дороге завернул в Дом Книги, слонялся по залам, бесцельно рассматривал корешки и обложки. До Фонтанки от Дома Книги было рукой подать, при мысли о том, что он мог бы пойти к Маргарите, коснуться ее, заставляла слабеть колени, но Виктор упрямо не поддавался этому и с тяжелым сердцем отправился домой. Вечером все было, как обычно: ужин, телевизор, щебетанье Наташи, невозмутимое равнодушие Нины, Петя собирался в рейс, рассказывал о том, что предстоит повидать. Виктор слушал, отвечал, со стороны и не заметно было, что мыслями он далеко. Завтра точно покончит с этим, нельзя так быть — и здесь и там.

Ночью позвонила Маргарита, но Виктор не успел подойти, она сейчас же сбросила звонок. Испугалась. Подумала, наверно, что Вяземский спит не один. Сразу вслед за вызовом пришло СМС: “Приезжай, мне очень плохо…”

Виктор даже не взглянул на часы, встал, оделся, взял ключи от машины и документы, спустился во двор, завел машину. Он не думал, совершал привычные действия на автомате, сцепление, тормоз, левый поворот. Сознание застилало беспокойство. Плохо ей, что значит плохо? Заболела снова, или что?