Тут она была Дашкой, у которой можно денег перехватить, поплакать в передник, посплетничать, помечтать о летнем отпуске где-нибудь в Крыму или даже о поездке по турпутёвке в Болгарию. Во все эти места Даша успела съездить и даже побывала в капиталистической Италии, где произошёл с ней презабавный случай. На скудные туристические денежки мечтала купить она модный кожаный пиджак и, конечно, учила слова, как обратиться к продавцу, сколько стоит облюбованное кожаное чудо. И всё вроде складывалось нормально. Только вместо слов: куанто коста? (сколько стоит?) в неё сорвалось с языка в магазине:

– Коза ностра, – а это мафия. Продавцы полезли под прилавок.

– И из вип-персоны – желанного покупателя – я превратилась во влип-персону – мафиози. В общем, влипла.

– Ой, боязно да и расходно ехать далеко-то, – вздыхали работницы постарше. – Лучше в нашу Боровицу.

– Ерунда, – отрезала Даша. – На Дальнем Востоке говорят: 100 рублей – не деньги, 100 километров – не расстояние, 100 граммов – не выпивка. Пока молода, надо ездить.

Тайкой Даша была недовольна:

– Ты чего такая худючая-то? Скелет на палочках. Ешь пуще, как у меня мама говорит. Парни-то не собаки, на кости не бросаются, – поучала она Таю.

– Не в коня корм, – оправдывалась та, не вдаваясь в подробности своей, как она считала, незадавшейся жизни.

Подбивали клинья к Даше многие видные парни и, говорят, начальник цеха был неравнодушен к ней, но она умела отшить любого. У неё заканчивал авиационный институт муж Андрюша в Москве, и она ждала, куда он получит распределение. Туда и придётся ехать. У него-то профессия поважнее.

Конечно, Даша взяла шефство над Таей. И та с удовольствием подчинилась соседке. Кровать заправляла, как она, над кроватью коврик повесила, как у неё. Единственно, что было сделано по-своему, – это рисунки в простенке и портрет персиянки Сати, который сразу бросался в глаза.

– Не бабушка твоя? – спросила Дарья Савельевна. – Красивая девушка.

– Да нет. Потом как-нибудь расскажу, кто это, – пообещала Тая, стесняясь своей детской фантазии.

Ещё висела у Даши над кроватью вполне приличная гитара. Иногда она играла для Таи и для себя песни. А даже охальноватые куплеты, вроде той же «Новобранцы»:

С деревьев листья облетают

(прямо наземь),

Пришла осенняя пора

(ёксель-моксель),

Ребят всех в армию забрали

(хулиганов),

И настала очередь моя

(главаря).

И вот приносят мне повестку

(на бумаге, на газетной),

Явиться в райвоенкомат

(в восемь тридцать,

можно позже,

с сухарями,

кружка сбоку).

Маманя в обморок упала

(с печки на пол, вверх ногами),

Сестра сметану пролила

(тоже на пол. Вот растяпа).

Дашу с гитарой приглашали на вечеринки, дни рождения и даже свадьбы.

– Уносить свои гитары нам придётся всё равно, – словами из песни обречённо объясняла она, снимая с гвоздя инструмент. И тогда Тайка оставалась вечером одна, хотя Даша звала её с собой. Тая боялась попасть на визгливые шумные застолья, где девчонки ведут себя развязно, парни лапаются и прижимаются без стеснения. Все же тут свои, а она вроде со стороны.

Согласнее всего получалось у них пение, когда в своей комнате, потушив свет, затягивали вдвоём. Почему-то в темноте задушевнее звучали голоса.

Больше других песен любила Даша, наверное, студенческую, которая, судя по всему, нравилась и её мужу:

Мы с тобой не первый год встречаем,

Много вёсен улыбалось нам,

Если грустно, вместе мы скучаем,

Радость тоже делим пополам.

Ничего, что ты пришёл усталый,

Что на лбу морщинка залегла,

Я тебя, родной мой, ожидала

Столько слов хороших сберегла.

Пусть дни проходят, и спешит за годом год,

Когда минута грустная придёт,

Я обниму тебя, в глаза тебе взгляну,

Спрошу: «Ты помнишь первую весну,

Наш первый вечер и обрыв к реке,

И чью-то песню где-то вдалеке?»

Мы нежность ночи той с годами не сожгли,

Мы эту песню в сердце сберегли.

И тебя по-прежнему люблю я,

Так люблю, что ты не знаешь сам.

Я тебя немножечко ревную

К совещаньям, книгам и друзьям.

Ты такой, как был, неутомимый,

Лишь виски оделись сединой,

И гордишься ты своей любимой,

Ты гордишься сыном и женой.

Тая не могла эту песню петь без слёз. Чувствительной что ли стала или потому, что у неё никакого согласия в жизни не получалось. А слёзы даже как-то успокаивали. Поёшь и плачешь, не утирая глаз и щёк, и никто этого не видит. Может, и Даша плакала под эту песню. Нет, она решительная, твёрдая, и у неё с Андреем всё хорошо. Хотя в редкие минуты «самоедства» и Дарья Савельевна впадала в хандру, признавалась, мучаясь угрызениями совести:

– Дура я, наверное, суюсь, куда меня не зовут, хочу людям помочь, а может это им не надо. Начальство на меня волком глядит. Опять Садакова не в своё дело лезет.

– Да что ты, Даша, если бы не ты, как бы я, – вырывались у Таи благодарные признания. – Спасибо тебе. Может, ты меня от отчаяния спасла. Спасибо.

– Тебе спасибо, что чувствуешь и понимаешь, – успокоенно говорила Даша.

А была ведь в городе ещё другая жизнь. Таины мимолётные знакомые журналисты, наверное, собирались в гонорарный день в отделе информации. Она покупала газету, находила заметки за подписью Кости Федосова, Олега Смолева, небольшие информации Жеки Тютрина. Федосов писал решительно задиристо, Смолев – лирично. Жили они своими интересами и заботами, вряд ли вспоминая о ней. Конечно, забыли. К чему она им? А Жека-то вроде близкий человек, с которым жила недели три, теперь был чужим и далёким. И как неприятный сон представлялась ей жизнь в доме Варвары Диевны, стыдные ночи в дровянике.

Вызвала скрытую зависть Даша, когда рассказала о романтическом знакомстве со своим Андреем.

– Гололёд был страшенный. Ноги разъезжаются. Конечно, я со своей прытью брякнулась. Голова, то есть шапочка, в одном месте – у забора, сумка в другом – у парапета, а я в третьем. Разложена на составные множители. Кто-то мимо летит, этак ловко избегает падений. Кинулся ко мне, руку подал, шапку поднял, рукавички в шапку сложил.

– Говорят, красивые женщины на дороге не валяются, а я вот валяюсь, – сказала ему. Поднял, снег отряхнул. Пошли. Задержался он со мной, и вот теперь вместе идём. Чем Андрюше понравилась, до сих пор понять не могу. У меня парень был. Когда я ему сказала, что люблю Андрея, он очень умно ответил:

– Меня радует, что ты досталась лучшему из нас. Красиво сказал?

Вот какие благородные люди окружали Дашу – Дарью Савельевну. Позавидуешь.

А ещё любила Дарья Савельевна читать. Её останавливали инженеры, приехавшие из Москвы, и заговаривали не о производственных делах, а о том, что она нового нашла в книжном океане? Приносила Даша из библиотеки на одну ночку журналы «Новый мир», «Знамя», «Наш современник» и долго не ложилась спать, стараясь проглотить до утра привлёкший внимание роман или проблемный очерк о деревне.

– Ты знаешь, открыла я нового писателя. Богомолов. «Август 1944» у него. Оторваться невозможно.

Под кроватью у Дарьи Савельевне был целый чемодан книг.

– Моя мечта завести свою библиотеку, – признавалась она Тае.

Тая тоже похватывала книги и журналы, принесённые Дарьей Савельевной.

Однажды подбила Даша Таю подписаться на собрание сочинений Есенина. И чуть ли не целую ночь проторчали они около магазина «Факел». И как же были рады, когда получили по первому синеватому томику. Пели есенинские стихи под гитару. Между прочим, встретила там Тая Олега Смолева. Он, оказывается, тоже был книголюб. И вот втроём они ночью ходили по безлюдной Театральной площади и рассказывали, кто что прочитал. Тае было интересно с этими людьми. Олег удивился и как-то иначе взглянул на неё и не назвал, как раньше Таис.