Тайка замерла от смущения: чего напридумывал Жека Тютрин, но в это время выскочил на сцену сам он, довольный и сияющий, объявил первый номер, добавив, что аккомпанирует Таисья Нежданова.

– Вы должны искупать в аплодисментах наших артистов, – после первого номера призвал Жека публику.

Концерт и вправду прошёл весело. И все Жеку хвалили, кроме Алексея Васильевича Хоробрых.

Он как местная власть, заподозрил неладное:

– Большую ответственность на себя берёшь, молодой человек. Правительственное сообщение. А вдруг узнают, – предостерёг он.

– Кто узнает? Если вы не донесёте, никто не узнает, – обрезал Тютрин председателя сельсовета.

– Это же шутка, Алексей Васильевич, – вмешалась Тайка. Ей было приятно, что концерт удался.

– Я-то что, а вдруг, – стесняясь спорить с городским говоруном, отошёл в сторону Хоробрых, зато Жека всю дорогу называл Алексея Васильевича унтер-Пришибеевым и Человеком в футляре. Видно, Чехова читал этот Жека, раз героев чеховских рассказов упоминал.

– Кабы чего не вышло! – ругался Жека.

Девчонки утешали его, говоря, что Алексей Васильевич – человек простой и добродушный. И, конечно, им понравилось, как здорово объявлял номера Жека Тютрин. Им его сокращённое имя сразу пришлось по душе. Старухи удивлялись Жеке:

– Ой, сколь боек, ухарез.

В Несваричах певуньи расходиться не захотели, натащили своих салатов и стряпни, а Жека Тютрин опять всех удивил, со стуком поставив в центр стола бутылку водки. Новоявленный дядька Геша Бобров пожертвовал на это общее застолье.

– Бочку рабочим вина выставляю и недоимки дарю, – прокомментировала цитатой из Некрасова учительница Нина Трофимовна. А надо было, наверное, Тайке самой бутылку-то выставить, но она не догадалась. Впрочем, ей и пировать было некогда, надо же забежать домой к Вите Машкину на проводины. Гулял несваричевский ансамбль «Рябинушка» в клубе без неё. И что там вытворял Жека Тютрин, узнала Тая только из рассказов своих певуний. Жека там разошёлся. Говорил без конца. Причём афоризмами, которые были свежи для непосвящённых Несваричей:

– Обычно я не пью, но если пью, то необычно, – говорил он и ставил стопку на два пальца с риском, что опрокинется эта стопка, но её содержимое ловко попадало в его рот.

И признания у Жеки были хоть хвастливые, но приятные:

– Я, как никто, понимаю женскую душу. Тут наука несложная. Надо не просто гладить по шёрстке, а находить чёрточку. Вот, например, вы, Нина Трофимовна, – подбросил он комплимент учительнице, – одеты с таким вкусом, какой и в городе нечасто встретишь.

Та зарделась, но проявила неприступность, подбросив Жеке задачку, над какой тот не хотел задумываться.

– Нет, Женя, я вот считаю, что должны люди душами соприкоснуться, общие интересы найти, чтоб дружба получилась, а не по внешнему виду судить друг о друге.

– А что мы детсадники что ли, кругами ходить? – не согласился Жека.

Рассуждения учительницы о медленном сближении по душам Жеке не понравились, да и Пане с Маней тоже.

– Ой, девки, единова живём, – и врезали такие частушки, что Нина Трофимовна поспешила в свою учительскую келью.

Витя Машкин весь засиял, увидев на пороге Таю. А она не сразу его узнала. Стриженная голова придавала ему жалкий, незащищённый вид.

– Вот забрили, – смущённо погладил он круглую свою голову. Конечно, он обрадовался: пришла всё-таки Тая да ещё пачку бумаги для писем принесла. Наверное, намёк, чтоб писал.

Усадили её рядом с Витей, и мать его худенькая хлопотунья тётя Агаша, подкладывая пироги да слойки, гладила Таю по плечу.

– Ты уж Витеньку-то дождись. Он ведь только о тебе и говорит.

А Витя никаких слов не нашёл для прощания с Тайкой. Видно, родителей и братьев стеснялся или был сильно расстроен предстоящей разлукой.

Витина мать всё нахваливала сына. Видно, для того, чтобы Тайка поняла, какой он хороший. Вспомнила, каким угодником оказывался не раз.

– Быки на откорме стояли, а зелёнку для них не подвезли. Орут. Тракторист пьянущий. Я Вите говорю: после навозу телегу вымой да давай в поле съездим, там накошено, сами погрузим. Он ведь, угодник, всё так и сделал. Телегу вымыл, привёз без меня на корм быкам зелёнку. А то бы никаких привесов не было в тот день.

– Да ты чего, мам. Подумаешь, съездил, – засмущался Витя.

– А бабы на меня: выхвастеня, хочешь, чтоб тебя похвалили. Я Вите говорю: имям тоже привези. Привёз ведь имям тожо.

– Да ну, ма, – опять застеснялся Витя.

– Молодец ты, Витя, настоящий человек, – сказала Тая. – За Витю! – и рюмку подняла. Это ему понравилось. Тайка похвалила.

Мешая людям спать, ходили в тот вечер по Несваричам её певуньи. Видно, разбудили гармониста Сана Кокина, и тот наяривал под частушки удалую прохожую. В перерывы то и дело раздавалось увесисто и солидно:

– Внимание, внимание, говорит Москва, работают все радиостанции Советского Союза. – Это тренировал свой дикторский голос Жека Тютрин. Последние слова его «сообщений» заглушал восторженный девчачий ор и хохот.

Вите Машкину голос Жеки Тютрина не нравился.

– Балабол, видали мы таких, – сердился он.

– Да это же шутка, – успокаивала его Тая.

А Жека, видать, вовсе разошёлся и орал:

– Я приехал сюда целовать неприступных красавиц.

Красавицы-то, может, были не прочь поцеловаться с носатым горожанином, да где-то рядом были те, которые могли накостылять Жеке за такие слова.

Когда Тайка выскочила на тёмную улицу с проводин, так и не услышав от Вити важных и значительных слов, около соседнего дома, мимо которого она пробегала, кто-то стоял, навалившись на палисадник. «Жека», – поняла она.

– Подожди, Тай. Сказать надо, – окликнул тот её.

Она остановилась.

– Я тебя провожу, – сказал он.

– А чего провожать-то? Вон мой дом, – рассмеялась она. – Рядом.

– Всё равно провожу, – пьяно настаивал он. – А ты ведь ничего девчонка.

– Великое открытие сделал! – засмеялась она. – Почему ничего-то? Говори необыкновенная.

– Пусть открытие. Я сразу понял. Я тебя поцелую, – вдруг полез он к ней.

– Не лезь, а то закричу, – припугнула она.

А на крик могли выскочить с Витиных проводин парни, которым не по вкусу пришёлся горожанин.

– Неужели я тебе не нравлюсь? – удивился Жека.

– Такой не нравишься, – охладила она его пыл.

– А вот такой? – прошептал он и бухнулся на колени.

– Дурак, – рассмеялась она и побежала домой. Ух, какой необычный день получился. А Жека так и остался стоять на коленях, а потом, говорят, ушёл в клуб, выставил там окно и спал на столе. Поутру ушагал в Казацкий Мыс к Инессе и Геше.

Схлынули Тайкины обожатели. Увезли на призывной пункт Витю Машкина, и Жека Тютрин, слышно, укатил домой в Киров. Можно было заняться своими делами. Этой осенью она решила всё-таки поехать в художественное училище. Конечно, там потребуют показать работы. Пересмотрела в папке все свои карандашные портреты и акварели. Может, спасёт её персидская княжна Сати? Но этого мало. Решила рискнуть, и на чёрных пакетах из фотобумаги набросала рисунки под названием «Чёрно-белая зима». Там при лунном свете на лесной поляне тоскует запурженная сосна. Ещё получилась картинка: ребятня в свете электрических фонарей играет в снежки, лепит бабу и сооружает крепость. А вот мчатся, взявшись за руки, во вьюжной круговерти парень и девчонка в вышитых полушубках. Весело им. вроде парень похож на Жеку Тютрина, а, может, на Витю Машкина. Кто в темноте разберёт?!

Однако рисунок этот не дала закончить Люда Сысоева. Заявилась в клуб и по-приказному объявила:

– Пятницу и субботу не занимать. Я выхожу замуж. Свадьба в селе Иванцево на Моломе-реке.

Знала Тайка, где это Иванцево. Там Людкины родители живут. Свадьба – дело безотлагательное и ей надо для подруги расстараться подарок придумать, самой чего-то нарядное надеть. Наверное, перешитый из маминого платья сарафан. Он ей нравился. По-модному получился. А подарок, конечно, «Чёрно-белую зиму».