— Сидите, сидите. В ногах правды нет.

— Поручик Перов работает на нас честно, я ему верю, он не изменит!

Дзержинский слегка усмехнулся:

— Верить всегда надо: в людей, в правоту своего дела, в свои силы. Но нельзя верить слепо.

С минуту он молчал, что-то напряженно обдумывая.

— А привлечение Перова я одобряю, может получиться очень интересная комбинация. Хотелось бы узнать о нем побольше и, как говорится, из первых уст.

Внимательно выслушав чекистов, сказал:

— Все это звучит убедительно, но, пока Дробыш сам не выйдет на Вагина, никаких арестов не производить. Остальные участники заговора могут и не знать, кто руководитель подполья. И если вы арестуете его только по показаниям поручика, которого нет в городе, ваш арест будет легко опротестовать. Кроме того, арест надо провести так, чтобы не бросить на Перова и тени подозрения. Он сейчас — ценнейший агент! Его надо беречь!

— Феликс Эдмундович! — встал Лагутин. — Дробыш будет арестован с поличным, как только откроется Вагину. Без него им не добраться до картотеки жандармских осведомителей. Но это может случиться в ближайшие дни. Прошу дать мне письменное разрешение на арест военспецов из штаба военного округа.

Дзержинский посмотрел на человека в кителе. Тот поднял глаза, пыхнул трубкой и неторопливо произнес:

— Я думаю, председатель губернской Чрезвычайной комиссии — человек достойный доверия…

Вынув из планшетки листок бумаги, Дзержинский написал на нем несколько строк и протянул человеку в кителе. Тот прочитал написанное, размашисто поставил свою подпись и молча вышел из вагона.

Помахав листком бумаги, чтобы высохли чернила, Дзержинский отдал мандат Лагутину:

— Действуйте наверняка, чтобы одним ударом разбить все белое подполье.

Потом спросил, как в городе с хлебом, о событиях в деревне, о последних операциях губчека. Лагутин вскользь сказал о совещании в Доме народа, на котором говорилось о беспризорных детях, о колонии в Волжском монастыре. Дзержинский заинтересовался, начал выспрашивать подробности.

— Да, товарищи, положение в стране очень тяжелое, — сказал он. — Интервенция, тиф, голод, преступность. И в этом океане беды — миллионы беспризорных детей! Я уже бросил в Москве часть аппарата ВЧК на борьбу с детской беспризорностью. Надо спасать детей! Чекистов боятся, чекистов уважают. Они многое могут. Главное, сдвинуть дело с мертвой точки, а там нам вся страна поможет. Если бы не мешали, какую бы прекрасную жизнь построили мы с вами лет так через двадцать! Но враг еще не истреблен, зорко следите за ним. Я верю, на этот раз ярославцы не дадут контрреволюции раздуть в городе мятеж…

Дзержинский поднялся, поправил шинель на плечах и крепко пожал чекистам руки.

В полученном ими мандате быстрым, неровным почерком было написано:

«Поручается председателю Ярославской губернской Чрезвычайной комиссии тов. Лагутину в срочном порядке докончить расследование дела штаба Ярославского военного округа и немедленно приступить к ликвидации заговора. Комиссия Совета Обороны».

Когда Тихон сказал Гусицыну, что закопанный в подвале губернаторского особняка ящик в целости и сохранности, тот взмок от возбуждения. Спросил, почему квартирант не принес ящик.

— Да вы что, обалдели? — нагло ухмыльнулся Тихон. — Какого черта я вам такую тяжесть попру?

Гусицын от этого заявления потерял дар речи. Тихон засмеялся, достал из-за ремня несколько формуляров из картотеки и бросил их на стол:

— Три штуки бесплатно, остальные — по тыще за штуку. Хотите — в керенках, хотите — николаевскими, а лучше — золотом. Если у вас в карманах тоже ветер свистит, сведите с руководителем.

— Ну, знаете… Он известен только штабс-капитану Бусыгину. Принесите картотеку — и с вами рассчитаются сполна, у меня денег нет.

Тихон сделал хозяину дулю под нос:

— Сначала я должен поговорить с руководителем, нашли дурака за спасибо головой рисковать, — выполняя наказ председателя губчека, настаивал он на своем. — Я ему еще кое-что должен сообщить…

Гусицын был в замешательстве: такого оборота он не предвидел. Хотел что-то сказать, но слова будто застряли в горле, махнул рукой и молча вышел из комнаты.

Утром Тихон передал этот разговор начальнику иногороднего отдела.

— Дело идет к развязке, — решил Лобов. — С сегодняшнего дня устанавливается за домом постоянное наблюдение. Возможно, тебя ждет еще одна проверка. Неужели Гусицын не знает про Дробыша? — вслух подумал он.

— Видимо, так оно и есть.

— Не забывай, кем твой хозяин работал, в полиции дураков не держали.

Вечером Гусицын снова постучался к Тихону, Оглядываясь на дверь, за которой супруга раскладывала пасьянс, сказал, чтобы он немедленно зашел к Дробышу.

— Это еще зачем?

— Сейчас же идите, вас ждут, — не стал объяснять хозяин и выскользнул из комнаты.

Тихон опустился на кровать. Вот и наступил момент, которого ждали в губчека, — Дробыш решил ему открыться. Значит, Гусицын был связан с ним с самого начала, но скрывал это даже от собственной жены. Лобов был прав: в полиции дураков не держали.

Надо было прийти в себя, собраться с мыслями. Переодел рубашку, заходил из угла в угол. Это не успокоило.

Вынул из кармана маузер, разрядил его и медленно стал заряжать. Руки действовали механически, вспомнил, что до сих пор нет донесения поручика из Вологды. Если Дробыш начал подозревать Перова, то это подозрение ляжет и на Тихона, которого поручик «завербовал».

Наполненный магазин вдвинул в рукоятку пистолета. Подумал, что вызов к Дробышу может кончиться неожиданно. Оттянул затвор назад, отпустил его и загнал патрон в патронник. Сделал это так, на всякий случай…

Открыв дверь, Дробыш молча усмехнулся, пропустил его в квартиру. За столом сидели двое мужчин. Одного из них Тихон сразу узнал: это был начальник контрольного отдела штаба военного округа Ляхов, краснолицый, с редкими светлыми волосами и вздернутым широким носом.

Другого видел впервые: лицо угрястое и брезгливое, скользкий взгляд из-под набрякших век словно бы ощупал Тихона, рот кривой и тонкий.

Дробыш дружески похлопал парня по плечу, представил его гостям:

— Знакомьтесь, господа, — сотрудник губчека Вагин, которого привлек в наши ряды поручик Перов, сейчас находящийся в Вологде.

Тихон растерянно посмотрел на него, сказал почти без голоса, одними губами:

— Значит… Значит, вы меня проверяли?!

— По крайней мере, теперь я могу спокойно пожать твою руку, — важно заявил Дробыш, усадил его за стол.

— А ведь я боялся, что тогда вам лишнего наговорил, — признался Тихон.

— Ну, зачем же я буду портить твою чекистскую карьеру? Мы весьма заинтересованы в ней.

Тихон принужденно улыбнулся:

— Спасибо, Федор Михайлович. Теперь я, может, до председателя губчека дослужусь…

Угрястый нервно заметил:

— Не успеете, господин Вагин. Советской власти осталось существовать считанные месяцы. Ваш опыт может пригодиться в жандармском управлении или сыскной полиции.

Дробыш заговорил торжественно, словно на докладе в Генеральном штабе:

— Сегодня я получил известие от поручика Перова. Через наших вологодских коллег ему удалось наладить связь с командованием английского экспедиционного корпуса. Теперь мы не допустим ошибки, сделанной Савинковым, — восстания в Рыбинске и Ярославле произойдут одновременно с наступлением союзников с севера и адмирала Колчака с востока. Сейчас нам срочно нужна картотека жандармских осведомителей, с ее помощью мы привлечем в организацию новых людей. Почему ты отказался передать картотеку Гусицыну? — требовательно спросил бывший полковник Тихона.

— Он знает, кто вы?

— Он знает ровно столько, сколько ему положено! Где картотека? — повторил руководитель подпольной организации.

— В картотеке мне попалось дело Флексера, у которого жил поручик Перов.

— Ну я что из этого? — поторопил его Дробыш.