– Думаю, уже поздно, – произнёс Найдён.

Со стороны шатра стали доноситься дикие крики, шум борьбы, топот многочисленных ног.

На миг показалась кудлатая голова Кира Михаила.

– Израда! – послышался крик, но тут же оборвался.

– На коней! – скомандовал десятник Савватий.

Кто успел, тот оказался в седле. Попытались вырваться с ходу, но потеснили половцы, быстро выдвинувшиеся из леса, и воины Глеба, не давая пути.

Пришлось обнажать мечи.

Найдён ближайшего недруга полоснул сталью по кольчуге, уворачиваясь конём, зацепил ещё нескольких, расшвыривая по сторонам.

Конь десятника стал на дыбы, потом озлился и лягнул ближайшего половчанина копытом так, что тот оторвался от земли, роняя меч и щит, упал на столешницу, проехался по ней, собирая посуду…

Евпатий слегка завяз в обороне, на него накинулись сразу несколько недругов. Бросив взгляд на шатёр князя Глеба, где произошло кровавое преступление, увидел, что из него, размахивая окровавленным мечом, выбежал князь Константин.

– Найдён, друже, ко мне! – позвал щитоносца. – Это князь Константин…

Евпатий кинулся к братоубийце, сбивая визжащих кочевников конём. Уже над головой подлого князя взлетел грозный шестопёр, но в эту самую минуту коня Евпатия задели копьём, он метнулся крупом, и это спасло жизнь израдцу Константину. Удар пришелся вскользь по лицу и поднятой правой руке, ломая локоть. Раздался страшный крик.

Раздавая удары направо и налево, Евпатий направил коня в лес за шатры, где, по его разумению, уже никого не оставалось.

В трёх верстах от Исад, на лесной дороге, ведущей в Рязань, Евпатий, Найдён, Савватий и ещё семеро дружинников съехались.

Молча переглянулись и поскакали в столицу.

Прибежали в ту пору, когда малая дружина князя Ингваря уже миновала Средний город и через Спасские ворота направлялась в сторону Исадской дороги.

– Княже, остановись! – крикнул десятник Савватий.

Князь Ингварь поднял руку, сжатую в кулак.

– Что стряслось, десятник?

– Израда, княже! Глеб и Константин побили князей до смерти!

Ингварь и Юрий смертельно побледнели и некоторое время не могли произнести ни единого слова.

– Как… могло статься? – выдавил, наконец, из себя князь Ингварь.

– Пусть Евпатий расскажет, он последним ушёл из того логова.

– Кто таков, молодец? – спросил князь Юрий.

– Воин малой дружины князя Романа Игоревича, сын воеводы Льва Коловрата Евпатий.

– Знаем Коловрата, ценим его.

– Княже, наши люди бились до последнего, но многие были хмельны…

– Спасся ли ещё кто-то?

– Не ведаю, но князю Константину я вложил шестопёром, он вряд ли доживёт до завтрева. Думаю, надо ждать гостей на Рязань, там половецкой рати, как при набеге.

Князья переглянулись.

– Возвращаемся в детинец, – скомандовал Ингварь Игоревич.

В Рязани объявили тревогу. На ближайшие заставы и посады разослали княжьих людей, которые на Оке и Проне скликали плотогонов и гребцов, рыбаков и просто охотников к защите стольного града. Всем пришедшим выдавали оружие и ставили на бойницы.

Утром князь Глеб подступил к стенам города, с ним многочисленное половецкое войско.

– Сдавайте град! – кричали Глебовы доброхоты. – Пришёл истинный владетель земли Рязанской.

– Вот вам, клятые израдцы!

В сторону бирючей летели камни.

Рысьи шапки мелькали вокруг городских стен, ища место для прорыва. Горожане поражали степняков стрелами и копьями, поливали кипятком и жидкой смолой.

Томительно тянулась осада. Через несколько часов, основательно утомившись отбиваться, то есть быть жертвой, князь Юрий нервно предложил:

– Брате мой и княже, нам ли сидеть за стенами, ища укрытия? Устал я праздновать недоумка! Бивали мы половцев ранее, побьем и ныне. Дозволь?

Князь Ингварь решительно поддержал брата. Стали выкликивать, кто желает идти на прорыв по доброй воле. Вызвались все вои, и посадские ополченцы, и речные люди.

Отворили ворота. Княжеские дружинники на конях стремительным натиском отбросили степняков от городских стен, шедшие за ними ополченцы схватились с пешими дружинниками князя Глеба, выкрикивая на ходу: «Израдцы! Иудины дети!» Но у тех, похоже, не было ни сил, ни желания сражаться: кто побежал, на ходу с себя срывая доспехи, кто просто отбросил оружие, покорно склонив голову перед неизбежным мечом. Но сдавшихся не казнили…

Победа была полной, но не окончательной.

Через несколько месяцев окаянный Глеб собрал свежее войско кочевников и вновь подступил под стены Рязани. Ингварь Игоревич, заблаговременно оповещённый о грозящем набеге, заранее запросил помощи у великого князя владимирского Юрия Всеволодовича, и она была немедленно оказана.

На этот раз, зажатым между двумя дружинами, половцам и «Глебовым израдцам» учинили окончательный разгром.

Лев и Евпатий Коловраты, другие военачальники получили личное указание князей-братьев: «Глеба привесть живьём…»

Но его не оказалось ни среди убитых, ни среди полонённых.

Один из подручных сообщил, что князь убежал раньше, чем началось избиение.

По некоторым сведениям, Глеба постигла обычная, с точки зрения летописцев, судьба братоубийц: «…обезуме и тамо (среди половцев) скончася…»

Относительно спокойное время наступило с вокняжением Ингваря Игоревича. В 1218 году Рязанская земля обрела твёрдого правителя, да и неудавшиеся попытки окаянного Глеба, два раза приведшего большие отряды кочевников под владимиро-рязанские мечи, тоже оставили о себе долгую память в степи.

Так что время правления Ингваря Игоревича в истории края, слава Богу, более всего известно тем, что благоверный князь в 1220 году основал Льговский (Ольгов) Успенский монастырь рядом с укреплённым городком Льговом, в двенадцати верстах вниз по течению Оки.

Ингварь Игоревич отошёл с миром через семь лет после Исадской трагедии. Его преемником стал родной брат – Юрий Игоревич.

В княжеской дружине мало кто мог соперничать с Евпатием в перетягивании вервия или поднятии каменьев. Был он лих на мечах и в метании копий – большого и малого, именуемого сулицей.

Правда, в стрельбе из лука особого усердия не выказывал, говорил, что бить врага на расстоянии – удел боязливого, а сойтись с ним лицом к лицу – доля витязя.

«Жаль, матушка Меланья не видит ныне своего любимца!» – сожалел Лев Гаврилович.

Прошлое было тяжким и лихим, но воевода о нём неизменно вздыхал, что и говорить, то было время молодости.

Незадолго до кончины матушка спросила:

– А помнишь ли божьего странника, что долю твою предсказывал?

– Помню, родимая, помню…

– А ведь он тогда про Евпатия говорил…

Лев Гаврилович соглашался, потому что навсегда запомнил пророчество странного человека именем Варлаам…

Пять лет, как она тихо отошла в иной мир, и многое изменилось с тех пор.

Старший сын Дементий тоже хорош, хотя и не воин, а лицо духовное. Служит помощником настоятеля Успенского собора, начитан и велеречив.

Не очень любит Лев Коловрат всю эту поповскую братию, возможно, сказывается языческое прошлое его пращуров. Но уж то добре, что отец Василий (так теперь величали Дементия) нужен посадским людям, что многие рязанцы хотят слышать его проповеди, ищут его духовной поддержки.

Дочь Любомила замужем за сыном богатого рязанского гостя Звяги и уже одарила внученькой Меланьей.

Всякий раз, когда Лев Гаврилович брал на руки эту крохотулю, он заливался слезами, вспоминая матушку.

Вскоре после Исадской израды он впервые заговорил с Евпатием о возможной женитьбе.

Сын краснел, отнекивался, что-то невразумительно мычал.

Потом выдавил из себя:

– Батюшка, я – княжеский дружинник. Наша доля, допрежь всего, отчину стеречь от ворога.

– То добре, сынка, витязи земле Рязанской всегда были нужны и нужда в них никогда не иссякнет, – выразительно отвечал Лев Гаврилович. – Мы защищаем землю нашу, нашего князя, наши дома. А ещё за спинами нашими остаются семьи – дети, жены… Вот что крепко привязывает нас к родной земле, сыне. Вот что составляет святую основу каждого рязанца, каждого русича. Подумай об этом, крепко подумай…