Справа от стола прибиты гладко струганные берёзовые доски, на которых были расставлены толстые книги, в том числе на греческом и латинском языках.
Пол горницы сплошь устлан медвежьими шкурами.
Великий князь Константин, а следом за ним и Василько своих дружинников жаловали, заботились, не жалели средств на их содержание.
Александр Леонтьевич, пользуясь ранним часом, в который уже раз перечитывал «Моление Даниила Заточника». Дойдя до слов: «…кому Боголюбово, а мне горе лютое; кому Белоозеро, а мне оно смолы чернее; кому Лаче-озеро, а мне, на нём живя, плач горький…», в очередной раз изумился точности и ёмкости слов священника, в двух строчках описавшего всю свою долю горькую.
Он хорошо помнил бледную тень Даниила в покоях Константинова дворца, с благодарностью перебирал в памяти их долгие беседы. Годы опалы сломили бунтарский дух книжника, и он жаждал только покоя. Отец Даниил высоко отзывался о познаниях русского витязя в иноземных языках, истории и философии, ценил его тягу к истине, призывал не только мечом орудовать, но и к писалу пристраститься…
Происходил Даниил из свободных людей, многих превзошёл в познании канонов веры православной, ведал философские споры, вёл записи основных событий княжества, был сведущ в истории миров старинных. Безупречным знанием языков обратил на себя внимание великого князя Всеволода Юрьевича и был назначен летописцем. Сытая жизнь во дворце и княжьем замке Боголюбово не сделали Даниила равнодушным к судьбам простых людей.
Это в полной мере показал пожар, случившийся во Владимире в 1192 году.
Александр Леонтьевич помнит рассказы тех, кто видел тот лютый пожар воочию.
Начавшийся в ночь на 23 июля и продолжавшийся до следующего вечера, он выжег половину города и 14 церквей, княжеский дворец едва удалось отстоять, но соборный храм изрядно обуглился снаружи. Сгорело живьём и задохнулось в едком дыму около пятисот человек по причине ночного времени и тесноты застроек.
Долго ещё гарь и плач витали над стольным Владимиром. Помощи из великокняжеской казны хватало не всем, да и невелика она была.
Пользуясь бедственным положением погорельцев, богатые горожане – «сильные люди» – выдавали ссуды на кабальных условиях, обрекая на горькую судьбу закупа.
Даниил, не желая молча взирать на несправедливость, всё подробно изложил в письме великому князю владимирскому. Прямым следствием словотворчества стала ссылка на Белое озеро. Затем её сменила жизнь у озера Лача в Новгородской земле.
Хлебнув лиха, Даниил Заточник пишет своё «моление» новгородскому князю Ярославу Всеволодовичу. Испросив позволение отца, Ярослав приближает Даниила к своему двору, а затем передаёт на попечение брата Константина, который собирал вокруг себя книжников и летописцев.
«Ибо, господине, богатый муж везде ведом – и на чужбине друзей имеет, а бедный и на родине ненавидим ходит. Богатый заговорит – все замолчат и после вознесут речь его до облак; а бедный заговорит – все на него закричат. Чьи одежды богаты, тех и речь чтима».
Кончина великого князя Константина, который всячески поддерживал и оберегал Даниила Заточника, способствовала его окончательному уходу в глухую обитель. И где он теперь, жив ли – неведомо…
Рывком открывшаяся входная дверь внесла в горницу бодрый морозный дух.
– Александр Левонтич! – окликнул ближайший помощник и друг Еким – русоволосый, кудрявобородый мужик с хитрыми голубыми глазами; головой упирался под балки потолочные. – Тут божий человек шибко просится к тебе. Говорит, только ты ему надобен, а сам синюшный – видимо, издалече бредёт.
– Так пусть скорее заходит, – ответил, чувствуя, что огромное внутреннее напряжение последних месяцев – ожидание вестника с ценными сведениями – многократно возросло.
Вошёл монах в длинной рясе с капюшоном. Поверх одета какая-то грязная хламида со следами волчьего меха, очевидно, бывшая охабнем.
На Александра Поповича быстро глянули цепкие холодные глаза и тут же потеплели, растаяли.
Монах в изнеможении присел на скамью.
– Прости, воевода, усталость валит с ног, – сказал басом, слишком правильно выговаривая слова.
– Отдохни, отче, – ответил Александр Леонтьевич и знаком велел помощнику подать воды.
Пришелец из дальних мест скинул капюшон, обнажив длинные седые волосы, и долго, жадно пил, иногда отрываясь от ковша и шумно вздыхая.
– Теперь говори, божий человек, кто ты и откуда, – велел Попович.
– Я – грек именем Ферапонт. Пришёл к тебе из Ширванского Дербента, принёс грамотку от отца Елисея, настоятеля православного храма Рождества Богородицы.
Александр Леонтьевич перекрестился, буквально чувствуя всем телом и душой, как спадает напряжение, имя отца Елисея ему было ведомо. Родом ростовчанин. Придя в Царьград из Печерского монастыря учиться богословским наукам, сумел выслужиться перед одним из помощников епископа из окружения Патриаршего престола и получил целый приход в большом торговом городе. Став настоятелем, сам отправил вестника к великому князю владимирскому Константину Всеволодовичу с сообщением о нарастающей монгольской угрозе. Именно о том, что хан Чингиз разбил найманского Кучлука и взял его земли в состав своей всё время прирастающей империи…
С тех пор являлся верными глазами и ушами стольного града Владимира не только в Дербенте, но и по всему Закавказью.
Монах надсадно закашлялся, прикрывая ладонью рот, и сипло продолжил:
– Диким полем шёл, пока достиг Рязанского княжества, там православные подмогли, ехал санями, слава Господу.
– Худые вести нам принёс?
Вместо ответа Ферапонт достал из подкладки книгу Священного Писания и попросил нож. Бережно вскрыл толстую обложку из телячьей кожи и вынул тончайшие куски китайского шёлка.
– Чти начертанное, воевода, – сказал, отдавая, – остальное обскажу, потому как зрел своими очами.
Александр Леонтьевич взял шёлк, пробежал глазами и велел помощнику:
– Быстро сюда Добрыню и Тимоню!
Писано было по-гречески. Сообщалось, что мимо Дербентской крепости, закрывающей проход на север, прошли три монгольских тумена, по-нашему – больших полка. Ведут их главари именем Субедей и Джебе.
Отец Елисей доподлинно узнал, что выполняют они секретное задание самого монгольского владыки хана Чингиза. Прошли Персию, Азербайджан и Грузию. Везде воевали и побеждали.
На Дербент нападать не стали, а потребовали у шаха Рашида несколько знатных беков якобы для заключения мира. Шах перепугался, беков им дал, хотя отлично понимал, что для монголов они – готовые проводники в половецкие степи.
Отец Елисей выражал изрядное сомнение в том, что истинной целью похода монголов являются половцы и приписал, что от верховьев Кубани через Дикое поле они выйдут прямым ходом к границам южнорусских княжеств.
– Спасибо, отче Елисей, – улыбнулся Попович. – Сами бы мы ни в жисть не догадались…
Монах задремал.
– Брат Ферапонт, – потряс за плечо. – Ведаешь ли ты, что в грамотке прописано?
– Нет, воевода, нам о том знать не положено, дабы, если возьмут, мы и под пытками не могли указать, – отвечал Ферапонт по-гречески, спросонья.
Но Александр Леонтьевич хорошо знал эллинскую речь.
– Ведомо ли тебе о дальнейшем пути монголов после того, как миновали Дербентское ущелье и вышли к Кубань-реке? – спросил он монаха тоже по-гречески.
– Да почитай всё на моих глазах и происходило, воевода, – сказал Ферапонт и вдруг добавил: – Как приятно беседовать с тобой на языке моей бедной родины. Впрочем, у вас на Руси многие знают наш язык…
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
