Краска разлилась по лицу Льва Коловрата.

– Матушка, милая, родная… – только и сумел сказать.

В порыве чувств взял её руку и поцеловал.

– То-то же, – погрозила матушка Меланья. – А то поведать не хотел. Жить будет здесь, мне помощница. Осенью, испрося у князя, свадебку сыграем.

…В одном из последних походов, в котором участвовал Лев Коловрат, а это случилось в 1203 году, он принял в себя две стрелы, предназначенные для князя Святослава, уж больно нехристям хотелось изничтожить предводителя русичей и славного воина.

В полном беспамятстве увезли его на телеге. Матушка Меланья выхаживала больше двух месяцев. А когда Лев, исхудавший и обессилевший, вышел во двор, увидел, что наступила осень.

– Матушка, это ж сколько времени прошло? – спросил потерянно. – И что теперь станем делать?

– Ничего, – сдерживая слёзы, отвечала она. – Главное, что ты вживе…

А к нему навстречу бежали, спотыкаясь, два сына-погодка – Дементий и Евпатий, недалече застыла в беззвучных рыданиях жена Надежда, повторяя сквозь слезы:

– Спасибо, Господи! Ведь вживе ты, Лев Гаврилыч мой ненаглядный…

И суровый ратник прослезился, обнимая жену, детишек.

На следующий день к нему пожаловал сам рязанский князь Роман Глебович с братом Святославом.

Коловрат сидел на брёвнах, вдыхая запах прелой листвы, любуясь красотами осени, рядом сыновья размахивали палками, «сражаясь» меж собой, как два русича, «половцем» быть никто не пожелал.

«И тут, – подумал Коловрат мимоходом, – русичи меж собой бьются…»

Увидев князей, хотел пасть на колени, но его удержал князь Роман. Он душевно и проникновенно сказал:

– Тебе ли стоять перед нами на коленях? Ты – драгоценное узорочье, украшение и слава земли Рязанской! Если бы все сражались тако же, подлые нехристи половецкие давно забыли бы к нам дорогу. Ты принял на себя стрелы, которые должны были убить моего любимого брата… Слава тебе, Лев Гаврилыч!

Коловрат изрядно удивился такому величанию. Но самое главное ожидало впереди.

– Великий князь, я сделал то, что должен сделать каждый дружинник, – просто отвечал Лев Коловрат. – Долг каждого ратника отдать жизнь за своего князя. Все рязанцы дрались, не щадя себя.

– Добре дрались! – гордо отвечал князь Роман. – Победили, дали нехристям знатную острастку, побрали имущество половецкое, шатры, кибитки, скот, освободили из плена многих христиан.

– Слава тебе, Господи! Слава тебе, княже! – прошептал Коловрат.

Князь Святослав, положив ему руку на плечо, произнёс:

– Мы с братом решили держать тебя возле самого нашего сердца, быть тебе воеводой рязанского князя.

Лев Гаврилович едва не лишился чувств, осознав всю громадную значимость только что сказанного.

– Поедешь воеводой в Неринский городок. Отныне имя тебе Лев Гаврилыч, – добавил князь Роман Глебович и возложил на шею коленопреклонённого Коловрата золотую боярскую цепь.

– По заслугам и честь, – сказал при этом.

Лев Коловрат – боярин и воевода рязанского князя – был уважаем и почитаем в Неринском городке за природную доброту, которую не смогли из него изгнать тяжкие воинские будни, а также доподлинное мужество. Все ведали, что в битвах за отчину он за чужими спинами не прятался. Зная настоящую цену мирным дням, заботился об устройстве и обороне, творил суд и расправу по справедливости.

Истинный патриот Рязанского княжества, прирождённый витязь, он и младшему сыну с детства уготовил ратную судьбу.

В три года Евпатия усадили на коня. Матушка Надежда изрядно переживала за сына, но он усидел, крепко ухватившись за гриву.

Это походило на княжеский праздник под названием «пострижение». В день, когда княжичу исполнялось три года, ему срезали прядь волос и сажали на коня, дав копьё в руки. Отныне он считался мужчиной.

Воеводы подражали своим владетелям и считали себя вправе делать подобное, подразумевая рождение нового военачальника.

В пять лет Евпатий забавлялся маленьким луком и пускал стрелы в чучело.

К шести годам кузнец Светозар выковал для него небольшой меч, который ладонь юного витязя могла легко обхватить.

Любимые бывальщины, которыми его потчевала перед сном старая няня Горислава, были про древних русских воителей – князей Святослава, Владимира Красное Солнышко, богатырей Илью Муромца и Святогора.

Повзрослев, Евпатий любил вспоминать своё детство. Оно было чудесным! Сказочные, завораживающие просторы кормилицы земли Рязанской Оки и небольшой речушки Пра, которыми они любовались с другом детства Найдёном; окрест – сумрачные дубовые и еловые леса, ещё хранящие горькие запахи языческих капищ; светлые, как божий день, берёзовые лядины-заросли молодняка, где Евпатий любил сиживать на поляне, разгадывая непостижимые очертания белых облаков. Он любил находить похожие на людей, коней, коров.

Семья жила в достатке, изба была просторной, с широким красным крыльцом и блестящими стёклами на окнах, а не какими-нибудь бычьими пузырями.

У Евпатия был старший брат Дементий, который уже бойко читал по написанному и задушевно пел псалмы в храме, да младшая сестра Любомила.

«Старшего сына – Господу, – говорил воевода, – но молодший – моё продолжение».

Любили Льва Коловрата в Неринском городке, где служил он воеводой, и в его, пожалованной князем рязанским, веси Фролово, куда он часто приезжал отдохнуть после праведных трудов или воротясь из похода… Был строг к смердам, но справедлив. И тиун – ратных дел сотоварищ Парфён – под стать ему.

На всю жизнь Евпатий запомнил слова отца:

– Службу у нашего князя я начинал в конюшне, убирал навоз. Помню. А вот сколь выпало мне сражений далее – не упомню. Зато знаю точно, что никакие ратные дела невозможны, если дружина голодна. А кто нас питает? Ратаи! Так вот, сыне мой возлюбленный, будь к ним всегда милосерден, не бей, не унижай того, кто изначально тебе не в силах ответить. Они землю обрабатывают, мы защищаем. И хоть разные у нас пути, но отчина – едина. Князю рязанскому – сыновья любовь и вся наша жизнь, ратаям и смердам – желование-милость человечью.

Мудрым человеком был Лев Коловрат.

Шести лет Евпатия отдали в обучение грамоте к отцу Панкратию в монастырь Покрова Святой Богородицы.

– Доблесть витязя, – заключил при этом воевода, – не только во владении мечом. Русичи должны преуспеть и во владении писалом. А кто в сем деле не преуспел, считай, отчине прочен лишь одной частью, да и то не самой лучшей.

– Батюшка, а для чего ратнику буквицы ведать? – робко вопрошал дитя.

– Предположим, назначен ты посланцем к половецким разбойникам…

При упоминании о «половецких» у воеводы лицо перекосило.

– Опасно ведь к неприятелю ехать, батюшка?

– Опасно, сыне! Особливо к этим страшным нехристям. Но, ежели есть хоть малая толика сохранить жизни сотоварищей, пытаться надобно. Используешь такую возможность – честь тебе и хвала! А падёшь в битве – Господь сразу примет к Себе, ибо положивший живот за други своя становится ангелом на небеси.

– Батюшка, а я тоже стану ангелом? – спросил шестилетний Евпатий.

Воевода ничего не ответил, только обнял сына и прижал его голову к своей груди.

– Половчане – дьявольское семя! – сказал в сердцах, чтобы скрыть набежавшие слёзы. – С их потаканием на Руси творятся все чёрные дела… Но и с ним вести уряд и можно и должно. А посланец – это не только руки, но и голова. Грамоте не разумеешь – никогда не быть головой! В нашей вотчине издревле воеводы и бояре, не говоря о князьях, аз и буки ведают.

– А смерды как же?

– Смерду ни к чему, ему в посольстве не езживать, – резонно отвечал батюшка. – И запомни, сыне, половцы были, есть и всегда будут самыми страшными врагами русичей.

– Ты же сам давеча сказывал, что с ними рядиться надобно? А неужли нет возможности заключить ряд, чтобы долго не воевали нас?