Десятки и сотни выдвигались по месту назначения.
Мятежная Рязань
Неизвестный летописец, сидя в холодной монастырской келье, освещённой только чахлой лучиной, старательно выводил буквицы:
«Беда пришла на рязанскую землю, ибо нет в ней правителя, а тати поганые набегают безнаказанно. И когда тому станет вершие, ведает только Господь наш Вседержитель да великий князь владимирский Всеволод Юрьевич».
Среди груд свитков, харатий и кусков папируса, в чахоточной пыли и монашеском убожии зарождалась мысль, которой суждено пройти через века и в первозданном виде сделаться достоянием потомков.
«В миру шумят жития: князья бранятся, смерды гнут хрип, всечасно творится зло и неправедные деяния; темнеет лик простого ремесленника и чёрного смерда от горестных трудов… Но летописцу надо свершать своё, ибо его немолчное свидетельство завещано самим Господом, давшим счастье постичь тайну нанесения словес на пергамент.
Кто поведает миру о землях русичей, кто без ущерба истине расскажет о её нынешнем и прошлом? А ведь нам так необходимо знать своё прошлое, каким бы горестным оно ни было. Ибо страна без прошлого – безжизненная территория, подобная телу без души.
Ушёл человек, как никогда и не бывало. Остался только холмик земли, прикрывший ту скорбную юдоль, в которую он спустился в последний раз, чтобы уже никогда из неё не подниматься… Что есть мы в своей убогости телесной, а что есть наша безмерная отчина? Да будет всегда над ней Свет Божий! И да прославится она во веки веков. Аминь».
В Древней Руси во всех монастырях был свой летописец, который записывал происходящее, порой следуя указке правителя, порой по своему собственному почину. И если бы все эти записи дошли до наших дней, мы могли бы иметь полную картину гораздо более древних лет, но увы…
Безжалостные пожары бесконечных человеческих войн, в горниле своём уничтожая бесценные рукописи времён, делают невозможным познание исторической истины, которую потом исконные враги Отечества пытаются всячески искажать и фальсифицировать в своих нечистых целях.
Прошлые пожары нынче отзываются незнанием и заблуждением соотечественников, равно как и злопыханием чужаков.
…Игумен Арсений покосился на тщедушного монашка, переломившегося в поклоне.
– Не мне, грешному, усердно так надобно кланяться, а Господу нашему, дабы вразумлял почаще… Лучше дело сказывай, Епифаний.
– Наказ твой выполнен, отец настоятель, сказание составлено.
– Велю: садись и чти.
Монашек присел на лавку за дубовым столом и развернул харатью.
– Чти с выражением, дабы всяк недочёт ясен сделался, ибо летописное то сказание вершится по указке самого князя рязанского Романа Глебовича, – назидательно произнёс игумен.
Богословской обители, расположенной от столицы княжества в двадцати пяти верстах вниз по течению Оки, исполнилось всего пять лет, а её основатель и бессменный игумен Арсений уже был почитаем всеми окрестными жителями за подвижника, чуть ли не святого.
В монастырь за последнее время несколько раз наезживали и рязанские князья. Пили из святого источника, дивились на кельи первых монахов, вырытые глубоко под землёй, истово крестились на чудотворную икону апостола Иоанна, писанную в Византии шесть веков назад.
Рязанскому князю и его братьям игумен пришёлся по душе: вёл себя уважительно, но с осознанием собственного достоинства, предначертанного высоким духовным званием, прописных истин не изрекал, но оставался интересным собеседником; золотых иконок на себя не вешал, крест на нём был обычный оловянный, ряса суконная. Сразу заметно, что о собственном благе игумен Арсений печётся менее всего. Даже его келья, расположенная в одной из построек, мало чем отличалась от братских, разве что была чуть подлиннее да украшена резными полками для книг и свитков.
– Отче, велишь починать? – тихо спросил монашек.
– Да, дитятко, починай, – задумчиво ответил игумен.
Он знал, о чём пойдёт речь, ибо сведения для летописания почерпывались со слов самого рязанского князя Романа Глебовича.
Его составление и запись были поручены Епифанию, которого за неуёмную жажду знаний и страсть к письму игумен Арсений прочил в монастырские летописцы.
– «Храни, Господь Вседержитель, Рязань-матушку и её богонравного князя Романа Глебовича! – торжественно начал Епифаний. – Ещё не простёрлась над рязанской украиной благодать христианской веры, а первый рязанский князь Ярослав Святославич, во имя Господа потерявший единородного сына Михаила, вступил в богопротивный град Муром с иконой пресвятой Богородицы. И укротились язычники и крещены были в водах Оки, яко кияне Владимиром Красно Солнышко во Днепре. И воды враз сделались небесно-голубыми и сияли многократно…»
История рязанских правителей была изложена подробно, ничего не упустил монашек, можно поощрить.
– Покудова довольно, – устало молвил игумен. – Хвалю за труд сей! Теперь поди, думать стану…
Епифаний вышел из покоев игумена окрылённый.
«Ишь ты, будто вырос на вершок и могучей стал, – по-доброму улыбнулся отец Арсений, – доброту исторгая, мы приближаемся ко Господу».
Это были слова преподобного Антония Печерского, которого Арсений считал своим духовным прародителем.
И в полной мере повторил его земной путь. Так же, как Антипа (мирское имя святого), горя желанием увидеть места земной жизни Иисуса Христа, посетил Палестину. На обратном пути принял пострижение на горе Афон, в том же монастыре, в котором обретался святой Антоний, с названием Эсфигмен (восточная часть Афонского полуострова), где прожил несколько лет в уединенной пещере, которую выкопал своими руками.
Арсений горел желанием духовного подвига. Русь полюбил издалека и только за то, что язычники избрали свет православия. Уроженец Никеи никогда не бывал в земле русичей, но именно там подвизался Антоний, именно туда нёс свет афонского монашества. И Арсений испросил благословение игумена Никифора отпустить его в Русскую землю, где «вера во Христа ещё непрочна». Он грезил созданием такой обители, которая могла бы сравниться разве что с Киево-Печерской, которую создал святой Антоний. Игумен благословил и подарил икону апостола Иоанна, написанную еще в VI столетии в Византии мальчиком-сиротой. Икона была удивительной, её краски, несмотря на прошедшие шесть веков, сохранялись яркими и свежими, а лик апостола выглядел настолько живым, что казалось, будто от него исходит сияние.
В сопутники Арсению игумен определил инока Андрона – огромного детину с пудовыми кулаками, однако кроткого и молчаливого.
В Киеве, после разговора с митрополитом Никифором II и епископом Черниговским и Рязанским Порфирием, Арсений отправляется в Рязанское княжество.
…Весной 1192 года в долину Оки, что на двадцать пять вёрст ниже стольного града, подальше от глаз людских, градов и весей, пришли два греческих монаха.
Места необжитые, с непуганой дичью, реками и озёрами – полными рыбы, лесами и рощами – изобилующими грибами и ягодами.
Подобно птичьему щебету услышал Арсений звук из чащобы, то звучал источник, исторгая из глубоких недр чистейшую влагу, и тогда понял, что лучшего места для обители не сыскать. Источник был дивен, вода в нём казалась прозрачно-голубой, порывами светилась издалека подобно пламени.
И уверовал Арсений в святость обретённого места!
И принялись монахи за дело, стали копать себе жилище на склоне холма, сплошь поросшего дубом, не зная дня и ночи.
Так было положено начало первому на Рязанщине Иоанно-Богословскому монастырю.
Постепенно к ним стали приходить люди: охотники, рыбари да бортники, ищущие Бога посадские, бежавшие от злых бояр смерды. Некоторые селились рядом, выкопав себе жилище в земле.
Когда число братии возросло многократно, решили поставить малый Иоанно-Богословский храм с малой же колокольней.
