В подвале Эрик преображается. Бессовестно высокий, здесь он становится еще выше. Шире в плечах. Суровее. Ошметки теней оседают на скулах налетом.

– Помнишь, чему я тебя учил? – спрашивает он, и мне видится чудовище, сидящее в нем, снова живым. Чудовище дышит, вздымая крепкую грудь. А путь к лестнице отрезан…

– Здесь?

Сарказм вырывается невольно. Глупо это – шутить со зверем. Память – полезная штука, но уроки, который Эрик преподал мне в этой комнате, хочется забыть.

– Вообще.

Помню ли я? Помню. Усиленные тренировки до ночи, после которых ноет спина и пульсирует жила. Советы, где я была наблюдателем и училась подмечать каждую деталь, каждое слово брата. Интонации. Мимику. Тогда все это казалось чем-то важным, существенным, необходимым для каждого правителя.

До войны.

Война все изменила. Заставила понять, что ничто из этого не важно. Важен лишь авторитет, а получить его невозможно. Особенно, если некоторые члены племени против тебя во всем.

– Будет сложно, – сообщил Эрик известную истину. – И от тебя мне нужна клятва.

– Клятва?

Я сглотнула, не сводя взгляда с лезвия ножа, блеснувшего в темноте. Воспоминания всегда наготове…

– Клятва глубинным кеном.

Эту клятву хотя бы раз в жизни дает каждый хищный. Древняя, она замешана на крови и оставляет отпечаток на жиле. Горе тому, кто решится нарушить ее. Легенды описывают ужасные наказания для клятвопреступников, жизнь которых превращалась в ад. Лишения рода, вплоть до седьмого поколения, вымирания племен, смерти в мучениях. Агония, которую не остановишь, она, подобно раковой опухоли, расползается, задевая каждого, кто находится рядом с безумцами, решившими нарушить клятву.

На моей памяти таких безумцев не было, и я не собиралась входить в их число. Потому и к клятве глубинным кеном относилась трепетно. Во всяком случае, разбрасываться ею привычки не имелось.

– Хаук придет в мае, Дарья, – голос Эрика, который плавно перешел в полушепот, рассеивается в воздухе, – и у нас не так много времени, как раньше…

На что?

– Если вдруг я… – Он замолкает на секунду, и чудовище отступает. Черты лица смягчаются, и Эрик вновь превращается в Эрика. Брата, которого мне не хватает настолько, что щемит в груди и иногда хочется плакать… Редко. Я привыкла, но сегодня… – Если со мной что-то случится, ты должна будешь возглавить скади. И на этот раз удержать власть.

Взгляд испытывает меня на прочность, и я выдерживаю его. И с удивлением понимаю: мне все равно. Я буду горевать, если Эрик погибнет, мне будет больно, но скади… Мне не нужна власть. Правление. Ответственность, металлическим панцирем сковавшая тело.

Потому я качаю головой и отступаю.

– Нет.

– Ты должна.

– Почему я? Полина – мать наследника, пусть она…

– Потому что я так хочу.

И снова прямой взгляд, на этот раз выдержать его в разы сложнее.

– Ты не умрешь, – убеждаю скорее себя, чем Эрика. Подавляю дикое желание разрыдаться и броситься ему на шею. Сестры вождей так не делают. Не выказывают слабость.

– Я буду стараться выжить. Но если вдруг… Ты нужна. Потому поклянись, что не отступишь. Не оставишь скади.

У Эрика усиленная регенерация, потому первой лезвием по ладони провожу я. Боль – мимолетная, острая – отрезвляет. Темная и густая кровь выступает на коже бисером. А с ней и кен. Воздух резко заканчивается, и я вдыхаю его жадно, глубоко.

Кен Эрика пахнет карамелью. Он горячий и едкий, впитывается в кожу в месте, где наша кровь смешивается, проникает в порез. Слова клятвы застревают в горле, но я выдавливаю их силой. Не время препираться и упрямиться. Если Эрик попросил, значит, это важно.

Рана на его руке затягивается быстро, остается лишь корка засохшей крови. Моей. Его. И густой карамельный запах в воздухе. А объятия бывают очень уютными, интимными даже. Я уже отвыкла от его объятий. Эрик гладит меня по голове и молчит, а я изо всех сил сдерживаю дрожь и рыдания, рвущиеся из груди.

Это так непривычно – подвал и нежность брата, здесь я помню его другим. Но, наверное, пора те воспоминания прогнать, а нет лучшего способа это сделать, чем заменить другими.

– Ты ведь не умрешь?

Нет смысла больше врать и притворяться – не здесь и не сейчас.

Эрик не отвечает, но прижимает меня сильнее, и я впиваюсь в него пальцами, ногтями, как в оплот уверенности в завтрашнем дне. Потому что без него не будет будущего. Потому что он – моя семья. Вернее, все, что от семьи осталось. И жаль, наверное, что я поняла это только теперь, но поняла ведь. Не зря ведь говорят: лучше поздно, чем никогда.

– Мне страшно…

Тишина, окутавшая нас, слушала. И сбитое мое дыхание, и спокойное – Эрика. И шепот, полу-истеричный, полу-умоляющий, и если я молила, то о чем? Разве от Эрика что-то зависит?

Всегда зависело. Он мог решить любую проблему, почему же сейчас… почему он просит меня? Я ведь всего лишь защитница, пусть и носитель древней крови! И с властью у меня не сложилось.

– Знаю, – отвечает Эрик. – Мне тоже…

Наверное, впервые в жизни он меня понял. Или сделал вид, что понял. Вожди не простые смертные, у них другая система ценностей, и страх имеет иную тональность. За годы обучения правлению я пыталась почувствовать иначе, но, видно, слеплена из другого теста. Страх так и остался страхом. Неуверенность – неуверенностью. А боль – болью.

Сейчас это не имеет значения. Важно другое, то, чему я не придавала значения, что игнорировала, а теперь кажется, потеряла столько времени. Не сказала столько слов, и они не поместятся в несколько отпущенных нам мгновений наедине.

Но некоторые из них я просто обязана сказать. Просто, чтобы Эрик услышал.

– Ты счастлив?

Выдох, слишком громкий, чтобы понять: ему все еще больно. И он старается боль эту сдержать, не выплеснуть. Ее так много, что жмет в груди, уж я-то знаю.

– Сейчас не время об этом думать, – отвечает и отстраняется. Улыбка у него теплая и… Когда он успел стать таким? Наверное, я слишком была занята собой, чтобы заметить, насколько брат изменился. – Решу, когда все закончится.

– Я очень хочу, чтобы ты был счастлив. Ты заслужил. И она… она тоже заслужила.

– Заслужила, – кивает. – На это я в силах повлиять.

Если он улыбается, значит, действительно все хорошо. Почему же тогда у меня такое чувство, что я его теряю?

В ту ночь Эрик поделился со мной планом, который мог обернуться для нас как катастрофой, так и спасением, в равных пропорциях. Этот план был безумным и гениальным одновременно. Полина, умеющая возвращать ясновидцам утраченный кен, попробует излечить Гарди – первого из первых, и тогда миссия Хаука утратит свое значение. Уйдет ли охотник, когда узнает, что Гарди снова здоров? Получится ли у Полины вообще его излечить? Он ведь Первый, легенда, а она, хоть и сильный, но обычный сольвейг.

– Потомок Лив, – поправил меня Эрик. Но я уже не была уверена, что кровь что-то там решает. Во мне тоже текла кровь Первых, и силы от нее не прибавилось ни на йоту. Скорее, наоборот.

Вскоре к нам въехали сольвейги.

Иногда мне казалось, дом не выдержит такого количества людей. Запруженные коридоры, война за ванные комнаты, шум и беготня утомляли. Не осталось и уголочка, где можно было побыть в одиночестве и подумать, и иногда я пряталась на чердаке, как нашкодивший ребенок, чтобы просто послушать тишину.

Сольвейги были… странными. По-своему обособленные, они оказались невероятно шумными. Вечерние посиделки на крыльце с гитарами, танцы под открытым небом и еда, приготовленная на костре, удивляли не только меня. Во дворе они разбили палаточный городок, окончательно превращая обиталище скади в цыганский табор. Рыжая постоянно таскалась за Полиной, хватала ее за руки и тараторила на ломаном русском.

Сольвейги пугали своей непохожестью на нас. Наверное, это нормально, ведь многие столетия они скрывались от мира, жили отшельниками, кочевали с места на место, прячась ото всех, чтобы уберечь от притязаний такой ценный по мнению многих кен. И тайну происхождения сольвейгов их вожди берегли свято. Наверное, эта тайна так и осталась бы тайной, если бы Полину нашли раньше. Ее забрали бы, как забирали других детей. Подчистили бы память родителям и соплеменникам. Но ее не нашли. А когда отыскали, она уже посвятилась в атли, и Влад раскопал много интересных фактов о природе «светлых» хищных.