– Маргариту Протасову, Владислава Лейна, – эти имена она не знала. Наверное, это прохожие, что шли мимо их дома, когда это случилось.

– Я не хочу умирать… – она не хотела этого говорить, но когда услышала свой сдавленный ноющий голос, испугалась. Стало стыдно и страшно.

– Никто не хочет, поверьте, – ответил следователь. Он все писал что-то на виртуальной клавиатуре, Марина не могла уследить за его пальцами.

– Я не хотела, – прошептала она. Марина рассчитывала, что Связь убьет только ее.

– Все так говорят. От нас не зависит, как сработает эта штука, это тоже все знают. Мне жаль. – Ему не было жаль, Марина видела это в его лице. Как и сотни других, ее отправят на уничтожение. Наверняка сейчас он заполняет какие-нибудь рутинные документы, чтобы от нее могли избавиться чисто, просто и по закону.

Беги, говорила она себе. Беги, что есть сил, вырвись, спасись! И сама же себе отвечала, что с простреленной ногой, в которой сидит кералевая пуля, далеко не убежишь. Велика вероятность, что они просто будут целить в голову. А потом дорогие пули достанут и переплавят еще раз.

– Им не было больно…– она сказала это себе, хотя вообще не собиралась говорить это вслух. Она убеждала себя, что они не страдали.

– Вообще-то им было чертовски больно, – холодно заметил следователь, а потом поморщился, глядя в монитор. – Это еще что…

Следователь нажал на мочку уха, потом на датчик в уголке губ.

– Привет, – обращался он к невидимому собеседнику на той стороне канала. – Не знаешь, что с программой? У меня не принимают запрос.

Следователь какое-то время сосредоточенно молчал и глядел в монитор. А потом он начал морщиться все больше и больше.

– Да ладно, не могу поверить! Они серьезно его приняли? Бред собачий. – он проделал все манипуляции с ухом и губой еще раз. Потом закрыл глаза и потер переносицу.

– Кажется, тебе повезло. – пробормотал он. – Сегодня приняли правки к закону об уничтожении. Ты помилована. И я не знаю, что теперь с тобой делать…

– Оставьте мне мою пулю в ноге, – пробормотала Марина.

Следователь вздохнул.

– Знаешь, что самое гавеное? То, что они просто отменили уничтожение таких, как вы, и ничего не оставили взамен. Ты понимаешь, что это значит?

Марина помотала головой, она теперь ничего не понимала.

– А то, что они предоставили выбор нам.

Я пошла прогуляться, Дюк решил проводить, а заодно вернуться на стоянку.

– Может, составишь мне компанию? – спросила я.

– Куда? В столовую для бедных? Там же ты нынче питаешься? – усмехнулся он.

– Нет, у меня есть местечко поинтересней. Я нашла маленькую подработку… э-э-э, за еду.

– О, серьезно? Деньги тебе уже не нужны?

– А их и не предлагали… – я пробормотала это так тихо, как могла. – Они дали мне краски. Я раскрашиваю по ночам их бар, он еще не закончен, там нет отопления и жутко холодно. Еще я там сплю. Если забиться в угол, то вполне даже ничего.

– Анна, ты серьезно? Забиться в угол? Почему ты так относишься к себе? За что?

– А как еще мне к себе относиться?

Он дал мне легкий дружеский подзатыльник.

– Ты дура.

– Я знаю, я ужасная дура, но ничего не могу с собой поделать.

– Ты знаешь, что есть бесплатная психологическая помощь для таких как ты? Они вроде не боятся людей со Связью. – Дюк закурил. Каждый раз, когда он курил, меня пробирала дрожь – каждый раз он бессовестно пользовался Связью и прикуривал огнем с руки.

Иногда я думала – что, если бы у меня была эта Связь? Этот огонь, что был у Дюка? Что бы я сделала? Теперь, наверное, ничего. Теперь я стала бояться того, что так несказанно раньше любила. Я любила огонь, мне нравились костры, которые мы в детстве разводили с Дюком во дворе у нашего дома. Мне нравилось, смотреть, как огонь пожирает дерево, пластик, бумагу. Но теперь мне было страшно признаться себе, что каждый раз, когда на улице кто-то горел, я стояла и смотрела, как на картину в музее.

Мы с Дюком молча топали по полупустым улицам Айха и пинали гонимый ветром мусор. Его теперь некому убирать. Люди погрузились в массовую депрессию, или, наоборот, стали агрессивными, пытаясь изменить эту ужасающую несправедливость. А кто-то, как я, просто смирился. Жил маленькой полумертвой надеждой и страдал от всего, что происходило вокруг, ударялся в мечты и воспоминания, и думал, что все это сон. Лишь малая часть людей сохраняла самообладание. Но их не хватало, чтобы привести в порядок этот невероятно огромный, для миллионов будущих поселенцев, город. Эта махина, под названием Айх, была нашей тюрьмой. Никто из неё не выберется.

– Мне нужно кое-куда зайти, – бросил Дюк и резко свернул в переулок.

Наверное, это был единственный маленький переулок во всем городе. И я знала, куда он ведет. В полицию. Меня передернуло, потому что Дюк шел к Эдварду. Полицейские все больше превращались в убийц, карателей. И карали они нас, за то, что мы получили связь, хотя и не просили о ней. В полицию брали либо тех, у кого не было Связи, либо кому удалось раздобыть кераль. У Эдварда Связи не было, и он, как мне казалось, ненавидел асептов. Поэтому и с братом отношения совсем не складывались.

– Зачем тебе туда?

– Нужно ему кое-что отдать. – Дюк помрачнел, они всегда ссорились, когда встречались, Эдвард не сдерживался при нем. К сожалению, но я так и не узнала причину их вечной вражды.

Здание полиции этого района было таким же большим, как и все здания в Айхе. Но вся полицейская рать уместилась лишь на одной сотой от площади этого бетонно-стеклянного монстра. Автоматические двери работали и медленно, с приятным шумом раздвинулись перед нами. Мы выглядели как два уголовника, два грязных бомжа. Внутри появилось ощущение, будто они только переехали и переезд еще не окончен. Везде стояли пластиковые контейнеры с вещами, документами. В приоткрытой комнате слева можно было разглядеть огромный мерно-работающий полицейский сервер. Обшарпанное ковровое покрытие глотало звуки наших шагов. Сидящие за столами уставшие работники бросали на Дюка недовольные взгляды.

Я не могла думать ни о чем, кроме того, что эти люди убили асептов не меньше, чем сами асепты. Мы своей Связью сокращали население Маэра, а полиция заканчивала то, что не успели доделать мы.

– Это катастрофа! – кричал один из следователей, вокруг него столпились другие, среди них я различила лицо Эдварда. Это было легко, они с Дюком близнецы. Он был вроде как лучшей версией Дюка. По крайней мере, так считала его семья, в которой Дюк был паршивой овцой, семейным уродом.

– Дебилы! Какого черта они его отменили?!

– Я понятия не имею, чем они думают. Мы можем… – Эдвард осекся, увидев Дюка, и ощетинился, как испуганный и злой кот. У него даже засверкали глаза. Меня всегда пугал этот человек.

Эдвард, как и полагается кошаку, кинулся на свою жертву. Он за секунду оказался лицо к лицу с Дюком.

– Что ты тут забыл? – прошипел он.

– Нужно кое-что передать маме, – Дюк достал из кармана сверток и ткнул им Эдварду в грудь.

– Что это за дерьмо? – Эдвард даже не повернул головы.

– Лекарство, которое мне удалось раздобыть. Она давно не может его найти, а я нашел.

Эдвард, не моргая, смотрел ему в лицо, потом выхватил сверток и процедил:

– Проваливай отсюда! – он небрежно бросил сверток в верхний ящик своего стола. – Вон.

На улице Дюк опять закурил.

– Серьезно? Они прогнали тебя взашей, а ты таскаешь им медикаменты? – моему возмущению не было предела.

– Мы не будем это обсуждать, – голос Дюка был на удивление тверд.

– Как хочешь…– я пожала плечами. – Дай курнуть.

Дюк нахмурился:

– Ты не куришь.

– А еще в горле все еще кошки скребутся. Дай.

Дюк хмыкнул и протянул свою сигарету. Новую не достал, конечно же их нужно беречь, а то зря что ли половина человечества тащила свои пагубные привычки через пол галактики. Я сунула сигарету в рот и хорошенько затянулась. От души кашляя, я сунула ее обратно Дюку.