– Подбери что-нибудь девочке, – сказала Алина хозяйке и села в массивное кожаное кресло, закуривая.

Спустя два часа Ася, как в зарубежных фильмах о золушках, вышла с кучей вещей, среди которых к эфиру были пригодны лишь один пиджак и пара шелковых блузок без рукавов.

– Мне все это нужно куда-то сдать? – робко спросила Ася.

– Оставь себе, оденься по-человечески, – покровительственно ответила Алина.

На следующий день они поехали к личному косметологу Ланиной, которая пыточно выщипала Асины брови в струнку и наложила макияж из палетки с невероятным количеством оттенков. Палетка повергла Асю в шок. Ничего богаче двухцветных теней «Елена» в Асиной тряпочной косметичке не было.

В следующий эфир Ася села преображенной. В ней появилась какая-то богемность московских телеведущих, что сразу отметил замгубернатора Н-ской области Сергей Жуков. После заседания экономического комитета, на который Ася приехала как корреспондент (после двух-трех сюжетов в день, сделанных для новостей, садиться в эфир ведущей было устоявшейся региональной практикой), он прижал к груди ее руку и шепнул: «Мое сердце бьется чаще из-за тебя».

Седякова осознала, что поступила опрометчиво, в первое же рабочее утро после отпуска. Она отсмотрела несколько Асиных эфиров и пригорюнилась. Чьих это рук дело, Анна Федоровна поняла сразу: с Алиной Ланиной у них были крайне натянутые отношения. И выбить себе эфирный пиджак за счет рекламного бартера Седякова не могла уже больше года. Ася оказалась лишь пешкой, Анна Федоровна не хотела ее терять, но от соперницы пришлось избавляться.

– Что за убожество! – прокомментировал эфирную картинку ее любовник, главный режиссер Юрий Палыч. На общей летучке раз в неделю он делал разбор полетов. – Я спрашиваю, что за убожество! Кому пришло в голову посадить этого совершенно не киногеничного человека в студию? Что за пиджак, позвольте спросить! Главный оператор, вы совсем ослепли, что у вас в кадре?

Народ сидел погасший, но никто не сказал ни слова. Процедура травли была частой и отработанной.

– Держись. – После летучки к ничего не понимающей Асе подходили друзья-коллеги и прощались, как перед расстрелом.

– Ты понимаешь, что ты – ничтожество, ты выгорела, исписалась. – Главреж Юрий Палыч прижал ее в углу коридора и обдал запахом пота, парами алкоголя и богардовского One man show [13].

Ася не понимала. Ей казалось, что она только занесла ногу перед прыжком, что у нее хватит сил свернуть горы.

– Вы меня еще увидите. – Она сжалась, пытаясь остановить слезы.

– Где? – глумясь, засмеялся главреж, сверкая круглыми очками.

– На первой кнопке, – брякнула Ася, даже не подозревая, насколько провидческой окажется эта фраза.

Главный редактор конкурирующей телекомпании Артур Арганов беззастенчиво рассматривал Асю сверху вниз и обратно:

– Знаешь, мне кажется, тебе нужно вести что-то очень женское, – произнес он со сладостью в голосе.

– Почему вы так решили?

– По форме твоего бедра. Я видел, как ты играла в бильярд.

Общегородские тусовки журналистов всех трех телекомпаний Н-ска были популярны, и Ася их часто посещала. По бартеру телевизионщиков принимали боулинг-центры и бильярдные залы. Ася вспомнила, как готовилась к той вечеринке. Самыми дорогими в ее наряде были колготки – она купила их у какого-то барыги за четверть зарплаты. Черная сетка с крупными цветами по бокам. На вещевом рынке было подобрано лаконичное черное А-образное платье выше колена и найден синтетический розовый шарф, небрежно намотанный на шею. Туфли Ася взяла у мамы – румынские, черные с металлическими ромбами и застежкой на лодыжке а-ля Валентино. Она играла в бильярд, как водится, сразу нашлись учителя мужского пола, которые, стоя сзади, руководили каждым движением. Арганов курил в толпе поодаль, и, закончив игру, Ася встретилась с его хищным взглядом.

От женской программы она отказалась. Предложила свой документальный проект по экономике и промышленности, дышащей на ладан. Два года моталась по городам и селам губернии, буровым и заводам, получила «Тэфи-регион» [14] и загрустила. Небо Н-ска уже давило ей на макушку, и Ася решила махнуть в Москву. Арганов, к удивлению, отпустил ее с миром, подарил гигантский букет бордовых бархатных роз, чмокнул в нос и сказал: «Почему-то я за тебя не волнуюсь».

Билет на поезд в один конец, датированный 26 мая 2000 года, Ася сохранила на всю жизнь. Поселилась сначала у знакомых, заняв одну комнатку из трех, спустя время сняла квартирку рядом с Яузой в Медведково. Дорога до телецентра на трамвае занимала около сорока минут. Конечная – у Останкинского пруда, дальше пять минут идти пешком. Еще в Н-ске Ася отправила свои резюме на несколько федеральных каналов, договорилась о встречах и теперь ехала на первую из них. Выйдя из трамвая, мучаясь от боли в животе (привычной при волнении), она вдруг уперлась в огромную афишу на круглой железной тумбе: «Ярослав Кречет и Московский симфонический оркестр. Карл Орф. Кармина Бурана». Асе показалось, что она проглотила шерстяной носок. Горло стало сухим и колючим. На столбе красовался Славочка, пафосный, возмужавший, с каштановыми волосами до плеч, во фраке и бабочке. На заднем плане металось пламя, как когда-то на постере полуголого Жигунова.

– Кречет? – почти крикнула она. – Какого хрена!

Славочка просто взял ее фамилию «Кречетова» и отбросил все лишнее. Ася почувствовала, что ее цинично изнасиловали, оставив при этом под подушкой две тыщи на такси.

– Ну ты, Клюев, даешь, мамочкин сыночка, ты даешь… – Она споткнулась и упала, разодрав на коленке черные колготки. Славочка непостижимым образом продолжал вплетаться в ее судьбу, наполняя солоновато-сладостной слюной самое чувственное место под языком. Липкая кровь запеклась на капроне. Она села на бордюр, прикрывая рану сумкой, и по-детски разрыдалась.

Славочка выходил с однокурсниками из дверей Гнесинки поздним вечером. На перекрестке Поварской и Малого Ржевского переулка наткнулся на Филизуга, давно замерзшего в ожидании. Воротник серого короткого пальто был поднят, малиновые уши просвечивались насквозь чугунным фонарем у подъезда дома Шуваловой. Он сильно сдал, поседел, похудел, ручейки морщин на лице превратились в реки. Москва его, потомственного москвича, как-то совсем растворила. Богемность и выпуклость, которой так восхищался Славочка в Н-ске, сошла на нет, он стал жалок и даже убог.

– Фил, ну я же просил, не надо ждать меня здесь.

– Славик, я совсем без сил, я ложусь в больницу. – Филизуг дрожал от холода.

– Боже, а как я устал от этих манипуляций. Хорошо, ложись, только позвони мне и сообщи, где ты.

Со временем Клюев начал замечать, что стесняется Филизуга. Славочку ждали друзья, которых он неимоверными усилиями завоевывал почти два года. Ему было стыдно перед самим собой, ведь это Филизуг через свои прежние связи договорился о прослушивании в Гнесинке, Филизуг привез их с мамой в Москву, разместил в маленькой коммунальной комнатушке Староконюшенного переулка, оставшейся от дележа с женой. Эту коммуналку собирались вот-вот расселить, дав жильцам по двухкомнатной квартире где-то в Крылатском, но процесс затягивался. Первые полгода они жили странной семьей, спали на диване вдвоем с мамой, а Филизуг ютился на раскладушке. Вечерами репетировали, пока редкие оставшиеся соседи не стучали кулаками в стену. Дарья Сергеевна в это время готовила на общей кухне ужин из продуктов, которые добывала неимоверными усилиями. Денег ни у кого не было. Нервы звенели струной «ми» второй октавы, и каждый играл на ней свою партию.

Первое время Славочка страдал от нечеловеческой нагрузки – его взяли сразу на второй год обучения, но программа была очень сложной. Курс, на который он попал, невзлюбил провинциального гения. И прежде всего из-за Филизуга. О нем в училище ходили гадкие слухи. И разносил их не кто иной, как Аделина Нимская – выдающаяся скрипачка и тоже преподаватель Гнесинки. Она сделала все, чтобы помешать бывшему мужу восстановиться педагогом, и Филизуг вынужденно пристроил Славочку в ученики к своему другу – музыканту средней руки Анатолию Василевскому. А во внеурочное время занимался с Н-ским дарованием сам. Но о том, что Славочка – протеже Изугова, говорили даже в туалетах. Пробираясь между кабинками, Клюев нередко слышал противненькую, задевающую за живое фразу: «Филь-кин маль-чик-с-паль-чик!»