Проснулась и Белла. Она показала мне, где стоит горшок, и очень вовремя! А потом мы просто болтали ни о чем. Мне уже не было так страшно. Я рассказала Белле о том, что натворила в своем родовом замке. Она пожалела, что у меня нет моего stiletto. А то мы бы закололи сестру Чечилию, подняли бунт на корабле и велели бы команде везти всех нас на Теплые острова. Размечтались!

Я, правда, не поняла, что это за острова. Белла просто сказала, что там круглый год спеют персики и виноград, нет холодов, можно просто жить в хижине из листьев, пить воду из ручья и загорать на солнышке. Глупости какие-то…

Тут в дверь нашей каюты громко постучали.

– Обед! – радостно завопила Белла. Я тоже приободрилась.

Дверь открылась и на пороге каюты появилась тощая фигура в черном. В одной руке она держала дымящийся котелок, распространявший аромат вареных бобов, в другой – деревянный поднос с единственным куском хлеба.

– Бамбина Белла, вам положены вареные бобы. – Сказала она. – Подойдите и возьмите котелок.

Белла вскочила и подбежала к ней.

– Сначала молитву, бамбина, – строго рыкнула раздатчица.

Белла кивнула и молитвенно сложила ладошки:

– Воздаю благодарение Великим Спящему, подателю пищи и всяческих благ. Снизойди на меня, милость божья, и помоги мне исправить мои дурные наклонности!

– Вы прочли молитву слишком поспешно, – с укором сказала худышка. – Но так и быть, вот вам ваши бобы.

Она протянула котелок Белле. Та схватила его и, усевшись на стул, стала руками выхватывать из котелка горячую смесь из толченых бобов и каких-то пряностей. Я ее понимала, у меня тоже живот подвело.

Худышка посмотрела на меня.

– А вам бобовая каша не положена, бамбина Норма, – строго сказала она. – Сестра Чечилия сказала, что вы нарушили правила и вышли на палубу. Поэтому вы получаете только этот кусок хлеба. Подойдите и прочтите молитву.

Я подошла и крикнула ей в лицо:

– Передайте сестре Чечилии, что она дура! Я готова съесть целого жареного быка, а она посылает мне только кусок хлеба! Будь она проклята!

– Вы отвратительная девочка, Норма! – рявкнула раздатчица. – Вы и этого хлеба не получите! Голодайте до завтрашнего утра и мечтайте о жареном быке!

Она злобно ухмыльнулась и, повернувшись к нам спиной, ногой захлопнула дверь.

Я стояла и стискивала кулаки от гнева. И услышала рассудительный голос Беллы:

– Ну ты и дура! Чего ты добиваешься?

– Справедливости.

Она захихикала.

– Так ты долго не протянешь! Ешь теперь свою справедливость вместо хлеба!

И она сунула в рот пригоршню толченых бобов.

У меня закрутило в животе.

– Может, ты дашь мне немного своих бобов? – жалобно спросила я у Беллы.

– Еще чего! – ответила она сердито. – Мне и самой-то мало. Каждый сам за себя. Вот это и есть справедливость.

Она принялась уплетать бобы с удвоенной силой, а я сидела и сглатывала слезы. Она была права. И что у меня за язык! Ляпнула, что не надо и не получила даже куска хлеба!

Через некоторое время Белла прекратила чавкать. Она попыталась вылизать котелок, но не получилось.

Снова открылась дверь. На пороге появилась сгорбленная старушонка.

– Привет, Вонючка! – радостно воскликнула Белла.

– Давай свой котелок и горшок, бамбина, – проскрежетала старушонка. – А не то придется тебе какать в собственный карман.

И обе захохотали. Я легла и повернулась к ним спиной.

Но заснуть не могла.

Ту неделю, что нас везли на корабле на остров Инкубо, я помню не очень хорошо. От потрясения у меня стали повторяться судороги, и чтобы я поменьше кричала от боли, мне стали давать сонные маковые капли. Всё становилось каким-то призрачным, я спала и не спала, почти ничего не ела – от сонных капель пропадал аппетит.

Потом, наверное, сестра Чечилия испугалась, что я умру от истощения и плохих условий, и велела перевести меня в корабельный лазарет. Я помню, как лежала на койке, застеленной простынями, укрытая теплым одеялом, а корабельный лекарь с ложечки поил меня сахарной водой, кормил пшеничным хлебом с маслом.

– Как вас зовут, мессире? – спросила я его, как только смогла говорить.

– Лекарь Марсино Гоцци к вашим услугам, милая бамбина, – улыбнулся он. – Кажется, вы начинаете поправляться.

– Я была больна?

– Совершенно верно. У вас слабое здоровье. Вам никак нельзя волноваться и давать волю чувствам. По вашему пульсу я определил, что сердечко бьется слишком часто. А это опасно. У вас иногда будет кружиться голова, сохнуть во рту, руки и ноги ослабеют.

– Но что же мне делать? – простонала я. – Значит, я скоро умру, да? Верно, умру. Потому что везут меня на верную смерть!

– Успокойтесь, бамбина Норма. Я имел долгий разговор с вашей начальницей, сестрой Чечилией. Я уверил ее в том, что вам требуются щадящие условия жизни. Во всяком случае, пока не пройдут судороги и частый пульс. Она согласилась с тем, что по прибытии на остров вас положат в больницу.

– Она лжет.

– Надеюсь, что нет. Я постараюсь как-нибудь приехать к вам. А теперь выпейте две ложки моего эликсира. Не волнуйтесь, он очень сладкий и полезный. Это травы, поднимающие настроение и дающие жизненные силы. И туда добавлено варенье из lampone.[3]

– Здорово, – улыбнулась я.

Выпив эликсира, я задремала. Потом меня разбудили и велели поесть – отварной цыпленок, хлеб с маслом, вареные яйца и целую тарелку сушеных абрикосов. Я ела их и радовалась, что судьба все-таки милосердна. Может быть, я смогу выжить в Кастелло-дель-Мизерикордиа! Я так хочу жить! Я выучусь там всему, чему только можно, а потом как-нибудь убегу. У меня получится. Главное, никому не раскрывать своих намерений. Даже Белле. Ведь это она сказала, что каждый сам за себя.

Мне даже разрешили, в виде исключения, выходить на палубу! Это здорово подняло мое настроение. Я выходила, держась за руку мессире Марсино. Шторм давно закончился, и корабль шел полным ходом. Небо и море словно сияли под лучами щедрого солнца. Свежий ветер холодил щеки. Я любовалась парусами и небом, иногда мессире Марсино брал меня на руки, и я могла видеть море и линию горизонта. Боги, это было прекрасно! Столько простора, красоты и свободы! Каждый вечер, перед сном, я вызывала в памяти образ корабля, несущегося мне навстречу на всех парусах. И просила, просила!

– Богиня и боги! Кто-нибудь там, в небесах! Исполните мою молитву! Сделайте так, чтобы я всю жизнь провела на корабле! Взамен берите, что хотите. Правда, у меня ничего особо и нет…

Молясь так, я втайне мечтала, что кто-нибудь из команды решит оставить меня на корабле. Например, мессире Марсино. Да, сейчас я мала, как bottone,[4] но я же вырасту! И, хоть ужасно не хочется, стану женой тому же мессире. Он добрый и ласковый. И мы будем вместе бороздить моря. Он научит меня своему делу, я смогу лечить матросов… А может быть, может быть, в меня влюбится сам капитан корабля! Он наверняка сказочно красив. Богат и родовит. Вот будет здорово! И однажды мы придем в порт Веккио, от которого рукой подать до моего родного кастелло. Я, конечно, уже большая – красавица с длинными волосами, в богатом платье – сяду на белоснежного коня, как и мой супруг, и мы поскачем к замку. Остановившись у подъемного моста, мы потребуем пропустить нас к хозяевам кастелло. Конечно, нас пропустят. В изящной красавице мои постаревшие отец и мать не смогут узнать свою дочь Норму. Они с почетом примут высоких гостей, велят накрыть парадный обед… Даже не пожалеют фамильных бокалов из розового хрусталя. Слуги нальют вина. Мы все поднимем бокалы и выпьем за хозяев кастелло. После обеда нас препроводят в зеленую гостиную, – там очень красиво, я помню! – и родители станут рассказывать мне и моему мужу, как они много лет назад бросили на произвол судьбы свою единственную дочь. Мол, сыновья выросли беспутными и глупыми, и мама с папой отдали бы всё, лишь бы вернуть дочку назад. И тогда я упаду перед ними на колени и воскликну: «Отец мой и мать моя! Это я, ваша дочь Норма, узнайте меня! Я выросла на корабле и стала женой благородного эль-капитано! Я прославила наш род многими морскими победами, ибо стою бок о бок со своим супругом!» Они поначалу не поверят. Но потом кровь даст о себе знать. Как же они зарыдают! Они упадут мне в ноги и станут каяться в своем жестокосердии. «О дочь моя! – скажет мать. – Я не была с тобой ласкова и приветлива, позволь мне теперь искупить свою вину!» И я, конечно, их прощу. Мы все обнимемся и пойдем гулять в сад, где расцветают апельсиновые деревья…