И я умерла.

Как хорошо, что я умерла! Просто здорово! Вокруг тишина, свет и покой. Никто не кричит, не трогает, не мучит. Наверное, я оказалась на просторах той вечности, где почивает Великий Спящий. Вот и ладно.

Я стояла по пояс в траве. Негромко пели цикады, пахло фиалками и лилиями. Я посмотрела вверх – небо было прозрачно и безоблачно. И кажется, оно улыбалось мне.

Мне хотелось стоять и стоять, чуть покачиваясь, подобно травинке, напоенной нектаром. Но наверное, это неправильно. Наверное, надо куда-то пойти, сообщить о себе: вот, дескать, пришла сюда к вам такая девочка по имени Норма, дайте ей какой-нибудь домик и стакан апельсинового сока. Или просто апельсин.

Первый шаг почему-то дался нелегко. А потом я тихо пошла по траве. Она сгибалась, и распрямлялась за моей спиной, венчики ее щекотали мне ноги…

Впереди блеснула река. Воды ее катились неспешно, а там, где я встала, как по волшебству, через речку перекинулся мост – небольшой, из смолистых бревнышек. Ну, раз мост, значит, надо его перейти, верно?

Я оказываюсь на другом берегу, река тихо шумит за спиной. Иду дальше, и вот – новое изменение в картине: передо мной что-то вроде деревушки: скромные дома, стены их побелены, в окошках блестят чисто вымытые стекла. Из одного дома выходит женщина. Она молода и красива, я вижу это издалека и спешу к ней. Улыбнувшись, она идет мне навстречу, протягивает руки, и вот я уже кончиками пальцев касаюсь ее запястий. Потом пристально гляжу в лицо девушки.

– Боги мои! Ты – Агора! – радостно вскрикиваю я. – Так ты тоже здесь!

Она радостно смеется, обнимает меня за плечи:

– А пойдем-ка, выпьем вина, доминика Норма!

Мы входим в ее домик. Изнутри он весь такой чистенький и уютный, что сердце радуется! С полки Агора берет кувшин и стаканы, ставит на стол, потом из ларя появляется душистый пшеничный хлеб, бутылочка с оливковым маслом, круг сыра, персики, бархатистые и нежные, сливы с налетом белесой пыльцы и веточки укропа.

– Разве мы столько съедим? – спрашиваю я и чую собачий голод.

– Конечно!

За столом, накрытым вышитой скатертью, уставленном яствами и вином, так здорово просто сидеть и болтать о том, о сем!

Агора наполняет бокалы:

– Давай выпьем за нашу встречу!

Я делаю глоток. Ах, как хорошо! Это вино легкое и улыбчивое, доброе и простое, как весь мир вокруг. Я с жадностью набрасываюсь на еду. Хлеб так вкусен! Персики так сладки! А сыр!!! Его, наверное, делают из молока небесных коров, если есть такие… Наевшись и напившись так, что пузо надувается барабаном, я блаженно смотрю на Агору. Всё. Я больше никуда не хочу. Я дома.

Во взгляде Агоры проступает грусть.

– Нет, милая, ты не дома. Точнее, не совсем дома. Ты не умерла телом, твое тело крепко спит, а душа… душа пришла сюда.

– Но у женщин нет души! Так считают богословы…

– Они просто глупцы. Что с них взять? Ведь они никогда здесь не будут. Если только станут делать милость всем живущим…

– А что это за место?

– Это не совсем место. Это… состояние. Это рай. Здесь пребывают души умерших людей, таких, которые жили доброй жизнью, не роптали, не осуждали других, не завидовали, не превозносились, не творили зла. Не крали, не убивали…

– Тогда мне здесь не место, – решительно сказала я. – Я убила. Того мерзавца, из-за которого ты пострадала.

Агора тихо гладит меня по голове:

– Вот поэтому ты должна вернуться. Тебе многое придется претерпеть, многому выучиться, многое понять. Знаешь, на самом деле, нет ни Великого Спящего, ни Богини. Есть Некое Все Сущее, у Него нет имен. И Оно учило людей жить иначе, не так как мы жили на земле.

– А как?

– Ты поймешь, когда вернешься на землю. А я постараюсь помочь тебе на твоем пути. Он будет долгим…

– Как же я на нем без тебя…

– Просто надо научиться смотреть, а иногда на это уходит вся жизнь, – Агора снова погладила меня по голове. – Ну, ладно, тебе пора возвращаться. Живи, держись, терпи. Люби людей по возможности. Я… если мне позволят, я хотела бы быть твоей покровительницей.

– Наверное, позволят… – прошептала я. – Ты такая…

– Да какая? Менторша. Вот забавно, смотри: менторша будет покровительствовать дочери высокородного кавальери.

– А что такого? Будет здорово!

Она целует меня, но не так как мать или няня. Она целует меня в обе щеки и касается губами моих плеч, шепча при этом:

– Здесь когда-нибудь будут крылья…

И с этим ощущением невесомых поцелуев на плечах я просыпаюсь.

Первое, что я вижу – плотно пригнанные друг к другу доски над головой. Они сочатся влагой, всё вокруг куда-то кренится, от этого я чувствую дурноту, а еще на лоб падают холодные капли. Где я?

Страшная догадка пронзает мне грудь. Я в гробу, меня похоронили заживо эти твари – контесса и ее приспешники! Я вскрикиваю от отчаяния и перехожу в сидячее положение. Нет, сбитые доски высоко, рукой не достать, в гробу, наверное, было бы потеснее! Я отчаянно гляжу по сторонам, и вот что вижу…

Я в довольно маленькой комнатушке без окон, сижу на узкой койке, которая крепится к стене с помощью жутко ржавых цепей, источающих противный кислый запах. Еще в стену вбит крюк, а на нем покачивается фонарь – свечка в стеклянном колпаке. Ее неверный свет почти не рассеивает темноты, что я могу – так это оглядеть себя. Гм. На мне вовсе не парадное блио, в котором я явилась на встречу с контессой, а что-то вроде холстинного кусачего мешка с прорезями для рук и головы. Обуви тоже нет. Похоже, об этом позаботилась контесса и ее дружки. Пес с ней, с одеждой! Важнее другое: где я нахожусь?

Комната вдруг начинает сильно крениться то на один бок, то на другой. Ужасно противно! Меня подташнивает, лоб покрывается испариной. Но это не у меня очередной бред, комната действительно качается!

Я свешиваю ноги с кровати и пристально вглядываюсь в темноту. Скоро глаза привыкают к этому, и тогда я вижу другую койку, прикованную к противоположной стене. На койке темнеет какой-то ворох.

– Эй, – пискливо заявляю о себе я. – Ты кто? Ты спишь? Ты человек?

Подойти и коснуться непонятного вороха – на это мне пока смелости не хватает. А вдруг на полу какие-нибудь кусачие твари, вроде крыс или пауков?

Мне кажется, что я сижу на койке целую вечность, а вокруг всё так же кренится и шатается. Наконец, я отбрасываю страх и протягиваю руку к фонарю. Сняв его с крюка (пламя трепещет и норовит погаснуть), я свечу на пол. Он черный, мокрый и грязный, но ни крыс, ни пауков вроде нет. Я спустила ноги с кровати и встала.

Несколько осторожных шагов – и я у противоположной койки, свечу фонарем на ворох тряпья.

– Эй, – я тычу ладонью в тряпье. – Эй, ты слышишь меня?

И на всякий случай отхожу на шаг.

Груда тряпья издает протяжный тихий стон. Может быть, это бродячая собака?

– У меня есть палка, – говорю я на всякий случай. Мало ли что…

Из тряпок высовывается маленькая грязная рука. Нет, не собака. Все-таки человек. Этой рукой существо отводит клок черной тафты с головы, и я вижу бледное худенькое личико, глаза, обведенные темными кругами усталости и нужды, бескровные губы…

– Ты мальчик или девочка? – спрашиваю я.

Существо садится.

– Мальчик, скажешь тоже… – хрипло говорит существо. – Разве с мальчиками так обращаются? Я девочка.

Тафта сползает с ее плеч, и я вижу длинные растрепанные волосы. В свете фонаря видно, какие они грязные. И по ним ползают вши. Девочка цепко ловит одну вошь, давит – мерзкий щелчок! – и смотрит на меня.

– Чего тебе надо? – спрашивает она сердито. – Мне такой сон снился, а ты…

– Прости, – говорю я, – но я хочу знать, где мы? Что это за ужасная комната?

– Это не комната, а каюта, – зевнув, говорит девочка. – Мы на корабле. Хотя ты вряд ли знаешь, что такое корабль, ты такая малявка.

– А вот и знаю! – говорю я сердито. – Корабль – это, это… ну, много парусов и мачт, и он плывет по воде… А как мы попали на корабль?