И снова шли годы, и Первый человек и жена его жили, славя Великого и возделывая землю, дабы приносила она плоды в пищу. Сердца их лежали друг к другу, и жена родила Первому двенадцать сыновей и двенадцать дочерей, которые стали родоначальниками всех народов на земле.

Однажды стояло знойное лето, и Первый возжелал искупаться в море, что омывало берега блаженного острова. Он вошел в волны и вдруг увидел существо, что было подобно его жене, однако превосходило ее красотой и статью. Она купалась и пела, расчесывая волосы, напоминавшие морские водоросли.

– Кто ты? – обратился к ней Первый.

Она обернулась, и человек был сражен сиянием ее глаз, яркостью уст, белизной влажной кожи. Она рассмеялась и сказала:

– Я дочь неба, человечек, нет тебе части со мной! Ступай к жене и ей дари свои жалкие ласки.

– Ты сама будешь моей женой, – сказал Первый. – Ибо я жажду тебя, как воды жизни.

– В одной ладони не удержать воду и огонь. Не смогу я быть твоей, покуда жива Первая. Уходи прочь.

В скорби пошел Первый к жилищу своему и увидел, как его жена сидит на пороге и месит тесто для лепешек. Взял он камень с острым краем и ударил жену в висок так, что хлынула кровь и треснула кость. Упала Первая и выпустила из рук горшок с тестом, перепачкалось тесто ее кровью. Первый дождался, когда жена его испустит последний вздох, сжал в ладони камень и пошел к морю.

На морском камне сидела дочь неба, и тело ее светилось, как перламутровая раковина. Снова засмеялась она, увидев человека:

– Что, человечек, ты опять пришел просить моих ласк?

– Я беру тебя в жены, ибо Первой больше нет, – сказал человек.

– Куда же ты дел ее?

– Вот этим камнем, – Первый поднял ладонь. – Я пробил ей висок до кости. Я дождался ее последнего вздоха и пришел к тебе. Идем со мной, возлюбленная.

И дочь неба вошла в жилище Первого человека, и испекла лепешки из окровавленного теста, и кормила тем мужа своего. Тело же Первой жены бросили в глубокое ущелье, на дне которого не таял лед.

Снова шло время, дочь неба родила первому человеку двенадцать сыновей и двенадцать дочерей, и населили они небесный свод и стали править детьми Первой жены. Те возмутились духом и пришли к отцу своему, и сказали:

– Отец наш, где мать наша?

– Разве я сторож матери вашей? – ответил Первый человек. – Ступайте прочь!

И они пошли, и обошли весь блаженный остров, поднимаясь на вершины и опускаясь в пропасти. И на дне глубокого ущелья они нашли тело матери своей, вмерзшее в лед. Они подняли плач, и вопль этот достиг ушей Великого, и спросил Он о причине этого плача.

Дети Первой жены сказали:

– О Владыка, отец наш убил мать нашу и поистине достоин жестокого наказания!

Вопросил Великий:

– Где ты, Первый?

Первый ответил:

– Я здесь, в винограднике, ибо услышал голос Твой и убоялся.

– Отчего же ты не убоялся Меня, когда убивал свою Первую жену?

– Оттого, что возжелал дочь неба сильнее, чем благоволение в очах Твоих.

Прогневался Великий на Первого человека и новую жену его, и прогнал их с блаженного острова. И было: дети Первой жены воевали против детей дочери неба, и шла эта битва сорок дней и сорок ночей. Когда же осталось по два мужчины и две женщины с каждой стороны, Великий вмешался и приказал прекратить битву. Черноволосым потомкам Первой жены Он отдал теплые земли, плодоносные деревья и реки со сладкой водой, а белокурым детям дочери неба повелел владеть землями холодными и бесплодными, и реками, воды которых горьки. И положил вражду меж ними до тех пор, пока не восстанет ото сна Своего. И уснул Великий, восскорбев в сердце о творении Своем. Люди же ожесточились и продолжали умножать преступления свои. Всю же вину за содеянное они возлагали на жен своих, ибо через смерть Первой жены пришла в мир смерть, а через коварство Второй пришло в мир Зло…»

Професса закончила читать и остро поглядела на меня. Я растерянно молчала. Мне была непонятна вся эта история с женами Первого человека и гневе Великого Спящего. Няня часто молилась Спящему и приучала молиться меня, говоря, что Спящий всемогущ и милосерден и слышит наши молитвы даже во сне. А из этой истории выходило что-то непонятное. Как мог Спящий, если Он всемогущ, допустить гибель Первой жены? И вообще, почему Он уснул, когда люди так нуждаются в Нем?

– Вы хотите что-то сказать, доминика? – спросила менторша.

– Да, професса, – я тоже встала и принялась ходить по комнате. Она следила за мной с непонятным выражением лица. – Я не знала, что Великий Спящий такой… такой трус.

Професса поднесла ладонь к губам, словно хотела улыбнуться и скрыть улыбку.

– Поясните ваши слова, доминика, – потребовала она приглушенно.

– Я всего лишь маленькая девочка, но даже я знаю, что хороший пастух всегда заботится о своих овцах, а виноградарь ухаживает за лозами, чтобы они принесли урожай. Они – всего лишь люди, но им присуще чувство ответственности за овец и виноград. А Великий Спящий создал Первого человека и жену, и бросил их на произвол судьбы…

– Это не так, – сказала професса.

– Тогда почему Он допустил, чтобы Первый человек убил свою жену и взял другую? Разве Он не мог не дать свершиться злу?

– Мог. Но дело в том, доминика, что человек получил от Него свободную волю, а значит, получил власть самостоятельно решать, что делать, а что – нет. Убийство было свободным выбором Первого человека.

– Не понимаю, – пробормотала я. – Значит, можно убивать, грабить, лгать только потому, что обладаешь свободной волей делать это или не делать?

– Да, – кивнула менторша. – Но вы должны помнить, доминика, что свободной волей к добру и злу обладают только мужчины. Женщина со времен гибели Первой жены не имеет воли и во всем должна подчиняться мужчинам.

– Почему?

– Потому что она неразумна и склонна только ко злу и разрушению. Только мужчина может обуздать строптивый женский нрав. Лишь находясь во власти мужчины, женщина имеет ценность, ибо ей положено служить мужу и продолжать человеческий род до тех пор, пока Спящий не проснется.

– А когда Он проснется, Он… что? Что сделает?

– Об этом Первосвященник Спящего ничего не говорил. Однако многие искатели мудрости предполагают, что, пробудившись, Спящий уничтожит всё сущее, ибо на самом деле оно – лишь Его сон.

– Тогда зачем же Он всё творил?

– Мы не можем этого знать, доминика. Его пути и желания неисповедимы.

– Это очень глупо! – решительно сказала я. – Сначала сотворить, потом заснуть, а потом – проснуться и всё уничтожить! Так поступают только сопливые малолетки, когда лепят из глины домики, а через минуту уже ломают их!

– Пройдет время, и вы всё поймете, доминика.

– Вряд ли, – я покачала головой. – Мы сегодня еще будем заниматься Священной историей?

– Нет, доминика. Идемте на прогулку. Ваша матушка озабочена тем, что вы слишком много времени проводите в комнатах.

– Вот уж не поверю, – пробурчала я. – Моя мать меня почти не замечает. По-моему, ей все равно, разгуливаю ли я по замку или отправилась в виноградники.

– И тем не менее, – настояла менторша на своем.

Летом было много гроз. Ров, отделяющий кастильон от полей, несколько раз затапливало водой. Матушка приказывала золотарям вычищать ров, но едва приходил очередной ливень, как все повторялось. Из окна своей комнаты я с любопытством наблюдала за работой золотарей – дюжих мужланов в холщовых рубахах и штанах из рогожи. Они вычерпывали воду и нечистоты бадьями на длинных ручках и лили ее в огромные деревянные бочки, пахнущие так гнусно, что долетало даже до замковой галереи. Потом подводы с бочками отправлялись на деревенские огороды, так как считалось, что господская грязь помогает вырасти богатому урожаю. Я в это не верила, но стала брезговать овощами и зеленью, взятыми в деревне – кто знает, может их как раз удобряли нечистотами!

К слову сказать, подрастая, я стала болезненно брезгливой. Во время мытья я не позволяла ни одной служанке касаться моего тела или волос, свое белье и платья я тщательно осматривала и перетряхивала, чтобы не было пятен, дырок или блох. Я отказывалась есть, если обнаруживала, что мои приборы плохо вымыты или протерты сальным полотенцем. Специальной щеткой я вычищала грязь из-под ногтей, если ей удавалось туда забраться, что случалось редко, ибо я целыми днями носила перчатки. Мое общество составляла лишь менторша, которая была тоже чистоплотна до болезненной крайности. Она заставляла служанок по несколько раз на дню перемывать полы горячей водой со щелоком в принадлежащих мне комнатах. Кроме того, ей пришлось прекратить наши конные прогулки – меня начинало тошнить, едва я улавливала запах лошадиного пота и кожаных седел. И вообще я стала слишком чувствительна ко всякого рода запахам: они мучили меня с утра до вечера независимо от того, хороши или плохи они были. Я чувствовала кислый запах латунных скоб на дверях, пыльный аромат ковров и дубленой кожи переплетов в либратории, прогорклую вонь имбирного пива, которое обожали мои братья… Запах увядающих роз в покоях матери смешивался с запахами пудры, мускателя, камфары, старых платьев, благовоний и капель от головной боли. И даже не выходя на общую галерею, я могла точно определить, что готовит повариха: рагу из говядины, кроличье жаркое, кашу, пирог с яйцами или заливное из форели…