Я очень живо помнил эти ужасы; но когда я подрос и попытался расспросить мать о том, почему и от кого мы бежали, она ответила коротко, явно не желая посвящать меня в дела, которые меня не касались. И вот теперь приехал Мелос – он мог втянуть отца в эти страшные дела, и Никострат мог отправиться вместе с ним на войну!..

Я понял это, когда сидел рядом с матерью во дворе, держа ее за руку. И она тоже поняла: ее пальцы были холодными. Сейчас Эльпида нуждалась в моем утешении не меньше, чем я в ее.

Потом Никострат вышел к нам – один; мама порывисто встала, и отец улыбнулся своей медленной улыбкой, покачав головой. Он не собирался покидать нас и погибать на войне, несмотря на то, что был спартанцем!

Я смотрел, как родители обнимаются и целуются; и был счастлив оттого, что отец остался дома. Я начал понимать, что есть нечто гораздо большее, чем моя детская враждебность к нему.

Мелос прогостил у нас несколько дней; на прощанье он подарил мне дорогой белый кожаный мячик и деревянную биту, которые купил на рынке. Он рассказал, что битой мяч гоняют мальчики в Египте, и объяснил правила. Я мог играть только сам с собой, но все равно сердечно поблагодарил дядю.

На другой день после того, как Мелос уплыл обратно на Хиос, я попытался поиграть во дворе по-египетски, гоняя мяч сразу за одного игрока и за второго; это оказалось не так-то легко, но забавно. Два таких колченогих мальчишки, как я, пожалуй, могли составить хорошую команду!

Я громко засмеялся, представив себе своего двойника, – и тут увидел, что ко мне идет мать. Эльпида заулыбалась, увидев, что мне весело.

– Тебе понравился дядин подарок? – спросила она.

– Да, – ответил я. – И сам дядя мне тоже понравился, – признался я с некоторым смущением.

Эльпида кивнула.

– Мелос хороший человек, но ему сейчас живется трудно… гораздо труднее, чем нам.

Я опустил глаза, поняв, что мама сейчас огорошит меня каким-нибудь известием. Неужели отец все-таки решил оставить нас?..

Мать присела напротив меня на скамью, и я подошел, так что нас обоих обдавал водяной свежестью фонтан. Она коснулась моего левого колена.

– Не болит?

– Нет, – я мотнул головой. На самом деле я уже перетрудил свою короткую ногу; однако занятия с учителем приносили свои плоды, и теперь я мог гораздо дольше ходить и даже бегать без боли.

Эльпида улыбнулась и, положив руки мне на плечи, поцеловала меня в лоб.

– Я хотела сказать тебе, что мы скоро поедем в Египет.

Сердце у меня так и взыграло. В Египет! Это ведь еще дальше Крита; и в этой стране столько чудес, о которых мать мне уже рассказывала…

– Но почему в Египет? – спросил я.

– Потому что отец нанялся на службу к одному купцу, который поплывет в Навкратис2, – объяснила Эльпида.

Она помедлила.

– В Египте живет твоя бабушка, ты помнишь?..

Я кивнул. Я помнил и то, что моя бабка Поликсена, мать Никострата, была очень важная особа, – хотя до сих пор мне почти ничего о ней не рассказывали. Наверное, по той же причине, по которой умалчивали о войне в Ионии. Но скоро эти тайны перестанут быть для меня тайнами: я все узнаю, твердо решил я, даже если взрослые будут продолжать скрытничать.

– Мы увидим бабушку? – спросил я.

Эльпида с улыбкой кивнула. Похоже, она радовалась предстоящей встрече с загадочной и грозной бабкой Поликсеной.

– Обязательно увидим.

Через двенадцать дней после этого разговора я впервые в моей сознательной жизни ступил на палубу корабля: взволнованные взрослые суетились вокруг, Корина вела за руку Гармонию, которая выглядела так же неуверенно, как я себя чувствовал. Скоро всем им, так же, как мне, предстояло потерять почву под ногами.

Когда мы отчалили, я, отделившись от родителей, твердо стоял на носу судна. Над моей головой вздулся белый парус, а впереди одетой в броню грудью рассекала волны деревянная Афина Линдия – изначальная покровительница нашего города. Я улыбался, потому что впервые в жизни плыл навстречу приключениям.

Приключения не заставили себя ждать. Скоро на море разыгралось волнение – не очень сильное, но чувствительное для сухопутного народа: нам всем велели уйти в трюм, пока матросы выправляли паруса и боролись с ветром. Каюта на нашей триере, как и поныне почти на всех кораблях, была только одна – для триерарха и его помощников; ну и, конечно, для сирийского торговца пряностями, которому принадлежало судно. Так что и матросам, и остальным слугам и помощникам, даже воинам, приходилось ютиться кому где.

Внизу малышке Гармонии стало плохо, и я услышал, как моя сестра постанывает: она совсем не привыкла болеть. Корина утешала ее, натерев Гармонии виски гвоздичным маслом, – рабыня сказала, что нужно полежать и перетерпеть, потом ее маленькая хозяйка привыкнет. Воду тоже приходилось расходовать строго – все эти ограничения заставили меня по-новому взглянуть на морские путешествия, о которых до сих пор я грезил.

Мать сидела рядом с Гармонией, поглаживая ее темные волосы. Эльпида была спокойна; но я заметил, что она то и дело поглядывает наверх.

– А где отец? – спросил я.

Мама побледнела от качки; мне самому стало нехорошо, но я старался скрывать это.

– Отец наверху, с хозяином… это теперь его обязанность, ты же знаешь, – ответила она. – Во время таких происшествий на корабле особенно велика вероятность, что богатого человека безнаказанно ограбят.

Я прикусил губу до боли. Мне вдруг ужасно захотелось очутиться рядом с Никостратом, чтобы посмотреть, как такой могучий человек защищает своего нанимателя. И, одновременно, было весьма неприятно сознавать, что у моего отца теперь есть «хозяин»; и что этот хозяин – жирный и важный сирийский купец Ашшур…

– Вот бы на этого купчишку напали, и отец защитил его! – вырвалось у меня.

– Не болтай! – воскликнула мать.

Однако волнение утихло, и нам разрешили вернуться на палубу. Гармония с Кориной остались в трюме, а я пошел – хотя у меня побаливало левое колено и голова кружилась.

– Поосторожней там! – крикнула мать. Однако вскоре она сама поднялась на палубу следом за мной, и мы устроились рядом, на циновках под навесом. Я с жгучим любопытством и некоторой завистью наблюдал, как полуголые матросы карабкаются по канатам, ставя паруса, как кормчий сзади управляется с рулевым веслом. Гребцы располагались в средней части судна и ниже палубы: их мы не видели, и им завидовать было нечего.

Матушка некоторое время молчала, а потом стала объяснять мне, в какой стороне лежит Иония, а в какой – Коринф, наш родной полис.

– Коринф, как и Иония, давно торгует с Египтом, – сказала она. – Критяне же плавают туда с незапамятных времен. Кстати сказать, по пути мы, скорее всего, сделаем остановку на Крите, чтобы запастись водой и провизией.

– Вот как? – заинтересовался я. Коснулся своего амулета. – И я смогу посмотреть святилища?..

– Ну, это вряд ли, – Эльпида улыбнулась. – Мы только зайдем в порт города Кносса. Но, может быть, встретим там знакомых.

Я оторопел.

– Так у вас с отцом и на Крите есть знакомые?

Как же долго их, однако, носило по свету, прежде чем мы осели на Родосе! И я даже не мог теперь сказать – хорошо это или плохо…

Мы действительно зашли на Крит; но тогда этот остров не произвел на меня особенного впечатления. Помню только белые слоистые скалы, вырастающие из синей воды, много зелени и горы на горизонте. Неплохое место – но наш Родос тоже был прекрасным местом для обитания, богатым всем, что нужно человеку.

Критских знакомых моей семьи нам так и не удалось увидеть; однако я предвкушал новые встречи в Египте, и был полон нетерпения. Моя сестренка после первых дней в море оправилась и повеселела – и даже успела сбегать искупаться, пока взрослые делали свои дела. Кстати сказать: я заметил, что женщины на Крите держатся свободнее и веселее, чем на Родосе, хотя и родоски отнюдь не унижены. Но критянки, – маленькие смуглые женщины, одетые в удивительные пестрые наряды, – свободно болтали с чужими мужчинами, ударяли их по плечу своими веерами из перьев и смеялись.