Малкон никогда не предполагал, что в его жизни может появиться навязчивая идея, которая будет преследовать его неотступно, раз за разом занимая все большее пространство в мыслях. Воин всегда считал себя свободным от привязностей любого характера, будь то женщины, вино или слава. Но человеку свойственно ошибаться, особенно, если речь идет о том, чтобы взглянуть на себя со стороны.

После отъезда леди Мейрам, Малкон долгое время не мог найти себе покоя. Сперва тревожное состояние он оправдывал тем, что слишком многое случилось за краткий визит посла императора. Но вот растаяли в снежной круговерти очертания кортежа, увозящего сестру Сабира прочь от перевалов, а беспокойство лишь нарастало. Воин отмахнулся от этих мыслей, убеждая себя, что теперь все вернется на круги своя, надо только немного подождать.

После возвращения в Кинна-Тиате, он сразу же отдал записку Мейрам Хальварду, пересказал весь разговор с Мейрам, стараясь не упустить ни одной детали. И абсолютно неожиданно поинтересовался, не нужны ли правителю добровольцы, чтобы наведаться к ювелиру в Дармсуде. Спросил — и сам оторопел от подобной наглости. Неслыханное дело — вмешиваться в дела, о которых безопаснее не знать, или по крайней мере, держаться от них подальше.

Размышляя после о том, что же заставило его вызваться раньше времени, Малкон был вынужден признать — двигало им не чувство долга или желание продемонстрировать себя в лучшем свете, а глубоко личные переживания. Ему отчаянно хотелось вновь оказаться поближе к золотоволосой красавице. Пусть даже они не увидятся с глазу на глаз, но старик-ювелир передаст сестре императора вести, а заодно справится о ее самочувствии. В памяти нет-нет, да и вставала сцена в Нисса-Шин, когда Мейрам, вздрагивая то ли от холода, то ли от стыда, куталась в лёгкий шарф, скрывая следы синяков.

Малкон всегда жил полной жизнью. Сражался так, будто каждый бой был последним и самым важным. Праздновал даже небольшие победы, искренне предаваясь веселью. Любил и принимал чужую любовь, не связывая себя обещаниями и не требуя верности взамен. Он всегда жил одним днём, не думая о будущем и не строя планов. Арен только головой качал, удивляясь несерьезности и мальчишескому легкомыслию лучшего друга.

Тем непонятнее было то, как изменилось поведение никогда неунывающего весельчака и забияки. Малкон потерял часть своего задора и искры, что разжигала внутреннее пламя. Зато словно из ниоткуда в нем появилась рассудительность, оказалось, что за внешне несерьезным обликом кипит сложная и неоднозначная смесь страхов, неуверенности и надежд.

Впрочем, слово было сказано, и, как выяснилось позже, услышано. А поскольку жизнь не стояла на месте, а стремительно летела вперед, на исходе лета Малкону действительно пришлось оставить Кинна-Тиате и променять горную свежесть на суховеи Дармсуда.

Теперь, размеренно шагая по дороге вместе с другими путешественниками, воин мог предаваться размышлениям хоть целый день.

С момента отъезда Мейрам прошло много месяцев. Помнит ли она вообще гвардейца, волею случая ставшего ее попутчиком на несколько дней? Он не был в этом уверен. Да и если запомнила, к чему ей внимание рядового воина, если подле ее ног может оказаться любой знатный господин? О том, что сестра сиятельного Сабира абсолютно не свободна в своих симпатиях или выборе, Малкон не задумывался. Рожденный в простой семье он не представлял себе проблем жизни знати.

К стенам путники добрались еще засветло. Хорошее время: не сильно позднее, до закрытия ворот оставалась ещё пара часов, к тому же уходящее солнце вызолотило стены, добавляя величия и без того внушительному городу.

На входе в Дармсуд дежурила стража, бдительно досматривающая всех приезжих. Всадников пропускали очень быстро, с торговыми повозками тоже особенно не церемонились, бегло проверяя товары и взимая необходимую пошлину на право вести дело на городском рынке. Дольше всего своей очереди приходилось ждать пешим путешественникам. Семьи пускали быстрее, а вот одиночек расспрашивали со всей тщательностью.

Малкон с удивлением отметил, что у ворот было очень мало женщин, да и те, что явились, стояли смирно, опустив глаза к земле, словно опасались чего-то.

Северянин скривился. Чем южнее, тем сильнее в империи ощущалось влияние старых пустынных традиций, когда женщина значила не многим больше, чем домашняя скотина. Увы, традиция эта была достаточно распространена, хотя прадед Сабира немало сил уделял тому, чтобы искоренить совсем уж дикие обычаи, вроде торговли невинностью или наследным правом на дочерей и жен.

Когда очередь дошла до Малкона, стражник, закованный в вызолоченный чешуйчатый доспех, с ног до головы увешанный разнообразным оружием, в остроконечном шлеме (и как та такой жаре выдерживает?), придирчиво вцепился в него взглядом.

— Куда направляешься? Откуда явился?

— Я с севера, наемник, ищу работу.

— И что за работа? — по красному одутловатому лицу стражника прокатилась капелька пота.

— Я хороший мечник, — Малкон старался говорить скромно и без вызова, ему ни к чему привлекать лишнее внимание. — Думаю, меня возьмут в охрану одного из торговых караванов, им всегда нужны люди, да и платят сносно.

— Это если докажешь свою полезность, дармоеды им не нужны, — фыркнул страж. — С тебя три серебряных тирхата — налог на право работать для всех приезжих.

Малкон молча заплатил требуемое, подумал и добавил полмонеты сверх нужного, и, получив слегка покровительственный кивок от стражника, шагнул за ворота.

— Зайди к речным складам, — донеслось ему вслед, — там всегда есть чем перебиться на пару дней, да и гостиницы подешевле.

— Спасибо за совет, господин, я так и сделаю, — учтиво поклонился Малкон.

Столица поглотила путника, закручивая и растворяя его в лабиринте узеньких улиц. В нижнем городе жизнь не замирала ни на миг, особенно летом, но селились тут только бедняки и те, кто искал не самой сложной работы. Дома стояли так близко друг к другу, что двое людей, раскинув руки, могли коснуться пальцами стен. Повсюду хлопали на ветру натянутые ткани — жители старались затенить проходы, чтобы отдохнуть от навязчивого солнечного света.

Единственная широкая дорога вела от ворот к центру города. По ней во всех направлениях сновали повозки и всадники, редкие прохожие предпочитали жаться к стенам домов или уходить боковыми улочками.

Малкон на минуту остановился, прикидывая, какое выбрать направление. Вправо вниз идти не хотелось, хотя речные склады находились в той стороне. Северянин точно знал, что респектабельные жители не селятся там, где им будет мешать сутолока погрузки, скрип повозок, а иногда и смачная брань караванщиков.

Еще дальше располагался рабский рынок — один из трех крупнейших в империи. Там тоже делать было нечего. А вот влево от ворот поднимались мягкие холмы, местами поросшие яркой зеленью. Именно там просматривались шпили и башенки затейливых домов южной знати, а дальше сиял золотом купол храма Всех Стихий. Совсем на вершине к небу возносились многоуровневые террасы дворца императора. Малкон свернул налево и решительным шагом направился вверх по склону.

Несколько раз ему попадались императорские патрули и, по примеру остальных прохожих, Малкон низко кланялся вооруженным до зубов воинам.

Когда улицы стали немного шире, дома — богаче, а по сторонам начали появляться приличного вида торговые лотки, северянин сбавил шаг. Выбрав небольшую лавку, заваленную чаем и специями, он с неспешной ленцой подошел к хозяину — сморщенному человеку с коричневой от загара кожей.

— Любезный, не подскажете, как мне найти дом Махрана бен Шарди, ювелира?

Старичок не сильно удивился.

— Хотите что-то продать после удачного найма? — высказал он наиболее очевидное предположение. — Не советую идти к Махрану — купит, но заплатит меньше нужного. Ступайте-ка лучше к Югдишу из Шуты, он настоящий мастер, и даже неограненный камень превратит в изумительное украшение.

— О, я должен передать заказ своего господина именно мастеру Шарди, — Малкон покаянно склонил голову, как бы демонстрируя, что исполнение желания богача не обсуждается: приказ есть приказ.