Я проспала почти сутки. С чашкой кофе в руках смотрю в окна на солнечный Данфорд, на людную улицу осыпается редкий снег.

Обратив внимание на яркую мигающую лампочку на автоответчике, выжимаю кнопку и слушаю сообщение, оставленное Хэнтоном еще несколько дней назад. Мужчина намерен встретиться со мной сразу же по возвращении в Данфорд. В решительном голосе слышится тревога.

На моем лице растянулась глуповатая улыбка. Мысль, что Джон Хэнтон беспокоится обо мне, бесконечно приятна.

Из вещей извлекла три чека на общую сумму шестьсот тысяч. Я не могу таскать их с собой, я не могу так опрометчиво надеяться, что если оставлю их при себе, то с ними ничего не случится. Тем более вид у них уже потрепанный.

Вот что точно оттягивать не стоит, так это решение вопроса, как хранить эти деньги. Впрочем, ответ очевиден: деньгам место в банке.

К тому же нужно обналичить немного средств хотя бы для того, чтобы купить себе новую одежду.

Утвердившись в решении, на такси я сразу отправилась в банк Данфорда. Высокое серое здание на Первой центральной улице с колонами у входа — так выглядит банк. Над входом золотые строчки: «Центральный банк Данфорд. Основан в 1617 году».

В банке очень тихо. Посетители терпеливо ждут своей очереди на местах ожидания, а служащие сосредоточено заняты делом. Все служащие — мужчины, каждый из них в рубашке и галстуке.

Это место — образец порядка и дисциплины.

На стойке администрации мне помогли найти кабинет нужного служащего. Отстояв очередь из семи человек, вхожу.

Молодой мужчина с круглым лицом и очень важным видом, не взглянув на меня, велел присаживаться. Когда закончил работу с бумагами и разложил их по местам, наконец обратил на меня свой взгляд.

— Чем могу помочь? — спросил он, скрепив пальцы в плотный замок. Улыбнулся.

Я изложила ему суть вопроса, он принял от меня три чека. Сделал записи в журналах, на некоторых бланках шлепнул печать. Протянул мне расписку для кассы, теперь я могу обналичить часть денег.

— Это все? — удивилась я оперативности выполненной работы служащего, в то время как до этого ожидала своей очереди больше трех часов.

— А вам требуется что-то еще?

— Нет.

— Тогда… — странно улыбнулся он, слегка разведя запястья в стороны. — Это все.

На улицах Данфорда в газетном ларьке мое внимание привлекла бульварная пресса. Покупаю один такой журнал и читаю статью.

На этот раз не пишут о крушении стилпоезда, это провокационная статья на Майкла Гроуза на предмет его пребывания в багажном вагоне с одной из пассажирок в поздний час. Мое имя в статье прямо не упоминается. Я сразу купила еще два издания, суть изложенного в них та же. Имени моего нет — полегчало.

В дверь квартиры постучали около восьми вечера, я открыла ее, и Джон Хэнтон одним большим шагом переступил порог.

У меня сердце замерло, когда увидела его строгое и немного напряженное лицо. Сама делаю к мужчине шаг вперед и вопреки всему, что говорила раньше, губами примкнула к его губам. Поцелуй сразу становится настойчивым и мне стоит невероятных усилий одуматься и отлепить свои губы от его.

По-прежнему остаюсь в его объятиях, чувствуя на лице его дыхание.

— Опять тебе досталось, — с мрачной иронией выдохнул Хэнтон и подушечками пальцев провел по лицу, совсем рядом с линией пореза.

Сердце стало биться чаще. Запылали щеки.

С очевидной неохотой и некоторым упрямством восстанавливаю между нами дистанцию. Мужчина смотрит на меня, а я виновато смотрю на него.

— Знаешь, идея запереть тебя в квартире мне больше не кажется плохой, — вдруг сказал Хэнтон.

Смотрю с замешательством, а на лице мужчины появилась улыбка.

Что-то в его голосе заставляет верить, что шутка не такая уж и шутка вовсе.

Странно возвращаться в это мрачное место. Зловещая вывеска «Психиатрическая больница Данфорд» одним своим смыслом несет жутковатое предостережение.

— Не могу поверить, что делаю это, — мрачно шепчу я и поднимаюсь по широким ступеням больницы. Ноги отчаянно противятся входить в эти двери, мозг как в лихорадке поднимает воспоминания о том, что со мной было за этими стенами. Несмотря ни на что, я все равно делаю это.

Так надо сделать.

Скрипнула дверь, и я вхожу в холл больницы. На пути к регистратуре каждый мой шаг сопровождается громким звуком удара каблука о холодный бетонный пол.

Некогда я вышла из больницы лохматой девчонкой в зеленом платьице. Теперь я здесь в синем элегантном платье, с аккуратно уложенными волосами — все по моде, волосок к волоску. Меня даже можно не узнать вот так сразу, впрочем, чего и добивалась.

— Чем могу помочь? — раздался голос с регистратуры. Полная женщина с безразличным взглядом маленьких глазок уставилась на меня, а я, не скрывая своей неприязни, смотрю на нее.

Ненавижу это лицо, как и большинство лиц в этой больнице.

— Анна Стоун.

Взгляд женщины стал хмурым, оценивающим. Она знает это имя.

— К Еве Нельсон, — с прохладой в голосе добавила я.

Пока женщина неторопливо заполняет бумаги, я надолго уставилась на блестящую зеленую мишуру, намотанную вокруг ее медицинской шапочки — единственный атрибут новогоднего настроения в этом зале.

Выглядит странно.

Такое чувство, что администрация больницы обязала своих сотрудников подготовиться к праздникам, когда начнут приходить родственники пациентов. Эта женщина справилась вот так.

— Направо, — прогремела она, протянув мне пропуск. — Санитар проводит.

Мне предоставили белый халат, после чего проводили в комнату отдыха. Здесь стало уютно: в углу стоит высокая наряженная ель, а на окнах развешена зеленая мишура.

Ни пациентов, ни их родственников. Под ненавязчивым присмотром санитара в комнате только я. Присела на зеленый диван, на котором так любит растянуться Ева, осматриваюсь.

К праздникам эту комнату сделали уютной и комфортной. Глаза видят приятную обстановку, но чувства не обманешь. Тоскливой ностальгии нет. В мыслях одно желание — поскорее уйти.

Я не сразу решилась ехать в больницу после того как Клайд Коллинс сообщил, что Ева Нельсон меня ждет. Я не могла себя заставить приехать сюда.

Думала оставить сообщение Джону, о том, куда направляюсь, но, пришлось оставить эту идею и пойти на риск.

Когда я нанимала Брюса Новака, одним из ключевых эпизодов нашей договоренности явилось условие, что Джеферсон ничего не узнает о Еве Нельсон и о моих делах с ней. Если узнает Джеферсон, узнает Хэнтон, а этому мужчине не понравится то, что я намереваюсь сделать.

Ева вошла в комнату отдыха привычной ленивой походкой. Синий шелковый пеньюар сменился на розовый кружевной, на ногах женщины — тапочки с кокетливым пушком на носике. В руке зажата пачка сигарет.

Ева улыбнулась мне, но улыбка на ее лице медленно стала гаснуть.

— У тебя все хорошо? — Ева тревожно смотрит на меня и присаживается рядом.

— Да, Ева.

У меня хмурый взгляд. На короткое время между нами возникла неловкость.

— Что ж… в целом, отлично выглядишь, — опять улыбается она мне.

— А вот ты не очень, — мрачно призналась я.

Улыбка женщины опять погасла. Она прислонилась к спинке дивана и поспешно закурила сигарету — у нее дрожат руки.

— Что нового? — спрашиваю я.

— У меня новый врач, Клайд Коллинс, — подносит к губам сигарету. Встретив мой, более чем прежде, хмурый взгляд, добавила:

— Заменяет, пока… он в отъезде.

Что значит «заменяет»?

Опять уставилась на женщину, на то, как она выглядит, и заболела голова. Неужели Ева ничего не понимает?

Склоняюсь к ней и низким злым голосом говорю:

— Клайд Коллинс — твой шанс выбраться отсюда, — прямо говорю ей я.

Женщина резко посмотрела на меня. На мгновение мне показалось, что сигарета вот-вот вывалится у нее из рук.

— Я не догадалась… — почти неслышно выдохнула она.

— Условие Коллинса — выписать здорового человека, — еще тише говорю ей я. — Сними с себя дешевый продажный образ и докажи доктору, что за тобой право выйти отсюда. А когда он это сделает, я обеспечу тебя квартирой и личным счетом, чтобы ты могла беспрепятственно покинуть это место.