Ветка раскачивалась вперед-назад, обхватив костлявыми пальцами костлявые плечи.

Ну и как теперь выполнить обещание, данное Оме?

Мысль о ребенке внутри тела варжихи как-то угнездилась в ее голове, преисполненной знаниями об ЭКО и суррогатном материнстве. Ветка три раза потребовала сообщить ей все приметы этой самой самки, но уже после первых слов Голоса она знала – нуменорец не лжет. Нуменорец из каких-то соображений сообщил ей правду.

«Просто будь с ним. Будь так, как он требовал – будь горячей, проси ласки, если надо, приказывай. Просто будь собой, Ольва Льюэнь. Это все, что я от тебя потребую. Не отказывай Хозяину на ложе. Выполни его просьбу, зови любимым».

Зачем ему это?

Ветка медленно встала, подошла к металлическому зеркалу в рост. Выпрямилась.

Косточки таза жалко торчали, промежуток между бедрами стал шире желаемого, грудь опала, ключицы выступили.

- Ну какого хрена я? – вопросила Ветка кувшин. Быть горячей и страстной любовницей совсем не хотелось. Хотелось есть, это да. И данный признак был расценен как благоприятный. – Ну чего он, падла, во мне нашел?

Тяжело вздохнув, она перебрала тряпки и напялила что-то нарядненькое. Нарядненькое повисло унылыми складками. Надо было еще привыкнуть к мысли, что твой ребенок от любимого мужчины – в теле волчицы, то есть, простите, варжихи, а ты сама за его жизнь и благополучие дала обещание демонстрировать испанские страсти с тем, кто издевался над тобой и удерживает в плену.

Логистика не увязывалась – в Веткином сознании все равно получалось, что надо бежать. Просто теперь – вместе с волчицей.

Голос не пожадничал и рассказал довольно много. Выходило, попади волчица к своим, ее растерзают.

Выходило, эта молодая самка теперь везде изгой. Вне Мордора ее убьют люди или эльфы, в самом Мордоре - свои.

Пока что, как поняла Ветка, ее содержали где-то неподалеку – так как ее присутствие помогало сохранить жизнь ребенку, растущему в теле другой матери.

- Господи, Эру Илуватар, - выговорила Ветка, продираясь гребнем через собственные гномьи кудри, густо прошитые сединой, - мама дорогая, это очень страшная сказка. Если подумать – очень.

- Я рад, что ты поела, - дракон медленно тек на свое место вдоль стены, на руки Ветки легли теплые широкие ладони. – Я все же держу свое слово. Слово, которое давал тебе. Твой сын жив.

Ветка посмотрела сама себе в глаза – в отражении на полированном металле.

Посмотрела.

Улыбнулась.

Повернулась и запустила пальцы в густые волосы – красные, черные, перепутанные. Такие густые и тяжелые, пахнущие чем-то сложным, будто восточным.

Лиловые глаза мужчины были очень близко.

Ветка подумала о сыне и простонала прямо в узкие губы:

- Любимый…

Ночь длилась и длилась; Саурон был нежен, и отдавался любви целиком. Ветка играла изнурительнейшую в своей жизни роль.

Снаружи ее узилища, закусив обрезок губы, плотно прижавшись телом к камню, стоял у потайного окошка нуменорец.

К нему не раз и не два подбегал встревоженный орк, но Ома только отпихивал его ногой – прочь, не сметь тревожить, не см-м-меть…

И лишь когда Хозяин провел с желанной ему женщиной весь день и всю ночь, насладившись, как только возможно – нуменорец, почти не спавший, покрытый красными и белыми пятнами, с черными кругами у глаз, изволил выслушать гонца.

И тут же бросился будить Аннатара, который заснул поперек кукующей в потолок, изнуренной Ветки.

Атака на Дол Гулдур, начавшаяся вчера, завершалась – победой сторонников Трандуила. А Саурон наслаждался любовью в объятиях пленницы… не имея ни малейшего представления, что теряет крепость.

Саурон слился с драконом; узкое тело метнулось наверх, сверкая льдистой чешуей.

Ома погладил Ветку по голове, и на секунду нагнулся – прикоснулся лбом ко лбу. «Умница, девочка, умница»…

- Пошел ты, - выговорила девушка. Обаяние черного рыцаря истаяло вместе с зачатками стокгольмского синдрома. – Чтобы вы там все сдохли. От всей души желаю.

***

Дракон вернулся спустя несколько часов – с длинными рваными следами когтей и клювов на боках. Выйдя из тела дракона, Саурон час кричал на всех известных ему языках, и громил обстановку в соседней комнате. Бросился к варжихе и прижал черный клинок к мохнатой шее; волчица скулила и пятилась. Опомнился; набросился на Ому – что же тот не сказал вовремя? Голос лишь склонялся, осознавая степень своей вины.

Плоть дракона была подранена, и сам Саурон был слаб.

Восстанавливать силы и думать, что же делать дальше с истощенным атакой на Дол Гулдур Сумеречьем, он решил, оставаясь у пленницы.

***

Ветка обнимала мужчину, ощущая в себе его горячее присутствие…

Гортхаур отдавался близости целиком, отчаянно, будто это была битва. Девушка сперва невольно сопротивлялась, а потом ломалась и принимала его, как возлюбленного, открываясь навстречу ласкам Темнейшего. Именно этот отказ от сопротивления особенно ценил Аннатар; и неважно, чем он был вызван – любовью или же страхом за крошечную сияющую жизнь.

Ветка же, несмотря на это, впадала в забытье далеко не каждый раз, и даже сейчас, прижимая плотную кожу горячими ладонями, ощущая, как живет его тело, его мышцы под пальцами, а его плоть в глубине ее тела, она думала – как? Как отыскать путь на свободу?

Это Торин ее ограничивал?.. Не пускал?.. Ха-ха…

Как отыскать оружие в этой продуманной клетке для птички, кукольном домике для куклы?..

Темный Хозяин насытился, мощно выгнулся, и, не дожидаясь ее разрядки, растянулся на полу – на спине, красиво и широко раскрыв руки, разметав черную, подпаленную алым, гриву волос. Он делал так иногда – и Ветка знала, он отдохнет, опрокинет пару бокалов вина, поест, и будет ласкать ее – чтобы она билась в его руках, чтобы взорвалась от его пальцев и губ, будет смотреть и затем пить капли пота с ее лба.

Не забывать – дух, дух бестелесный. Злой. Хоть и бог. Низшей категории. Лейтенант в стане богов…

Аулендил откатился по покрывалам, устилающим пол. Протянул руку – взял бокал, налил вина.

Приподнявшись, выпил. Ветка следила за ним, как мышь за кошкой. За игрой мышц, за бликами света на матовой коже.

Затем Темнейший обнял подушку, уткнувшись в нее лицом.

Девушка снова осмотрела длинное тело подраненного, ослабленного змея, пожиравшего свой хвост, лежащее вдоль комнаты и замыкающее ее.

Разбить бутылку? Что дадут осколки? Мягкий серебряный нож… тоже ерунда, но лучше, чем ничего.

- Ольва, - раздалось из подушки.