- Хотя бы тем, что он не насиловал меня в рот, - уже без сипа выговорила Ветка. Тело заболело везде – где ее оцарапали сучья; заныли мышцы ног, сведенные до каменного состояния скачкой на Герцеге; запульсировало растянутое запястье – она упала неловко и повредила руку, которая уже опухла и посинела; отчего-то спина, немного – живот. Пока девушка предавалась отчаянию и агрессии, она не ощущала всего этого, но теперь тело буквально передергивало множественным дискомфортом, пугающим ощущением слабости, боли и внутренней дрожи. Майрон отпустил руки, усадил Ветку удобнее, прижал.

- Все пройдет, - его голос звучал задумчиво. – Утром не останется ни боли, ни даже синяков со ссадинами. Ты же знаешь.

- Не трогай меня, - беспомощно сказала Ветка. – И не заколдовывай. Я сама поправлюсь. Я ничего не хочу от тебя, понимаешь – ничего! Ни тебя. Ни твоей магии. Ни твоей силы. Я не хочу твоих слуг и не хочу учить этикет, чтобы как-то достойно выглядеть рядом с тобой. Я не хочу оставаться с тобой. Ты понимаешь?

- У тебя нет выбора, - примирительно сказал Майрон. – Зато я хочу все, что ты перечислила. Я хочу тебя, я хочу, чтобы ты повторила сказанное там, при королях Севера, с ребенком Трандуила в чреве – хочу, чтобы ты повторила это в страсти, мне. Мне одному.

- Ты же был в моем мире. История Калиостро – полный провал, - сказала Ветка. – Формула любви… я не могу и не хочу.

- Калиостро несчастный любитель, - надменно выговорил темный майа, – неудачник. Шарлатан.

Ссадил Ветку, встал, подошел к столику. Налил себе вина.

Ветка забилась в угол кровати и баюкала покалеченное, деформированное запястье. Надо же, а когда забросила себя в седло, даже не ощутила этого. Не ощутила. В голове было пусто, но ужас не отпускал, несмотря на мягкость Саурона.

- Ч-что ты со мной сделаешь, что?

- Ну, - снисходительно сказал Майрон, - наказать тебя, естественно, надо. Ты нарушила слово, которое дала мне. Стало быть, и я относительно свободен от каких-либо обязательств в твой адрес. Я подумаю. Как тебя наказать. Подумаю.

В Веткиных глазах пламя факелов сделалось фиолетово-черным, а силуэт мужчины, обнаженного, красивого мужчины, с бокалом вина в руке стоящего у столика – чеканно-металлическим, словно облитым вороненым серебром.

- Н-не… – проскулила девушка.

- Да?

- Н-н-не…

- Я знаю, что ты скажешь, - тем же ровным тоном выговорил Аннатар Аулендил. – Я знаю. Можешь не стараться. Ребенок. Ты снова соберешься с духом и пообещаешь, что будешь звать меня Хозяином, и любимым, как я приказывал тебе, и что ты будешь честна, и что даже если Трандуил ворвется сюда – ты отвернешься и скажешь, что ты моя. Ты пообещаешь мне все это снова. Но Ольва, раз нарушенное слово не восстановишь. Почему я должен поверить тебе?

- Потому что… у меня теперь… нет другого выхода… только быть честной, - прошептала Ветка.

- Аргумент, - усмехнулся Майрон. – Но у меня есть встречный… аргумент. Встречный. Посмотри на меня. Посмотри.

Ветка отчаянно собралась внутри – собрала сквозь боль, сквозь дрожь и дикий страх, сквозь слабость и ужас поражения – собралась. Повелевать. Манеры. Скрытность.

Это усилие было куда большим, чем прыжок с высоты трехметрового дома; чем попытка удержаться одной рукой на бешено скачущей, прыгающей лошади.

Ветка выпрямилась.

- Это ты посмотри на меня, Майрон. Любимый, черт тебя побери.

Мужчина резко повернулся. Всем корпусом, прямо на нее.

- У тебя не будет женщины лучше, чем я, - раздельно сказала Ветка… нет, Ольва, Ольва Льюэнь, подданная Эребора. – У тебя. Никого. Не будет. Ты знаешь это. Только я – дочь другого мира. А потому – давай разберемся, кто кому ставит условия, ты, яичница.

Аннатар замер неподвижно.

Ветка также стояла прямо, натянув спину дичайшим напряжением. На шее сверкала бляха, выкованная Торином, а в животе жарко пылал огонь, дарованный королем эльфов, огонь жизни, который следовало оберечь и раздуть.

Девушка не могла разглядеть лица Саурона, которое оказалось сейчас во тьме – всполохи факелов ложились на стены неровно, и видны были лишь сияющие лиловым пламенем глаза.

Шаг, другой. Мужчина оказался рядом. Смотрел сверху вниз.

Смотрел.

- Отличная попытка, Ольва… – узкие губы едва шевельнулись.

И Ветка потеряла равновесие. Руки и ноги перестали ее слушаться, и она плавно, как-то заторможенно повалилась на спину – как тогда, когда Саурон вознамерился нести ее напоказ королям.

Но на сей раз ее сознание не было погашено полностью – и она видела все, что Некромант делал в ее узилище.

Саурон вскинул руки, повторяя одно за другим заклинания на темном языке; как когда-то в Эреборе, на стены словно легли темные знаки, отбрасываемые вместо света факелами; потянулись тени – хищные, остроконечные, опасные, как клинки тьмы. Ветке показалось, что она видит сияющий серебром силуэт с длинными светлыми волосами, который пытается противостоять темной магии… пытается – и проигрывает. Слишком далеко. Слишком слаба пока связь, слишком…

Руки и ноги не двигались; Ветка просто смотрела, как узкая правая кисть Майрона опустилась к ее животу, как пальцы прошли сквозь кожу, сквозь нежную плоть – куда-то внутрь нее самой. Захрипела, но сделать ничего было нельзя; сжатая в кулак рука Темнейшего покинула ее живот – без единой капли крови, не оставив никакого следа.

- Я подумал вдруг, - голос Саурона тек, обволакивая негой, убаюкивая, но боль – не телесная, иная – была сильнее его магии, - я подумал, что пока ты носишь принца, ты не сможешь по-настоящему освободиться от Трандуила. Я не желаю третьего на нашем ложе, моя повелительница. Не желаю. И поэтому делаю тебя такой, какой ты достойна быть – могущественной, отпущенной из любых оков предрассудков или долга. Ты оценишь мой дар. Это дар, помни. Дар. А теперь усни и исцелись. Усни.

И Ветка провалилась в самый страшный кошмар – который перебивал все, пережитое ею раньше.

В кошмар, в котором она бесконечно бежала за светловолосым мальчиком, а он так же бесконечно погибал в неукротимом огне вулкана.

Огне дракона.

***

Голубой дракон лежал на скале, вытянувшись всем своим сияющим телом.

Перед мордой, возле тонких лап, которые чудовище могло поджимать к телу до полной незаметности, стоял широкий, ослепительно сияющий серебряный кубок.

- Как это неудобно… что я могу принимать истинное обличье только там, возле… нее…

Кубок был словно наполнен светом, сиянием. На этом сиянии, как на подушке, лежал еле видный рубиновый огонек, такой крошечный, такой крошечный.