Руки, решительно задирающие подол.

Стройные ноги в узорных сапожках.

Меарас, летящий по крышам. Сбивающий черепицу.

Виэль с его мечом в руках, атакующая дракона. Он думал, тяжелее тонкого врачебного ланцета и вилки за столом она ничего поднять не сможет. Виэль, бывало, стояла с надменным видом у затухающего камина — и не снисходила до полена из поленницы. Она ждала слугу. И вот — меч. Атака. На дракона.

День прошел в заботах — Бард понятия не имел, вернется ли его придворная целительница, по доброй воле присягнувшая людям, нынче, или будет сопровождать своего короля до самого Сумеречного дворца. Он не знал, какая помощь требуется Трандуилу — дружеская ли, целительская. Вначале, когда и король, и его олень катились от жестокого удара хвоста дракона по снегу, Бард подумал — не встанут оба, но встали — и эльф серебряной тенью мчался туда, где Синувирстивиэль встретила дракона, мчался, на ходу высвистывая из ножен свои мечи.

И еще раз Бард подумал, что Владыка Лихолесья не поднимется — когда он упал, точно подрубленный, глянув на Ольву, прижатую к груди Саурона — в небесах, на драконьей спине.

Но он встал.

Бард покачал головой. Насколько он успел узнать Виэль, целительница скоро не возвратится.

Вспомнил, что за событиями и насыщенным хлопотами днем и не ел — крикнул слуге. Тот принес запеченного мяса, наполосованного ломтями, хлеба — еще горячего, испеченного на завтра, овощей; налил вина. Смеркалось. Вот-вот стемнеет…

Вино.

Глорфиндейл.

Может, все-таки есть надежда?.. В ком она может крыться — в безвестно исчезнувшем златом витязе, в самой Ольве Льюэнь?..

Едва Бард рассек пополам луковицу и поднес ко рту ломоть хлеба с мясом, собираясь запить ужин вином — во внутреннем дворе, наполненном отзвуками событий вчерашнего дня, загрохотали копыта. Бард высунулся — всадник в длинном темном плаще, в надвинутом капюшоне спрыгивал с лошади. Лошадь знакома, а из-под плаща метнулся подол сияющего платья… Бард бросил еду и помчался вниз по лестнице — той же самой, по которой они с Элрондом кинулись на зов Виэль, когда Азар разнес Ольву.

Синувирстивиэль, легкая, как пушинка, и намного опередившая в скачке людей, данных ей в сопровождение, неслась ему навстречу, на ходу скидывая плащ. Бард, не готовый к атаке, едва устоял, когда эллет с разбегу кинулась ему на шею, прижалась, почти сбивая с ног. Но долго размышлять не пришлось — секунда, и Бард сжал Виэль в объятиях, а в голове его засверкали фейерверки, перемежаемые глупостями — не поужинал; как славно, что не успел укусить луковицу; вернулась; не случилось ли чего?

— Целительница! Не случилось ли чего? — чуть отвел от себя эльфийку за плечи и глубоко заглянул в глаза. — Что Трандуил?

Виэль, видно, плакала, пока скакала — на щеках были видны засохшие светлые полоски. Она подняла руку — на тонком пальце был надет перстень лесного короля, один из тех, что тот носил постоянно.

— Владыка благословил наш союз, — шепнула Синувирстивиэль, — и, если ты не передумал, Бард Лучник, человек, победивший дракона, я твоя.

Дворец крутнулся под ногами Барда — хотя это и было условлено, но когда вот так…

— Виэль! Королева моя…

Сквозь расшитое платье сердце Синувирстивиэль колотилось прямо в грудь Барда. Он встряхнул эльфийку:

— Объясни же!

— Великая беда, — сказала она, и слезы снова покатились по щекам, обновляя подсохшие дорожки. — И великая надежда, Бард. Нельзя ждать до летнего солнцестояния. Ради жизни… будущего… нельзя…

Бард обхватил шею, затылок Виэль, притянул эльфийку к себе. Поцеловал, стараясь сдержаться… но не вышло — и поцелуй все равно случился слишком жадным, горячим, совсем непохожим на те, что были ранее, когда ее губы вежливо вздрагивали в ответ, а глаза смотрели строго и словно сквозь. Да, буду твоей королевой — тогда звучали слова. Да, буду твоей королевой — рыдало сейчас все ее тело, руки, грудь, талия, узкие бедра, подавшиеся к человеку. И человек потерял голову окончательно.

Все смешалось — низкий стон лесного короля и дракон над пустошью, Виэль на меарас и король гномов, угрюмо сидящий у огня, топот копыт эореда Тенгеля — и снова Виэль, Виэль со сверкающим клинком в руках. Бард подхватил эльфийку на руки, не разрывая поцелуя, и еще успел подумать — к себе, в опочивальню, в которой как-то раз спала Ольва; туда — потому что в иных местах их могут застать дети.

Виэль рвала кафтан с его плеч, и плакала, и вздрагивала от поцелуев — весь ее лед растопился от горя и от непонятной пока Барду надежды, породившей страсть. Эльфийка освободила от сорочки его плечи — одно из которых спасала сама, и теперь на нем навеки застыли пламенные завитки зажившего ожога, великое клеймо дракона — точно знак отличия, символ небывалой доблести. Бард не знал, каким его видит его эллет — он не эльф, он с бородой, да и грудь не безупречно гладка, тело смуглое, поджарое, сухое, хоть и сильное; плоский живот…

Зато она, она — Бард и помыслить не мог о таком совершенстве.

Но совершенство не давало ему ни минуты на любование, на то, чтобы привыкнуть, отстраниться, осмотреть круглую грудь с небольшими светлыми сосками, тонкую талию, налитую силой, узкие бедра. И Бард едва поспевал за светлым пламенем тонкого тела, которое билось в его руках. Брызнули в разные стороны сверкающие заколки, бусины и зажимы из прически, и короля Дейла с его невестой накрыла волна ее волос — вместе с ароматами черемухи и дикого шиповника.

— Виэль!

— Не медли же, Бард! Я ждала тебя… тысячи лет…

В такую толщу времени не верилось; но окрик девы ударил, словно хлыстом. Бард застонал в ее губы, а в висках бились искры и остатки здравого смысла… так редко покидавшего Лучника, который даже в миг величайшей опасности сумел выстрелить. Сделать Тот Самый выстрел.

И это здравомыслие удерживало его от резкости и рывков — и давало возможность хоть немного отвлечься на ласки, уговаривая больше не себя, а Виэль, почти обезумевшую в своих слезах и надеждах. Ласкать, целуя губы и шею, спуститься губами к груди, накрыть сосок губами; руки сжимали деву, гладили по спине, бедрам, проскальзывая в ложбинку между ягодиц, и Виэль льнула к нему, прикрыв глаза, выгибаясь под каждым движением, под каждым касанием, как лоза.

Целительница выставляла дистанцию, как хотела; приказывала — и ее все слушались. Бард, несмотря на тайну, открытую ему Ольвой, чувствовал себя перед Синувирстивиэль нерадивым школьником. Но не сейчас. Сейчас он был мужчиной — и знал, что делать, и в ее горячих жестах и несвязных просьбах с изумлением и счастьем видел девичью неопытность… девичью страсть… и лишь страха не было ни капли.

Виэль.

Бард провел пальцами вдоль нежного живота, спустился ниже — и понял, что в этой нежности, мягкости рукам делать нечего. Поцелуями провел дорожку до самого лона — эльфийка заметалась в сомнении, застонала; развел ее бедра, и начал ласкать языком, губами, щекоча короткой бородой. Сомнение стихло — доверилась, забилась в страсти. Бард же, поняв, сколь бережным с ней следует быть, и — не стоит лукавить — убедившись, что в главном эльфийка схожа с любой человеческой женщиной, уже не колебался.