Путь его пролегал коридором мимо комнат Трандуила.

Лантир стоял на страже — сна ни в одном глазу, уши насторожены, разве что клинок не наголо. Темные глаза; черные волосы, гладко расчесанные, блестят, как зеркало. Бард собрался пожелать доброй ночи или улыбнуться, и вдруг услышал едва различимый за толстыми каменными стенами и дверями низкий стон… стон мужчины. Стоять тут дольше и общаться расхотелось; минуту спустя король Дейла оказался в своих покоях, и плотно прикрыл дверь, тяжело дыша. Сон и усталость отступили перед услышанным… И Барду показалось, что и его собственные уши — шевелятся.

***

Тауриэль с трудом выдержала щебет Сигрид, касавшийся, в основном, невероятных достоинств Тенгеля. И даже легла на удобную кушетку… дождалась, пока девушка уснет, и тихо отправилась прочь.

Слезы все равно стояли где-то в горле — что же Кили? Он не приехал… Тауриэль чувствовала, что гном стремится сюда так же страстно, как она его ждет. Но его не было.

Пока не было, попробовала успокоить себя лаиквенди. Только пока; он наверняка уже в пути.

Она тенью прошлась по замку Барда… и на какой-то миг остановилась возле стены, видимо, граничащей с покоями Трандуила, на миг прислонилась ладонями и ухом. И отпрянула — покраснев, смущенно и радостно улыбаясь. Подумала, заглянула в зал — в кресле беззвучно спал Глорфиндейл, возле которого на медном блюде курились целебные травы, а в другом кресле размышлял лорд Элронд, подперев рукой голову и нахмурив капризно изогнутые брови. Нет, нет, только не Владыка Ривенделла… только не он.

Виэли Тауриэль не заметила.

Бывшая стражница, принцесса Эребора попятилась… затем потихоньку выскользнула из дворца, и направилась к конюшням, которые располагались поодаль.

Дейл спал. Дворец спал.

На сеновале, на душистой траве спала наревевшаяся Эллениль, прислонившись спиной к Даэмару. Даже человеческая стража Барда дремала на бочках.

И только двое не спали — Мэглин тихо водил Герцега по небольшому внутреннему дворику, напевая коню, поглаживая его по шее. Герц уже еле таскал копыта, периодически сонно бодаясь — «друг, отвали, валар ради, а?». Мэглин посмеивался.

Увидел Тауриэль.

— Погоди, я сейчас. Отведу коня в стойло…

Отвел, вернулся.

— Во дворце невозможно?..

— Ты сам знаешь. Великие сидят в каминном зале, — прошептала Тауриэль. — Тут все сено занято?

— Нет, я нашел еще сеновал. Там, подальше. Там никого, и есть попоны… пойдем?

— Мэглин…

Мэглин стоял, осиянный потоками лунного света — его зеленые глаза светились, а распущенные по плечам каштановые волосы тускло блестели.

— Я никогда не видела тебя таким…

— Неудивительно, — грустно усмехнулся лаиквенди. — Так пойдем?

— Почему я не видела тебя таким? Мы столько раз ходили в стражу вместе…

— Это хорошо, что ты не видела меня таким, Тауриэль. Пойдем же, холодно, — два лесных эльфа тенями метнулись вглубь конюшни и забрались по лестнице на сеновал.

Тут было тише — пряные запахи сушеной травы и лета сплетались с запахами животных, создавая защиту от любых звуков… в том числе, и тех, которые воспринимались не ушами.

Ниже, в огромном стойле вздыхал олень Владыки.

— Ждешь Кили? — спросил Мэглин, когда устроил рыжую девушку в попонах.

— Жду… он обещал прибыть.

— Он не вполне властен над собой в Эреборе. Мог задержаться. Ты решила, что делать дальше?

— Перед отъездом сюда я говорила с Владычицей Галадриэль… она благословила меня, — застенчиво сказала Тауриэль. — Она не возражала против моего выбора. Она сказала… пришло время преодолевать границы, и испытывать судьбу. Пришло время смелости, потому что только ее мы можем противопоставить тьме и угасанию. Но…

— Леголас?

— Да… я не могу забыть, какой он был, когда правил во время болезни Владыки.

Руки лаиквенди обняли эльфийку. Мэглин подтянул ее к себе, прижал.

— Есть вещи, которые ты должна решать только сама.

Тауриэль молчала очень долго. Гладила грудь Мэглина через сорочку и кафтан кончиками пальцев. И чувствовала, как он временами с силой ее стискивает, подчиняясь каким-то своим импульсам… или ощущениям, улавливаемым сердцем.

— А как же ты? — тихо спросила девушка. Отчего-то ее собственная боль, ее собственные трудности немного отпустили ее.

— Я… я счастлив, — трудно выговорил Мэглин.

— За них?

— За них. Да.

— Мэглин… поцелуй меня.

— Я не могу брать без спроса чужое… у принца рода Дурина, Тауриэль.

— Я хочу… попрощаться. С эльфами. Это останется только моим и твоим, и только сегодня. Пожалуйста. Я… увидела тебя. И мне стало легче. Мэглин…

Эльф внезапно перевернулся, вжав эльфийку в попоны, и прижался к губам — страстно и горячо. Тауриэль обняла его за шею, и отвечала, а сердце забилось радостно и часто.

Мэглин целовал ее долго; затем поцелуи сделались легче, воздушнее; мужчина снова повернулся на спину, уложил девушку себе на плечо, и едва слышно запел, рвано вздыхая.

Тауриэль засыпала со счастливой улыбкой.

Кили. Только Кили. Кили…

Из-за копны сена чуть поодаль осторожно приподнялась серая шляпа, и скрылась снова.

Мэглин дождался утра, и, оставив Тауриэль в теплых попонах, успокоенную и усыпленную, окончательно осознавшую свой поступок и избравшую путь, отправился сменить Лантира.

***

Владыка Лихолесья стоял в покоях, которые в эту ночь принадлежали ему.

Он был уже полностью облачен: в кафтане, в кольчуге, опоясан мечом; парные клинки заняли положенное им место за его плечами. Венец сияет на высоком лбу, а глаза темные и глубокие — сам Трандуил не помнил у себя таких глубоких и грозных глаз.

Встретит ли равнина возле Дейла снова непогодой и варгами, едва Ольва Льюэнь выедет туда? Лучше подготовиться; за эту деву, видно, положена нескончаемая битва. Повсюду; с другими мужами, с природой, с драконом. С ней самой.

С самим собой.

С того самого мига, когда он увидел ее, мчащуюся по пустоши в вихрях снежинок навстречу его оленю, в алом платье, на неоседланной лошади, и до того самого мгновения, когда она покинула эту комнату — покинула всего несколько минут назад, почти что по его просьбе, король эльфов всецело отпустил себя. Он жил, не оглядываясь по сторонам, горел, пульсировал — как не случалось невероятную толщу времени. Но теперь предстояло возвращаться. И искать слова. Немедля.

Долг перед народом, долг перед Лесом, на сутки словно разделенный пополам, словно ставший легче, теперь возвращался на его плечи привычным бременем, привычной почетной тяжестью.

Эльф не позволял себе лукавить.

Откладывать на потом было нельзя. Потому что уже теперь там, внизу, готов был построиться отряд, сопровождавший его в его невероятной поездке к Эребору, мало чем объяснимой и отчасти даже унизительной — Тауриэль… то, что она теперь в Дейле, также последствие его поспешности. И уже сейчас этот отряд ожидал хотя бы намека — за кого они сражались, ради кого они шли снегами, в непогоду, рискуя попасть под удар дракона. За любовницу, которую взбрело в голову завести их повелителю?..

Тауриэль. Его воспитанница, своевольная стражница, сохранившая в себе бесценный дар порывистой юности. С лаиквенди это бывает.

Вроде бы Тауриэль не жалеет о союзе с родом Дурина, хотя и поняла, что под горой жить не сумеет. Но ее следовало удержать хотя бы на год — потребовать еще более осознанного решения. Она бы не покинула Лес… через год. Время — это серьезный фактор, Владыка знал. Время истирает в пыль скалы, причем даже быстрее, чем это можно себе представить.

Тауриэль не покинула бы лес. Даже ради принца гномов, пока еще похожего если не на эльфа, то хотя бы на человека. О, возраст все расставит по местам. Отрастут нос и борода…

Ее чувства были настоящими, но не столь пламенными… не столь пламенными, как…

Как его собственные.

Жесткая вертикальная складка легла между бровей Владыки. Он едва слышно застонал — раны, зажившие снаружи, многократно зацелованные этой ночью Ольвой, давали о себе знать. Он чувствовал, что все еще не сможет есть человеческую пищу — а потому опять отламывал кусочки лембаса. И мирувор, и пара кубков чистой воды. Вода в Дейле была так себе, но сойдет, пока они не доберутся до эльфийских источников в Лесу.