В Сарагосе молодой король принял донью Леонор чрезвычайно учтиво, однако не скрыл от нее, что горько разочарован недавними событиями в Бургосе. Королева не стала оправдывать своего Альфонсо, зато рассказала, как угнетает его долгое перемирие с Севильей, заключенное по совету чересчур осторожных министров. Кастильский король всем сердцем желает искупить поражение, нанесенное ему Севильей, и во славу Креста одержать новые победы над неверными. Добиться этого в счастливом союзе с Арагоном, который казался легкоосуществимым, было бы намного проще, и в своей рыцарской пылкости ее супруг излишне поторопился. Она понимает обоих государей – и дона Альфонсо, и дона Педро. Она смотрела ему в глаза так открыто, так сердечно, по-матерински, по-женски.

Дону Педро в беседе с великодушной и привлекательной дамой с трудом удалось сохранить вид неприступного достоинства, подобающий оскорбленному рыцарю. Он сказал:

– Ты, о госпожа, смягчаешь поругание, какому подверг меня твой супруг. И я признателен тебе за это. Вели своим советникам переговорить с моими.

Прощаясь с доном Педро, донья Леонор в столь же милых, женственных выражениях, как в прошлый раз, намекнула на возможность более тесного союза между королевскими фамилиями Кастилии и Арагона. Дон Педро опять покраснел.

– Я почитаю тебя, госпожа, – ответил он. – Когда ты впервые одарила меня благосклонной улыбкой, в сердце моем расцвела радость. Но ныне воцарилась суровая зима и все заледенело. – С видимым усилием он продолжал: – Ради тебя, о госпожа, я велю своим советникам согласиться на предложения Кастилии. Я буду соблюдать мир с доном Альфонсо. Однако альянсу не бывать, он сам его разбил. Я не хочу, чтобы он стал моим тестем. И отправляться в поход вместе с ним я тоже не собираюсь.

Донья Леонор вернулась в Бургос. Дон Альфонсо хорошо понимал, чего ей удалось добиться: война предотвращена.

– Ты умница и настоящая дама, Леонор, – похвалил он. – Ты моя королева, ты моя жена.

Той ночью дон Альфонсо любил жену, родившую ему трех дочерей, не менее страстно, чем в ту первую ночь, когда познал ее.

Почти полтысячелетия владели мусульмане Иерусалимом, но наконец Готфрид Бульонский во славу Креста отвоевал у них сей город и основал там Иерусалимское королевство. Однако господство христиан продлилось лишь восемьдесят восемь лет, теперь город вновь перешел в руки мусульман.

В том походе на Иерусалим предводительствовал Юсуф, прозванный Саладином[60], султан Сирии и Египта, а сражение, в котором он одержал решающую победу, состоялось близ горы Хаттин, на запад от Тиверии. Очевидцем сей битвы был мусульманский историк Имад ад-Дин. Он был другом Мусы ибн Дауда и подробно описал ему это событие в письме.

«Вражеские латники, – сообщал он, – были неуязвимы, пока оставались в седле, ибо железные кольчуги покрывали их с головы до пят. Но стоило сразить коня, погибал и всадник. В начале битвы они походили на львов, а когда все было кончено, уподобились разбегающейся отаре овец.

Ни одному из неверных не удалось уйти. Было их сорок пять тысяч; в живых не осталось и пятнадцати тысяч, и те были взяты в плен. Все попались к нам в руки – сам король иерусалимский и все его графы и вельможи. Веревок от палаток не хватало, чтобы их вязать. Я видел тридцать или сорок из них, ведомых на одной веревке, я видел более ста пленников под охраной одного нашего воина. Все это зрели мои благословенные очи. Погибло около тридцати тысяч врагов, но и в плен попало великое множество. Я видел, как наши продавали пленного рыцаря за пару сандалий. Уже целое столетие не случалось, чтобы пленных меняли так дешево.

Какой гордый и внушительный вид имели христианские рыцари несколько часов назад! А ныне графы и бароны стали добычей охотника, рыцари – снедью львов; кичившиеся своей свободой были повязаны веревками, закованы в цепи. Аллах велик! Они звали правду ложью, Коран – обманом. Теперь они сидели полуголые, понурившиеся, безжалостно сраженные рукою истины.

Ослепленные глупцы, они взяли с собой в битву свою величайшую святыню – крест, на котором скончался их пророк Христос. Ныне сей крест в наших руках.

Когда битва была кончена, я взошел на гору Хаттин, чтобы оглядеться вокруг. К слову сказать, на этой самой горе Хаттин их пророк Христос произнес знаменитую проповедь. Я окинул оком поле битвы. И мне ясно представилось, что может сделать народ, благословенный Аллахом, с народом, над коим тяготеет Его проклятие. Повсюду валялись отрубленные головы, искромсанные тела, отсеченные конечности; повсюду видел я умирающих и мертвецов, покрытых кровью и прахом. И вспомнились мне слова Корана: „И говорят неверные: Ужель, когда мы станем прахом, воскрешены мы будем?“».

В письме историка Имада ад-Дина, воодушевленного сим зрелищем, было еще много подобных фраз. А закончил он словами: «О, сколь сладостен запах победы!»

Муса читал его письмо и все больше огорчался. Со стены на него глядело старинное мудрое изречение, начертанное куфическими письменами: «Унция мира дороже, чем сто пудов побед»[61]. Во время священной войны многие достойные мусульмане, осмелившиеся напомнить сию мудрость, приняли казнь как еретики. И все же многие мудрые люди не уставали повторять эти слова. Бывало, произносил их и друг его Имад, тот, кто написал вот это письмо; однажды какой-то фанатик-дервиш чуть не убил Имада, услышав подобные речи. А теперь друг его пишет такие строки!

Да, все так и есть, как сказано в Великой Книге евреев: иецер ха-ра, «злое начало», владеет человеком с младых ногтей. Людям всегда нравилось кого-нибудь гнать и избивать, рубить и убивать, и даже столь мудрый человек, как друг его Имад, нынче «упивается вином победы».

Ах, уже недалеко то время, когда многие, очень многие упьются вином войны. Теперь, когда Иерусалим вновь перешел в руки мусульман, христианский первосвященник, конечно же, всех призовет к священной войне, и много еще будет полей битвы, подобных тому, кое описал Имад с такой ужасающей наглядностью.

Так оно и вышло.

Весть о падении Иерусалима – города, который меньше чем девяносто лет назад был завоеван крестоносцами ценой неимоверных жертв, – повергла весь христианский мир в скорбь и отчаяние. Все предавались посту и молитве. Князья церкви отказались от роскоши, дабы их строгая воздержанность служила примером для остальных. Даже кардиналы давали обет не садиться на коня, пока землю, по которой ходил Спаситель, топчут и оскверняют нехристи; лучше уж они, кардиналы, будут пешком странствовать по христианским владениям, питаясь милостыней, призывая к покаянию и возмездию.

Святейший отец призывал рыцарей отправиться в новый крестовый поход, чтобы освободить Иерусалим – пуп земли, второй рай. Каждому, кто примет крест, он обещал вознаграждение – как в будущей жизни, так и на сем свете. Он объявил всеобщий мир на семь лет, treuga Dei[62].

Желая всем подать благородный пример, Святейший отец прекратил длительную распрю с германским властителем Фридрихом, императором Священной Римской империи. Папский легат, архиепископ Тирский, отправился к королям Франции и Англии, он убеждал их простить старые обиды. Сам папа в своих посланиях настойчиво внушал королям Португалии, Леона, Кастилии, Наварры и Арагона, что пришла пора забыть раздоры и братски объединиться, дабы иметь возможность внести свою лепту в священную войну: им предстояло выступить против мавров, заполонивших Иберийский полуостров, а заодно и против «западного антихриста», халифа Якуба аль-Мансура в Африке.

Архиепископ сообщил дону Альфонсо о папском послании, и он тут же созвал свою курию, коронный совет. Дон Иегуда благоразумно уклонился от приглашения, сославшись на нездоровье.

В своей пламенной речи архиепископ особо напирал на то, что в Испании крестовые походы начались раньше, чем в прочих странах, на полтысячелетия раньше. Как только нагрянула чума (сиречь мусульманское нашествие), готы-христиане, отцы и деды тех рыцарей, что ныне собрались в сем зале, выступили на защиту святой веры.