— Перед тем, как болото запело, я почувствовал себя одержимым, — начал Хезуту. — Подобное я чувствовал и раньше. Я же очень многое забыл, оставляя лишь концентрат из опыта. Потому не могу точно сказать, где и когда… Будто мир давно ушел и оставил вместо себя иллюзию. И на пике мгновения у меня словно получается взглянуть сквозь эту иллюзию. Мертвая пустыня, и отпечатки следов того, что было здесь прежде. И еще танцующие существа, не знаю, как еще их описать… Но самое главное, я наконец нашел подтверждение того, что искал все эти годы. Я увидел Магию. В моем видении она была как Химера, не имеющая окончательной формы, она заставила весь мир казаться собой или даже быть собой. Как маскировка наоборот. Ты не чувствуешь магию, потому что вся магия это лишь ее отражение. Маскировка, за который она скрывает свое существование. Но, что важнее, мы заинтересовали ее. И она вмешалась. Интересно, что бы сказали университетские маги-теоретики, ищущие единую теорию магии?

— Ну и долго ты молчать будешь, или ты жуешь там? — вежливо поинтересовалась Скальпель.

— В смысле?! — воскликнул Хезуту. — Я же… Ты что, ничего не слышишь?

— Я слышу звук, будто ты вкушаешь нечто особенно вкусное.

Хезуту вздохнул. «Значит, это знание только для меня».

— Извини, тут в кармане платья цветущий сухарик нашелся, не смог удержаться.

Хезуту поднялся с земли, голова немного кружилась. В состоянии одержимости все привычное вызывает отторжение, опасное становиться привлекательным, а смерть может оказаться естественным продолжением момента. Потому что в состоянии одержимости «ты» перестаешь быть наблюдателем, и воспринимаешь себя лишь как еще одно безучастное проявление внешнего мира. Хезуту вздохнул морозный воздух, обнаружил прямо над собой созвездие Гномьей Беспомощности, которому в июле полагалось находиться далеко на юге, и заключил, что снег был вовсе не летний, а самый настоящий зимний. «Слишком много событий для одного места».

— Ну что опять случилось, сухарик недостаточно выдержан для твоего гурманского идеала? — съехидничала Скальпель.

— Ну ты же знаешь, — рассеянно ответил Хезуту. — Хорошая плесень — она как вино… Но дело не в этом, кое-что и правда случилось… Похоже, мы обрушили время…

В наступившей тишине отчетливо слышалось дыхание Фран. Аристократка вот-вот должна была пробудиться.

— Что-то для одного вечера это перебор, — заметила Скальпель.

— Именно. Слишком много аномальных событий, участниками которых мы стали. Своим весом они продавили время. Теперь вокруг нас зима, и я боюсь, что снег — это не самое страшное, что нас ждет…

— Это какое же событие столько весит?

«Встреча с магией», — подумал крыс.

Временных коллапсов боятся даже боги, во всяком случае, должны бояться. Ведь понятие бессмертья неотрывно связано с течением времени. Если в каком-то уголке вселенной время сломается, бытие и небытие могут поменяться местами… Чудовищная мясорубка ткани бытия…

— Я думаю, все события, начиная с встречи… В определенной степени, — произнес крыс.

Когда события обрушивают свою тяжесть на временное полотно и ход вещей принимает новую видимость, участники временных переменных не способны что-либо изменить. Хезуту знал это. Он понимал, что все действия, совершенные им и Фран, уже случились, и именно в них заключалась та роковая тяжесть… Сейчас в метафорическом плане они сидели в центре огромного зимнего кратера, а привычная летняя реальность обтекала кратер со всех сторон. В ней они навсегда застыли на самом краю, как фантомы… Теоретически, если кратер заполнить временным концентратом, эти фантомы оживут и перестанут быть фантомами… Время разгладится, и вновь наступит лето… Все что нужно — это надуть собой небольшой фрагмент чистого времени, точно воздушный шар. По воле судьбы или вследствие закономерности хаоса у Хезуту был такой фрагмент.

В незапамятные времена у самой границы зари жило одно непримиримое племя. И не было им равных в бою. Втридцатером они выходили против многотысячного войска и сокрушали врагов без единой царапины. Однажды сам бог войны бросил им вызов, но даже у него не вышло одолеть этих свирепых воителей. Падая на землю, бог войны засмеялся. «Да, вы победили меня, но я бессмертный, а вы — нет. Уже завтра я снова вернусь на эту землю, а вы умрете от старости, и память о вас сотрется». Бог войны исчез, а победители задумались над его словами… Посовещавшись, они приняли решение, что для победы им нужно проиграть… Навсегда простившись, воины разбрелись по свету в поисках достойных противников. Каждый из тридцати воителей проиграл свою последнюю битву. Но страх перед поверженными врагами навсегда остался в крови тех, кто их победил, и этот страх они передали своим детям, а те своим. И в этом страхе величайшие войны обрели свободу и бессмертье… Слившись с людским страхом, воители презрительно откинули осколки своего земного времени. Осколки упали на землю, вычеркивая из ткани времен тридцать жизней с позорным поражением в конце. Круг замкнулся — непримиримое племя всегда было частью страха…

Эта история коснулась Хезуту в одном из крупных городов, где весьма состоятельная семья конфиденциально попросила осмотреть их выжившего из ума дедушку. Старик оказался забавным, он собрал в своей комнате огромное количество разных свистулек, в которые неустанно дул. Внимательного крыса дед сперва воспринял как «очередную насмешку хрономогилы» в которой, по его мнению, он находился… Но потом, доверившись, он рассказал удивительную историю. «Понимаете доктор, у меня никогда не было детей. Нет и сейчас. Все они ненастоящие. В юности я был слишком труслив, очень труслив. Я боялся всего, других детей, собак, стен и облаков, но больше всего — теней. Мне казалось, что из тени на меня смотрит древнее чудище. Со временем я понял, что просто не смогу жить дальше с этим страхом… И, собрав все силы, я вступил «во тьму». Тогда-то мне и открылась истина». Хезуту с удивлением слушал рассказ старика про непримиримое воинство, про их поражение и победу. «Этот воин жил моим страхом, как и страхом моего отца. Вот только со мной он переусердствовал, и я вычислил его и разоблачил. Последнее, что я помню — это три высоких звука, между первым и вторым интервал в три секунды, затем, спустя еще секунду, третий, самый высокий звук».

«Когда я очнулся, все было уже так, как вы видите. Я старик, узник детей, которых никогда не заводил. И жизнь, которую я не проживал, стремится к эпилогу. Я провалился во времени под тяжестью выигранной битвы. Так обитатель трухлявого дома внезапно оказывается в подвале из залитой солнцем гостиной. Все, что мне осталось — это память о прежней жизни, а еще звуковой трофей поверженного противника. И этот набор звуков — моя последняя надежда. Понимаете, доктор: воин, что жил моим страхом, когда-то сам был человеком, и он вычеркнул свое земное время из ткани бытия. И звук, что мне открылся, это как ключ от тайника, где это время пребывает.

Нужно только повторить в точности эти звуки и интервалы между ними. Я не знаю точно, что тогда произойдет, но очень надеюсь, что время выпрямится, и я вновь окажусь в той самой метафорической гостиной». «Понятно», — произнес крыс. — «Тащи сюда свистульки».

Ощущение собственной обнаруженности привычно обескуражило. Фран чуть мотнула головой, сгоняя морок.

— Хезуту… — голос также был ослаблен пробуждением, вышло слишком тонко и с легким содроганием. — Помнишь, мы там… — она спешно перебрала в мыслях последние события: «…превратили меня в жабу? вшили в меня королеву муравьев? убили двух пятиметровых жуков?..» — Вино нашли? Или… ещё только найдём… — некоторая нескладность предложений пыльно оседала на языке. Фран зажмурилась на несколько секунд, потом снова открыла глаза и сделала вывод, что не так уж и плохо вышло.

Услыхав свое имя, крыс вынырнул из омута нахлынувших воспоминаний. Старик, свистульки, кусок чистого времени… Просьба Фран внезапно навела его на идею…

— Вино сейчас поищу, — бодро проговорил он. — Как ты себя чувствуешь?