Острые вещи с годами тупятся. Ножи, мысли, чувства. Ножу легче вернуть остроту. В потоке хаоса ум находит временные закономерности остывающей вселенной. Веря в их постоянство и в постоянство других умов, он становится пленником своих же открытий. Огромный ящер давно ушел, забрав с собой деревья. Всю свою жизнь ты изучал отпечаток когтей в центре мертвой пустыни. И, чтобы отправиться по давно остывшему следу, нужно очиститься безумием.

Хезуту проваливался в безумие. Терялся во мраке, забывал свои решения. Кровью выбеливая фрагменты памяти для новых воспоминаний. Так художник стирает краску с холста, чтобы вновь взяться за кисть.

«Внутри костей — свет, вокруг костей — страх».

Чувства теряют остроту под напором разочарований, вторичности открытий. Боль порождает недоверие. Недоверие губит интерес. Дух живет любопытством. Негативный опыт, страх разочарования — калечат его. Всегда должна быть возможность возникновения чего-то нового, и плевать, чем оно было секунду назад.

Красиво ночью на болотах. Это важно. Важно, что небо усыпано звездами, важно, что платье восхитительно.

Фран дергается и хрипит от боли. Хезуту сидит, рядом сжимая лапками руку с поющей Скальпель. Нельзя, чтобы песня прерывалась. Нельзя, чтобы ладонь разжалась. Метаморфоза должна получать свой ветер.

В борьбе со смертью обретается уверенность. Но мир давно ушел. Некоторые вещи живут танцуя. У них нет имен. Они не издают звуков. Они танцуют на лицах и руках. На листьях, прыгая с кончика сосновой иголки в омут восторженного взгляда. У всех на виду, никем не замеченные…

Выжившая после эпидемии девушка смотрит в окно, но ее лицо больше не танцует. Руки музыканта утратили танец, после неосторожно брошенного слова. Неправда, что за все нужно платить. «Внутри костей — свет, вокруг костей — страх».

Смерть — это остановка дыхания? Однажды Хезуту лечил старика с живой танцующий улыбкой. Когда дыхание остановилось — улыбка перепрыгнула на растущий за окном каштан. Дерево продолжало улыбаться вслед уходящему врачу. Так что же такое смерть?

Песня крепчала, высоко поднимаясь над болотом. За все годы странствий Скальпель никогда не пела так сверкающе. Слова мешались с иными звуками — электрические разряды, песни цикад. Покинутый дом, страх зимы. И восторг от зимы как от вновь обретенного дома. Белый цвет вспыхивает искрами, танцует на мхах. Вплетая в песню вибрации созвездий. За пределами ощущений. Внезапно гармония вздрогнула, будто встретив преграду, и ясное июльское небо взорвалось снегом.

Песня оборвалась.

— Упустила.

Хезуту молчал.

— Хезуту, я упустила песню!

Крыс поднял взгляд навстречу снегопаду. Мир давно ушел. «Внутри костей — свет, вокруг костей — страх».

— Прислушайся, — прошептал врач. — Внимательно прислушайся.

В недрах снегопада изо рта хрипящей девушки паром уходила жизнь. Снег скрыл перевернутый фургон, мерцающий труп насекомого, хилые деревца — оседал на шерсть Хезуту, на его лапку с костяным ножом, на смертельно бледное лицо аристократки. А еще Болото пело. Пело начатую Скальпель песню. Пело тихо и чисто.

— Это же моя песня, — воскликнула Скальпель, — Песня Фран, но почему я не чувствую никакой магии…

— Потому что это не магия. Продолжай петь в такт с Болотом.

Скальпель вновь подняла голос, и налетавший ветер снежными вихрями закружил обрывки оживающих образов.

Хезуту зажмурился, получив снежную оплеуху. В попытке возмутиться хорошенечко вкусил июльского снега. Метель яростно заревела.

И внезапно перед внутренним взором уставшего крыса возникла картина. Будто в черной пустоте по тускнеющим огонькам бегут прочь сверкающие звери. Множество голов, лап, крыльев. Переливчатые бесформенные химеры с бесконечным содержанием. Вот одна из Химер остановилась, зажгла солнце, пролилась дождем и выдохнула инеем. А затем она взглянула в Хезуту. Так смотрятся в зеркало, обрекая отражение на ответный взгляд. Высшая форма мимикрии, хамелеон, заставляющий дерево казаться собой. И не просто казаться — быть. Все подобное служило лишь ширмой для подлинности… Последнее, что помнил Хезуту перед тем, как слова потускнели и стерлись, это свой ликующий внутренний крик. «Вот она, изначальная магия, я наконец-то ее увидел!».

Когда Хезуту открыл глаза, метель прекратилась. Фран дышала ровно. Песня стихла. Странники сидели в потоке лунного света под журчанье талой воды — летний снег стремился завершить метаморфозу.

— Проснулся наконец, — миролюбиво заметила Скальпель. — Вечно ты уходишь на самом интересном месте.

— Я не спал, — пробормотал Хезуту. — Просто слова стёрлись, и еще мысли, и чувство времени…

— Понимаю, можешь не оправдываться. Я бы, наверно, тоже устала… Если бы могла уставать.

— Что случилось? — спросил крыс…

— Ну много чего. Но главное — у нас получилось.

Мысли медленно возвращались. Болото, девушка, чью руку он все еще сжимал, черная жаба, рвииды, перевернутый фургон…

— Так, слушай. Я что-то не очень хорошо соображаю, как после ритуала у красного камня. Когда дух принял меня за торопливый гранит и начал успокаивать.

— Даже так, — в голосе ножа появилась насмешливая нота. — Всего-то снегу наглотался. Ну хорошо, слушай. Мы в очередной раз чуть не погибли. Но, к твоему счастью, выжили. Меня, как ты знаешь, устроил бы и второй вариант. Но что главное. Мое творение живо и сохранило свои качества, а возможно, даже приобрело новые.

— Ты это о девушке, ее, кажется, Фран зовут?

— Все верно, ее зовут Фран. И я, как ты помнишь, провела операцию, заменив фрагмент волокна ее души на фрагмент души насекомого. Вообще она довольно редкий экземпляр, ее, как она сама выразилась, блуждающая душа вросла в телесную. Мы с тобой такого никогда не встречали. И даже сам термин «блуждающая душа» очень интересен. Я вот, к примеру, магов всегда чувствовала, как нечто раздельное. Будто, пока сам маг, скажем, сидит на стуле, его магия кружится вокруг или вообще прячется на любимой книжной полке.

— Хорошо, а моя магия где?

— А у тебя вообще нет никакой магии — одна дурость!

— Понятно, — задумчиво пробормотал крыс.

— Вот и хорошо, что понятно. Короче, вот эта самая летучая штука вросла в ее тело и не могла летать. Стала, так сказать, невольным паразитом, очень выросла… Влияла на кровь, возможно, еще на что-то… Не знаю. А потом случились мы… И заменили тот самый фрагмент, где души срослись. И летучая магическая штука стала проходить в ее тело сквозь духовную субстанцию насекомого. Из светлячка получился отличный проводник, вот только у него было свое собственное содержание. Спетая мной песня послужила катализатором, энергия летучки, проходя сквозь светлячка, окрасилась в желтый. В общем, мы хорошенько добавили золота в ее кровь. И тем самым, как мне показалось, мы починили от рождения сломанный механизм.

— Человек — очень плохой проводник для магии. Вероятно, поэтому все маги живут со своим даром раздельно. Возможно, дело в ограниченности человеческого разума. Или в чем-то еще. Магия, вросшая в человека, не может раскрыться…

— Именно, но вот после замены того самого фрагмента Фран перестала быть человеком. Она и ее летучка стали едины. Королева уравняла их. Энергия в ней теперь циркулирует как в едином существе. Вот только вначале, когда мы только завершили операцию, золото заполнило ее тело, а белый вспыхивал в нем редкими огоньками. А сейчас в ее теле циркулирует белая энергия и золотой вспыхивает в ней редкими звездами. А это значит, что у нас получилось. Личность Фран теперь главная. И теперь у меня встречный вопрос. Хезуту, когда моя песня прервалась и началась метель, ты сказал это не магия — что имел ввиду?

После этих слов повисла пауза. А затем Хезуту вспомнил.

— Скажи, а ты можешь извлечь ответ из моей головы? — спросил он.

— Насколько я знаю, его там нет, — отозвалась Скальпель. — И это немного странно. Я бы подумала, что это жалкая попытка остаться хозяином положения. Выкрикнуть что-то умное, будто ты понимаешь, что происходит. Вот только этого мотива у тебя в голове тоже нет. Объяснишься?