Хезуту чуть приоткрыл крышку, просовывая в щель костяное лезвие. Фран, прокручивая в голове план предстоящей операции, наблюдала, как светлячки будто отпрянули от Скальпель, вжимаясь в дно. В ярком желтом свете было хорошо видно, как от лезвия отделилась маленькая прозрачная лапка и, молниеносно схватив светлячка, втянула его в кость. Фран моргнула. Надо же, как быстро…
— Молодчина, — Хезуту выдернул Скальпель из банки. Осмелевшие огоньки вновь заполнили пространство, а костяное лезвие заискрилось золотым.
— И без тебя знаю, — парировала Скальпель. — Рвииды близко, давай быстрей. Спина, чуть ниже шеи.
— Фран…
— Да-да, поняла, — нервное восклицание Фран спугнуло ещё одну жабу. Эта была совсем маленькой и потому не боялась рвиидов, видимо, осознавая, что такие существа её, всего несколько сантиметров в длину, попросту не заметят. А вот крик и резкое движение рук человека, куда более сопоставимого с ней по размерам, жабку насторожил, и она скакнула подальше от костра. Фран почему-то это заметила и, покорно приспуская рубашку, чтобы подставить Хезуту спину, так и продолжала смотреть ей вслед.
— Сейчас я сделаю разрез у тебя на спине, — проговорил крыс, пододвигаясь ближе. — Скальпель довершит остальное. Возьмешь ее в руку, а банку в другую, подойдешь к рвиидам и зашвырнешь в них светляками…
— Угу… — аристократка зажмурилась и прикусила губу. В странствиях травмы и ранения становятся привычны — только сегодня она перевязывала ногу одеждой и ковыляла по болотам, игнорируя боль. Но отдавать себя под нож добровольно было страшнее. В минуту противостояния, когда на тебя нападают, ты заодно со своим телом — вам обоим рана представляется опасностью, которую лучше было бы избежать… и за которую стоит отомстить, если уклониться не вышло. А когда ты в сознании режешь себя или позволяешь резать союзнику — с Фран такое случалось, и теперь она нервно терла шрам на предплечье в пяти сантиметрах от локтя — «будто предаешь свое тело….»
Ну, у большинства. У Фран на стороне тела, если верить рассказам Йин про три души, всегда была ещё и вся её магия. Её воля осталась совсем одна. Сложно было сидеть спокойно. Кровь кипела.
Скальпель направляла руку Хезуту. За многие годы совместных операций врач и его орудие достигли вершины практического взаимопонимания. На заре странствий, когда крыс лишь постигал врачебное ремесло, Скальпель резала не слишком уверенно, но времена изменились.
Теперь Хезуту мог полностью довериться своей спутнице и работать хоть с закрытыми глазами. Однажды ему даже случилось задремать во время операции….
Совершая небольшой разрез на спине аристократки, Хезуту не следил за своей рукой, он смотрел за ночным болотом. Сейчас они появятся, вынырнут из тумана — и тогда все… Слишком часто смерть приближалась к врачу. Слишком часто смотрела в глаза и трепала по загривку. С годами чувство страха претерпело деформацию. И в то самое мгновение, когда первый жук оказался в поле крысиного зрения, Хезуту испытал азарт.
Рвииды были настолько огромны, что их передвижение по топкой заболоченной земле казалось абсурдным. Однако многотонные членистоногие существа, выражая полное равнодушие к физическим законам, неслись прямо по трясине. Закованные в хитин шестиметровые туши приближались к костру. Было в них что-то первобытное. Не в облике, в ощущении. Какой-то шальной задор, смешанный с интересом. Будто жуки обнаружили не просто добычу, а совершили удивительное открытие в бесконечном разнообразии мира. Исполинские жвала щелкали от возбуждения. Познание будет происходить посредством вкусовых рецепторов. «Не в этот раз», — подумал крыс.
Скальпель завершила операцию, поместив желтый свет в разрез. Теперь она сверкала белым огнем аристократской души.
Фран издала трескучий хрип и бешено шарахнулась в случайном направлении; схватилась за лицо, закрывая руками глаза, прячась от собственного зрения. Она хотела кричать, что так быть не должно, но у неё не было крыльев, чтобы рассекать ими воздух на вибрации и не было феромонов, чтобы позвать других. Целостность мира повергала в шок: она не помнила, как жить без фасеточных глаз; тяжесть тела тоже казалась чуждой и достойной смерти, потому что такие не выживают — её тянуло самой себе забраться под кожу, и Фран скребла себе ладони ногтями, пытаясь воспроизвести привычные жесты. Оглядываясь по сторонам, она вертела всем туловищем, а не одной шеей.
Все происходило слишком быстро. Инвокация инородной души привела к непредсказуемым результатам. Фран начала метаться, и Хезуту пришлось хорошо изловчиться, помещая недовольную Скальпель в белоснежную ладонь. К счастью, это помогло. Сжав костяную рукоять, девушка замерла. Пользуясь моментом Хезуту, всучил ей злосчастную банку. Фран покорно вцепилась пальцами в стекло, чуть подергиваясь. Рвииды уже выбрались на сушу и метрах в тридцати от костра замерли, с интересом взирая на скитальцев. Сейчас рванут.
Забыть, кто ты, забыть, откуда у тебя это тело; песни расходились с чувствами, диссонанс отдавался в разуме волнами боли. Королева поёт для своего улья, слышащего сплетения её мыслей, но у неё не было улья и не было силы придавать песне цвет; её нынешняя песня стала бы грязно-серой и вязкой от её паники и одиночества, отчасти пурпурной от скорби. Но у неё не было голоса. Этот хрип, этот вскрик, они были бесполезны — нет, нет, у неё не было голоса…
…до тех пор, пока ей в руку не легла, впиваясь ребрами в ладонь, а невидимыми когтями — в фибры её существа, холодная кость.
— Пой! — крикнул Хезуту. И Скальпель запела.
Чужие руки вытолкнули королеву навстречу миру прежде, чем она успела понять, что её ждет. Бессмысленное движение, порожденное импульсом и заученными рефлексами чуждого тела, не мешало ей слушать. Тишина смолкла.
Она не умела петь, но из неё текла песня; песня расходилась волнами, сливая старый цвет, иссушенный тишиной, с желтым и белым.
Фран сделала неуверенный шаг вперед по вязкой сырости мха. Королева крепла и расправляла несуществующие крылья.
Девушка покачнулась, подняла вверх руку с поющим костяным ножом и побрела на рвиидов.
Разрез на ее спине начал светиться. Сперва чуть заметно, затем сильнее и сильнее. Вскоре вся спина горела нестерпимым золотом. Скальпель продолжала петь, Фран брела медленно.
Хезуту наблюдал, как она замедляется. Как золотое сияние образовывало нечто вроде крыльев.
«Перестарались», — подумал крыс. — «Как обычно».
В этот момент аристократка швырнула банку на землю. Банка разбилась. Освобожденные светлячки, зачарованные золотым светом королевы, начали кружить.
Королева шла на рвиидов.
Звон стекла не слышен, когда его заглушает свобода; рой завился вокруг. Королева была им чужая, но собственной у них не было, и они признали её песни. Рой отзывался желтым на её желтый и соглашался принять то, чем когда-то был её белый. Королева пела себя и уходила всё глубже; она пела свою старую смерть — черный и жгуче-мерцающий тогда залили золотом, похоронив её в памяти; она пела свою старую жизнь — их род знал себя как зеленый — она пела пурпур старой скорби, которая неизменно настигает ту, кто становится…
— Мы рой, — вернув себе песни, она снова знала белое тело, и знала его язык. Фран обернулась, дико взглянув на незнакомое существо, прошептала ещё раз, будто для верности: «Мы рой», потом замолкла, возвращаясь мыслями к песне, шатнулась навстерчу миру и тем двоим, что, кажется, ждали её…
Скальпель перебирала струны иной реальности. Фран чувствовала их как свои.
Королева обратилась к ним, и что они могли, кроме как признать её, и что она могла, кроме как принять их? У неё снова был рой; старая память оживала и перерождалась. Муравьиный мир перевоплощался, привычка к поиску замещалась готовностью убивать. Она успела даже принять это золото, забыв, что когда-то её им убили — золото сливается с белым и желтым слишком легко, и Скальпель словно бы вросла ей в руку…
Вероятно, в самый ясный день на Болотах не бывает столько света, сколько было в эту ночь. Прищурившись, Хезуту следил, как окруженная роем плотоядных светлячков девушка подходит к жукам, останавливается, вновь расправляя крылья. А затем она вдруг повернулась лицом к крысе. И от её взгляда Хезуту стало по-настоящему страшно. Будто он вновь оказался перед пантерой из прошлого. Глаза Фран казались абсолютно черными, как нефтяные скважины. Скальпель продолжала петь.
