«И моё присутствие совсем не чувствуется как месть за то, что ты копалась сегодня в моём мире?»

«Если тебя это утешит, я, возможно, просто не замечаю».

— Да, забрать, — Сойка резко выпрямляется и заставляет себя сосредоточить взгляд на спутнице. — Вы с… ней, — неопределённо машет руками, пытаясь указать на всё пространство вокруг себя одновременно. — Вы же хотите прорыва, да? Она пыталась туманом забрать себе всю жизнь, что ранее отдала. Но у неё не получится! Она его столько выпустила, а эти существа всё равно смотрели на нас, как на добычу, когда мы спускались. Полного объёма её изначальной силы не хватит. Планета умрёт. Но если ты заберешь сердце и уйдёшь, то её квинтэссенция продолжит существовать.

— А что дальше?

— Я не знаю, — она обессиленно ищет опору. — Но ты не должна снова потерять себя.

«А я? Не могу не хотеть уйти отсюда»…

Изнанка молчит.

— Эй, сделай уже что-нибудь.

Изнанка не отвечает.

Она тянется к сердцу.

Она едва успевает дотронуться до раскалённого золота, когда сон обрывается.

Сойка ходит по комнате таверны взад-вперед. К сновидице было не попасть. Оскорблённая тем, как её использовали, заставив натрескаться колёс, та явно не торопилась снова ложиться. Но Сойке не терпелось поделиться увиденным.

Она даже попыталась высунуться в коридор и поймать своего спутника. Вдохнула было воздуха побольше, раздумывая, как сократить всю историю до пары предложений и поскорее перейти к описанию последних событий — а потом взглянула в расслабленные жёлтые глаза, как всегда лучащиеся отборным непониманием, и оборвала неначатый рассказ.

Вернулась к себе и уселась на кровать.

Стала придумывать: как бы прошёл её разговор с сновидицей, если бы та не заперлась в своей яви.

«Она бы опять спросила, довольна ли я», — думает Сойка и не может подавить раздражение.

— Что ж, в этот раз, возможно, да, — признаёт она. — И, может, даже слишком. Не знаю, что я буду думать через пару часов, но пока что у меня остаётся стойкое ощущение: такого довольства мне на год вперёд хватило.

«Наверное, что-нибудь вякнула бы про то, что это не в моём характере — так относиться», — задумчиво прикусила губу. — «Попыталась бы поиздеваться. Спросила бы: неужели наконец увидела иную сторону снов?».

— Какая тут сторона снов! — прикрикивает она на воображаемую оппонентку. — Я даже не ожидала, что так может быть! И дело не в снах, а в ней.

«Знаешь, именно так «обратная сторона» и работает. Ты просто не можешь такого ожидать. И скорее всего, ты думаешь о том, что в реальности бы не пережила такого. А потом с ужасом спрашиваешь себя: а не реальность ли это на самом деле?»

Сойка саркастически фыркает себе под нос.

«Кстати, я всё ещё не знаю, кто такая «она».

Она разочарованно вздыхает и, прикрыв глаза, валится на подушку.

— И чего с тобой говорить тогда… — тянет синеволосая, смотря в потолок. Додумывать полноценный рассказ, как и в случае с другом из родного мира, ей не захотелось.

Девушка без имени приходит в себя в лесу.

Сойки рядом нет. Она больше не чувствует жара золота своего сердца. Чувствует только сырость одежды, стремительно намокающей под неожиданно начавшимся дождём. И уже свивавшуюся в теле узлами боль мышц.

Безымянная растерянно смотрит прямо перед собой.

— Привет, — раздаётся над ухом тихий хрипловатый голос.

Девушка — она начинает без всякого энтузиазма вспоминать, что её зовут Ниам — оборачивается и видит своё отражение в зеркальной маске. Она долго смотрит на него, вспоминая, как утром выглядела в разбитом зеркале в ванной.

— Вернулась, — глухой голос из-под маски звучит удовлетворённо. — Ты ведь это искала.

Она не спрашивает, она утверждает. И протягивает руку. А над ладонью бьётся золотой символ сердца мира.

— Как ты… — восклицает Ниам — и сразу же, не желая терять время, порывается схватить руну. Руна ответно тянется к своей изнанке. Она ловит символ в пространство между ладонями и долго смотрит на него.

— Мне в жизни многого не хватает, — хмуро произносит женщина, вытирая со стекла маски дождевые капли перчаткой. — Но уж точно не возможности узнать, что происходит. Не могу сказать, что всё видела, но… — неопределённо передёргивает плечами. — А если ты о ней, — кивает на руну. — Ты бы всё равно не смогла взять. Вы всё-таки были во сне. Пришлось самой для тебя слетать, — женщина в маске шумно вздыхает.

— А как ты взяла её?

— У нас больше общего, чем тебе кажется. Вставай и пошли. Задашь свои вопросы… потом.

«Космос зовёт меня», — вспоминаются Ниам собственные слова. Наверно, это было правдой.

Последним, что она запомнила о своём родном мире, стал вид на лес, над которым начинался дождь. Капли перекатывались на пластинках листьев и свешивались с сосновых хвоинок, а некоторые и вовсе останавливались прямо в воздухе, дрожа между небом и землей. Дождь укутывал лес туманом, но этот туман не был жёлтым туманом смерти. Это была простая прохладная мгла. Сердце мира, пытавшегося выжить любой ценой, теперь билось в пустой рунописи девушки, потерявшей всё, но нашедшей свою сущность.

Мир сбросил свою адаптивную форму и вернулся вовнутрь себя.

— Как тебя зовут?

— Меня устроит «ты». Обращения переоценены.

— А меня не устроит. Если тебе не нравится твоё имя, я могу обращаться к тебе иначе. Хоть «Ваше королевское величество». Но мне нужно знать. Как называется та последовательность атомов, что вперлась в мой мир и разрушила его, а теперь стоит и смотрит на меня через свою зеркальную маску?

— Не знала, что я такая хамка. Я всегда так раньше разговаривала или только когда умирала?

— Я вообще-то задала простой учтивый вопрос.

— Меня зовут так же, как и тебя. Но вслух не произноси.

— Если так же, как меня, то где тут уникальность?

— В образах, а не в словах!

— Хорошо, тогда уточни свой образ без слов.

Зеркальная маска заставляла эту женщину казаться безликой, а когда она, откликнувшись на просьбу уточнить образ, обнажает лицо, Ниам с содроганием думает, что не может позволить себе стать такой же. «Что так изменит меня?», — думает она сокрушённо, взглядываясь другой себе в глаза. Она не узнаёт этот опустошённый тяжёлый взгляд. Кто бы мог подумать, что выражение глаз так меняет лицо… Эта женщина, выведшая её из привычного мира и теперь указывающая дорогу, была старше, утомлённей и скованней. А ещё немного бесплотней. Как будто каждый день, прожитый после смерти её мира, истощал память космоса о том, что такой человек когда-то существовал… «Скованная» звучало бы оскорбительно, «бесплотная» — совсем не похоже на имя. Поэтому Ниам решает про себя называть её старшей. Возраст казался наименее страшной из перенесённых метаморфоз…

Жизнь в искусственном мире может быть такой же полной, как и в любом другом, а неестественность роли не кажется чем-то плохим, пока её играешь ты. Но если ты не можешь упрекнуть свою роль ни в чем, не означает ли это, что ты считаешь её определением себя? Недавно Ниам пришлось задаться этим вопросом. Она отстранённым взглядом изучила закономерности своей жизни, и, поняв, что где-то в глубине отлаженных связей с её миром кроется порок, начала искать спрятанные фрагменты своей собственной личности. Она считала, что делает это сама, потому что решила освободиться; на самом деле всё это время она была ведома, потому что её решили спасти извне.

«Мир угасал, а я это один раз уже видела», — пожала плечами старшая, когда Ниам спросила у неё, зачем та вытащила молодую себя из прежнего мира. У старшей больше не было имени. Она была тенью истории, прожитой без попытки измениться. Такой жизни даже смерть не кажется слишком радикальной метаморфозой; поэтому такая жизнь отторгает свой конец и переживает гибель мира, существующего в её отрезке космоса. Твоей вселенной отмерено столько же, сколько тебе. Тому, по чему ты прочертишь межзвёздный маршрут. Тому, что ты прошьёшь собой, связав в единую нить бесчисленные миры. Ниам случилось жить не вовне своей вселенной, чтобы растить её, оберегать, и чтобы её пульс возобладал над пульсом внутреннего мира, а внутри. Пульс мира заглушал её собственный. Но во что превратили её мир? Почему он был таким?