— А вот и ты, — из видения её вырывает приглушённый голос. Женщина вдруг, словно у неё иссякли силы, отпустила руки Ниам. И в тот же момент видение сжалось и, вобравшись вовнутрь себя, растаяло, оставив только подрагивание в знойном воздухе. — Этого не изменить. Но у тебя ещё есть время.

— Что ты такое… — сипит Ниам на выдохе, борясь с раскалённым ознобом.

Она смотрит в своё испуганное бледное отражение на зеркале чужого лица.

Незнакомка в маске осторожно протягивает ей руку.

Ниам не хочет снова чувствовать это, но не может остановиться. Вглядываясь себе в слезящиеся глаза, она кончиками пальцев касается предложенной ладони.

С каждым новым прикосновением она чувствует необратимость гибели своей прежней жизни, и это чувство подобно ударам тока в позвоночнике; она чувствует пустоту, обжигающим холодом заполняющую лёгкие; она чувствует, как по каждому капилляру её кровеносной системы ядом струится узнавание.

И с каждым новым прикосновением Ниам никогда не перестанет чувствовать где-то внутри себя обрушение мира.

«Ученые заверяют, что рост трещины мира никак не повлияет на мировую экологию. Такое заявление сделал сегодня глава»…

Ниам пропускает мимо ушей богатый послужной список выступающего. Что-то, связанное с экологией. И с невыразимым авторитетом. Этого достаточно.

«Я говорил это тысячу раз и скажу снова: угроза, исходящая от так называемой «трещины мира», сильно преувеличена. За те несколько лет, что мы изучаем это удивительное явление природы, я и мои коллеги столкнулись с ужасающий волной непрофессионализма в рядах околонаучных публичных людей, а также оппозиционных СМИ, однобоко освещающих эту, как они выражаются, «проблему». Причем говоря о «проблеме», они подразумевают проблему политическую. Экология для них — лишь прикрытие, рычаг давления на существующую власть. К примеру, в своих публикациях они пишут о так называемом «тумане смерти», который, распространяясь из трещины, убивает все живое. Коллеги, очнитесь! Этот туман не опасен! Мы два года делаем тесты! Выхлопные газы от ваших автомобилей наносят экологии значительно больший вред, чем этот туман… А когда вы пишете, что эта трещина угрожает самой жизни на нашей планете, мне хочется сказать: вы хоть сами-то соображаете, что говорите? Нашей планете более 4 миллиардов лет! Неужели вы думаете, что эта трещина первая в ее истории? Да, она, безусловно, огромная, и с каждым годом продолжает расти, но за последние месяцы темп ее роста заметно снизился. И это неоспоримый факт».

Ниам прижимается лопатками к холоду оконного стекла и, слушая свист ветра в колёсах автострады неподалёку от её дома, медленно докуривает. Боль от ожогов продолжала играть в теле — затихающим эхом. Мир продолжал растрескиваться по краям — воспоминанием о чуждом прикосновении.

Покалывало подушечки пальцев и немного ломило суставы от усталости.

Ниам с силой вдавливает окурок в пепельницу и накидывает на плечи измятую рубашку.

-…С вами был… — Ниам успевает, потянувшись за пультом, отключить звук. Неназванный эколог ещё несколько секунд немо корячится на экране, после чего его сменяет ведущий прогноза погоды. Тени игриво жмутся по стенам ночной кухни, озарённой бледным голубым светом телеэкрана.

Ниам в три шага пересекает кухню, открывает холодильник, чтобы удостовериться в его пустоте. Достаёт из брошенного на пол рюкзака колбасу и нарезает её. Заваривает себе ромашку сразу в чашке. И сдабривает её тремя ложками сахара. В последние три года эта смесь стала для неё неизменным причастием новой жизни.

За окном пролетает самолёт. Ниам Сангва засматривается. Вскоре самолёт оставляет её наедине с затуманенными городским ветром звёздами. Бархатная красновато-черная плоскость неба успокаивает её своей недвижимостью. На ней никак не видны ни трещина, ни туман смерти, захлестнувший мир два года назад, ни её собственная гибель, ни разрушение, которое предстало перед ней под радиоактивным солнцем.

А потом небо меняется.

Ночь разменивает красный на дрожащую синюю дымку, обрисовывавшую очертания её кухни. Ниам задумчиво слизывает с пальцев привкус колбасы и отстранённо наблюдает за дефектами собственного зрения. Она где-то на грани яви и тревожной дрёмы, и поначалу мерцание воздуха кажется ей совершенно нормальным явлением. Потом она решает, что всё же находится в реальности, и касается импланта на шее. Имплант издаёт успокаивающий писк. «Если до завтра не пройдёт», — думает полнокровная. — «Скажу доктору, что новый имплант ужасен, и зря они сократили бюджет…». Такое бывало. Ниам делает глоток ромашки и жмурится, ожидая, что, когда она откроет глаза, зрение вернётся в норму.

Зрение в норму не возвращается.

Синий свет становится ярче. «Накаляется», — с ноткой грусти мысленно определяет Ниам его динамику. Свет не горячий, но мог бы быть таким. Как — ей снова вспоминается полуденная встреча и это ощущение бесконечной отдалённости от собственной жизни — излучение через вакуум. Звезда согрела бы тебя, но между вами — световые годы абсолютного нуля…

— Привет, — Ниам вздрагивает, когда из бессвязных фотонов формируется женский силуэт.

Она не отвечает своим фантомам.

— А ты чего без своей маски? — можно наблюдать, как женское лицо формируется из простейших форм. В замедленном времени — словно этот мир был для него совершенно не оптимизирован. — И где мы, собственно? — а её голос сопровождает эхо — выше настоящего голоса и глуше.

— У меня дома… — автоматически отвечает Ниам, не столько желая ответить галлюцинации, сколько проверяя очевидное утверждение на истинность. Она собрала столько данных в последние месяцы… И ни одна строчка её записей не подтверждает, что она сейчас дома.

— Да? Раньше у тебя было поинтересней, — иллюзия пожимает плечами. На одном плече у неё выжжен фигурный шрам. — Хотя ты прости, если что… Я сейчас хуже вижу вокруг, чем раньше. Эта дура опять плохо спит.

Образ формируется до конца. Ниам вздрагивает и подрывается, роняя стул и снося чашку. Излишне сладкая ромашка растекается по столу, пропитывая дерево ароматом июньских полей и кондитерской фабрики.

— Что ты скачешь, а… — лениво бросает девушка, щурясь. — Неужто тебе вдруг стало не так плохо, как обычно?

«Мне хуже, чем всегда, потому что то, что я мнила полотном, оказалось мозаикой, и я не могу определить, какие из цветных черепков действительно мои… А сегодня мне показали, как эта мозаика со звоном разлетается на мельчайшие фрагменты. Это оказалось больнее, чем я ожидала бы, если бы такое можно было ожидать. Мне плохо, потому что на этот раз мне кажется, что я вовсе не очнулась от своей смерти. Кто-то сбился с алгоритма, и я застряла между системой и жизнью. И мне так не нравится врать себе о том, что я живу, что начинает хотеться обратно в смерть».

— А ты…

«Что ты такое»? Она уже спрашивала подобное сегодня. «Кто»? Но она ещё не рассталась с идеей счесть девушку порождением программного сбоя при пробуждении. «Что ты здесь делаешь»? Но ведь она ничего не делает. И сейчас это кажется достойным аргументом.

Пока Ниам глотает неподходящие вопросы, испуганно тараща глаза на незнакомку, неожиданно показавшуюся слишком настоящей, та подслеповато шарит руками вокруг себя.

— А это что, батарея? — вскрикивает гостья, нащупав тёплый металл. — Какая скука, — она ядовито посмеивается, отдёргивая руку. На шок хозяйки квартиры она не обращает внимания. — Тебе что, холодно? А в космосе ты как летаешь? Там же ещё холоднее!

Ниам делает шаг назад.

«Световые годы абсолютного нуля»…

Живые люди могут отвечать на мысли, но с ней такого никогда не случалось. Спутанный клубок метафор, выписанных в её разуме каллиграфическим почерком, никогда не накладывался на мир вокруг, и это было хорошо.

— Подожди-ка, — во всём облике девушки отражается осознание. — Так ты и есть та самая… преемница? Которая живёт в умирающем мире, но цепляется за него! — она с ликующей улыбкой хлопает в ладоши. У неё сильнее, чем нужно, торчат клыки… А звук хлопка, кажется, сотрясает стены квартиры. Ниам подмечает обе детали одновременно. — Мне про тебя рассказывали! Она долго с тобой возилась.