Они вышли на рельсы и невыносимо долго шли по шпалам сквозь черную пустоту. Ниам пыталась спросить, почему это место выглядит так, но старшая снова не давала внятных ответов. «Ты будешь видеть так, как чувствуешь»…

По шпалам они приходят, и Ниам почему-то никак не может сосредоточиться на том, что окружает их. Кажется, это нагромождения странных механизмов и железных конструкций необъяснимого назначения. И, кажется, впереди чёрным на чёрном виднеется зев. Когда они проходят внутрь, у неё наконец получается сосредоточиться. Все гудит и пышет жаром, а где-то за завесой стали ревет пламя. Похоже на литейную. На кузницу. И на завод конвейерного производства…

— А нельзя куда-нибудь… — Ниам страдальчески щурится. — Ну, без огня?

— А что тебе огонь? — старшая оглядывается. Ходит она ужасно быстро. Она одновременно свободней и скованней, чем Ниам, а ещё она почти не меняется из часа в час и изо дня в день.

— Ну… — Ниам обиженно хмурится. — Ты же помнишь, где я работаю?

— Работала, — тут же поправляет старшая. — Это закончилось. Ты не обязана возвращаться к смерти как неизбежному пути эволюции. Или как к способу жить… А даже если захочешь, то это уже никогда не будет похоже на… то, что было.

Ниам примолкает. Она не просила утешения, и усталое сопереживание в голове старшей раздражает.

— Хорошо, работала, — наконец соглашается она покорно, чтобы вернуться к поднятой теме. — Моя последняя смерть была… при пожаре.

— Знаю.

Старшая подходит и несколько нерешительно кладёт руку ей на плечо. Ниам бешено кривится, потому что касание её пальцев снова напоминает о катаклизме, настигнувшем личную вселенную по меньшей мере одной из них. Старшая судорожно втягивает в лёгкие воздух и резко отдёргивает руку, будто кожа Ниам в ответ обожгла её так же сильно.

— Не волнуйся, — тихо выговаривает она после недолгого молчания. — Больше ты не будешь бояться убить себя. А здесь… У меня здесь друг, тебе тут будет безопасно, — бросает она коротко, возобновляя путь. — И спокойно, когда ты привыкнешь.

— Погоди… — приходится пробежаться, чтобы её догнать. — А тебе приходилось? Ну, убивать себя для…?

— Я всё-таки не совсем ты, — фыркает старшая, уходя от ответа.

— Ясно…

Когда девушка, не обретшая нового имени, испуганная, оторванная от всего родного и ещё не успевшая укрепить в себе отторжение к прежней жизни — впервые вошла в литейную, у неё щипало глаза от непривычного жара, голова шла кругом от лязга и шипения, которое издавал этого огромный индустриальный организм, она вздрагивала и бросалась в сторону от каждого клуба пара, которым литейная их приветствовала. Её и старшую.

«У меня здесь друг», — сказала другая. И гостья пошла следом, готовая увидеть в качестве друга старшей себя… пропахшего углём и раскалённым металлом кузнеца, разучившегося видеть при дневном свете и не способного жить вовне привычного пепла, или девушку, не слышащую никого, кроме пламени, и которую это место вооружало бы, предоставляя все новые сплетения дыма и стали её жестким рукам. Она ждала того, кто будет соответствовать литейной, потому что старшая Северина сказала ей, что Литейная существует как живая замкнутая система и не нуждается в поддержании со стороны. Но она не была готова к тому, что другом окажется само это место.

Литейная выросла из сердца корабля, который никогда не должен был достигнуть цели. Она разрасталась, воссоздавая себя самостоятельно. Огонь и землю не нужно ничему учить, а литейная состояла из металла и была едина с огнём — и она с самого начала знала, что делать, и могла быть собой. «А что, если ей уже некуда будет расти?», — спросила тогда Ниам. «Планеты, которые будешь находить ты — не те планеты, которые нанесут на звёздные карты», — ответила та, что была старше и отчаянней. — «Новые своды присоединялись бы к ней бесконечно. Но ей наскучило, и она перестала». «Навсегда?». «Если захочешь, спросишь».

И она спросила. Потом, привыкнув, она многое спросила. Но никогда не осмеливалась спрашивать у литейной, чем она живёт и что она готовит. Что, расплавленное, плещется в её чанах? Какие детали несет мерный шелест конвейера, когда Северина занавешивает иллюминатор, ложится спать и перестаёт видеть жизнь литейной, воспринимая её только на слух? Какую форму обретет сочленение всего того, над чем теперь работает каждый механизм, и как это сочленение изменит миры снаружи, когда труд будет завершён?

Она постепенно научится не бояться ответов, но подавить трепет перед этим существом она, наверное, не сможет никогда.

Девушка, желающая перестать отзываться на своё имя, поселилась в небольшой комнате, которую отделяла от цехов невозможно длинная винтовая лестница, всегда заканчивающаяся в тот момент, когда у поднимающейся иссякают силы, но в которой было хорошо и спокойно — к тому же, был иллюминатор, через который было многое видно. Со временем ей понравилось наблюдать за работой. Со временем она полюбила этот неизменно горячий свет, который озарял каждое её действие, так что, казалось, от литейной ничто не укрылось бы. Со временем она заметила странную тонкую трубу, оканчивавшуюся у её стола, и догадалась бросить туда первое робкое послание.

Так они начнут говорить.

Старшая, лишённая воли влиять на свою судьбу, превращённая в живую кровь мертвой идеи, привнося в умирающий мир прорыв, не хотела, чтобы идущая следом повторила её путь и пришла к концу.

— Послушай, — говорит она, придя и Литейную через несколько дней. — Ты же знаешь, что не можешь остановиться, верно?

— Ничего я не знаю, — хмурится девушка без имени.

— Ты не можешь забыть, что ты — это нечто большее, чем ты, — старшая скрещивает руки на груди. — Ты помнишь тот сон? Ты помнишь, кем ты чувствовала себя тогда?

— Изнанкой мира, — отвечает девушка, понизив голос.

— Да! — старшая вскакивает со стула и начинает расхаживать по комнате. — Освободи себя изнутри и расплескай по космосу. В тебе, в той руне, которую я принесла тебе — мир. Ты должна урвать хотя бы фрагмент этой вселенной и стать его душой. Тогда ты получишь бессмертие. И, возможно, сможешь вернуть жизнь мне. Эта руна должна стать началом твоего пути, потому что иначе ваш с ней пульс рано или поздно затихнет, поглощённый безразличием космоса…

Она обрывает речь. Девушка без имени терпеливо ждёт, пока старшая продолжит, чтобы понять, что та имеет в виду.

— Она твоя, ведь так? Так ты чувствуешь? — спрашивает старшая. Девушка кивает. — Но есть и другие. Кроме меня и тебя, будут многие. И руны будут зажигаться при каждой новой встрече. Ищи их между мирами! Иногда вы будете говорить на разных языках и смотреть разными глазами, но руны всегда останутся рунами. Для каждой из них, единой со своим внутренним миром, существует своя последовательность символов. И ты должна записать и сохранить их все… Я не знаю, что будет дальше. Я не способна сделать это сама. Но если ты зажжёшь знаки в черноте холодного междумирья, заключив в них природу найденной версии себя… Ты сможешь создать свой мир, описав его! Главное — чтобы каждая линия была наполнена истиной и отражала тебя…

Когда ты встречаешь себя и говоришь себе, что делать, может ли это считаться твоим собственным решением? Девушка без имени сочла, что не может. Время нелинейно и способно возвращаться, чтобы пройти теми же дорогами снова — для чистого удовольствия. Возвращение в прошлое на самом деле не перестаёт быть будущим. Старшая не могла попросить её проложить путь и, пройдя по нему, стать равноценной ей. Но это значило, что её путь не будет чьим-то ещё. Что она может отбросить страх стать копией себя, даже зная, сколько их — тех, кого она могла бы скопировать.

«Если в каждой из других — последовательность рун, а у меня есть только одна, может ли быть, что я буду находить себя по одной букве с каждой встречей? Что однажды я загляну в мозаику своего текста и увижу своё отражение? И руны встанут на свои места, как у тех, кого я встречала. Но ведь сейчас мой мир разрушен. Старшая сказала, что этот мир должен был жить во мне. И если он умер, а я жива — не окажусь ли я настолько же пустой, как и она? Тогда, если я успею закончить свою работу, это отражение будет не только моими личными рунами, но и отражением новой вселенной. Как она и просила»