© Цирульников А.М., 2020

© ООО «Образовательные проекты», 2020

Сведения об Адыгее разбросаны, даже в Википедии их непривычно мало. В школьном учебнике отечественной истории Адыгеи вообще нет.

Вот куцая справка. Составлена из разных источников (включая представительство Министерства иностранных дел).

Не очень понятно. Концы с концами не сходятся.

Странно соединяется: курганы, древняя культура, древний обширный край – и так мало населения, так мало исторических комментариев. Да и среди населённых пунктов преобладают казацкие станицы с русскими названиями.

Что тут было раньше? Куда делось?

Я даже не отдавал себе отчёта, что еду к воротам Кавказа, как издавна называли Черкесию.

Эта книга – не путевые заметки и не дневник путешественника. Хотя путешествие было – по краю: и в смысле определённой территории, и в другом смысле – по самому краю пропасти истории и современности, которую нельзя не ощутить, прикасаясь к русско-кавказскому миру.

Эта книга – не дневник с последовательной хронологией событий и привычной маркировкой времени и пространства («день первый», «день второй»…) Дни и события в ней перемещены и следуют иной логике: происходящее сегодня уходит во вчера, а вчерашнее может вдруг обернуться завтрашним.

Эти странные соединения и обрывы не случайны.

Со школьных времён мы знаем, что на плоскости, по Евклиду, кратчайшее расстояние между двумя точками – отрезок. Но у Лобачевского (предшественники называли его геометрию «астральной», «звёздной») поверхность мира оказывается другой. Какая из этих геометрий вернее описывает реальность? На небольших участках пространства – та, школьная. Но чем больше его размеры, тем причудливей и нелогичней оказывается мир. В том числе, и наша земля с её горами и ущельями, долинами и реками, деревнями, аулами, веками, пронизывающими друг друга.

Русская история, как давно замечено, склонна к повторению (в отличие от западно-европейской, которая трогательно застыла в старинных дворцах и булыжных мостовых и— будем надеяться, к счастью, – умерла); в нашей истории всё лязгает, скрипит своими затворами и воротами, жульнически выглядывает из подворотни или забавляется, как дитя малое. И всего этого так много, что можно понять Ключевского, желавшего (вопреки профессии), «чтобы вокруг нас было поменьше истории».

Но пока что этой истории вокруг нас – много, – как бы ни скрывали её от нас охранители.

Возможно, по мнению иных из них, тема книги – одна из таких неудобных, ненужных, несвоевременных, на что-то намекающих, опасных историй, которые желательно ещё хотя бы сто лет держать в архивах, там, в тихой плоскости полок и стелажей, им самое место.

Наверное, в темноте архива ненаписанный текст был бы дневником. Но извлекая его на свет, приходится сцеплять несцепляемое, подпрыгивать на ухабах, перескакивать ямы, преодолевая разорванность памяти и человека.

Эта книга – не дневник, а скорее документальный роман-исследование, который складывается из рассказов разных встречных, спутников, наблюдателей, очевидцев и прямых участников описываемых событий; в ней нам приходится соединять две разные геометрии. Одна – линейная (война, истребление народа и его страны), проходит штрих-пунктиром по книге. А другая – мир, свобода, надежда – нелинейна по определению. Она – нагромождение разных миров, в ней пульсирует неопределённость, сложность и разнообразие быта и бытия, – качеств, без которых невозможна жизнь.

Так, вопреки стремлению автора к простоте, странная получается книга. Странная связь…

Не сразу открывается путешественнику новое место. По брызгам, слоям, песчинкам. По тени и свету. По отражению в воде, голосам людей…

В этой открывающейся постепенно стране должен быть гостеприимный хозяин. Опекун, проводник, носитель смысла места. Таковым оказался для меня не седобородый старец, а интересный молодой человек, Махмуд Каратабан. То, что он заместитель министра образования и науки Республики Адыгея, никак не отражается на облике и поведении. До этого он был министром (председателем Комитета по делам молодёжи), и, наблюдая за Махмудом, я убедился, что это тот редкий, счастливый случай, когда человек не принимает форму кресла, в котором находится. Скорей, наоборот…

Я думал, что от Краснодара до Адыгеи долгий путь, но оказалось, тут всё рядом. Махмуд повёз меня сразу из аэропорта в аул Тлюстенхабль, перекусить с дороги и погрузиться в местные реалии.

Они такие: республика со всех сторон окружена Краснодарским краем, но живёт своей жизнью. В ауле, куда мы отправились, два памятника: один государственный, а другой частный, поставленный товарищем Махмуда. Мы проезжаем мимо водохранилища, Кубанского моря, его вырыли после того, как первый секретарь крайкома КПСС Медунов пообещал Брежневу миллион тонн кубанского риса. Стройка века стала долгостроем. А потом Советский Союз пропал, и вместе с ним обещанные миллионы.

Чуть в сторону от краевой столицы – и уже Адыгея. Район, в который мы въехали, ориентируется на краснодарский мегаполис. «Но у нас, – пояснил Махмуд, – очень разная республика, кто-то считает, что живёт в мегаполисе, кто-то – что в горах, степях. Маленькая республика, но разная…»

Ещё совсем недавно школьные учителя истории могли рассказывать ученикам то, что сегодня опять становится невозможным.

– В период русско-кавказской войны, когда воевали за расширение территории России, за тёплое море, – просвещал меня Махмуд по дороге, – жил Султан Хан Гирей, адыгский писатель, историк, этнограф, известный тем, что хотел предложить императору мирный сценарий. Но, оказалось, не актуально. Пытался сделать что-то между молотом и наковальней, – пояснил Махмуд Каратабан (похожий, пойму я это позже, на того героя).