— У вас будет достаточно времени для упражнений, — сказал Гай. — Буду счастлив предложить вам свои услуги для упражнений в гарнизонном дворе и на арене. Не сомневаюсь, что очень скоро к вам вернутся ваша прежняя сила и мастерство.
Мало-помалу он перевел разговор на военные темы, ведя беседу с Эдмундом в прежнем фамильярно-наставительном тоне, расспрашивая его о делах Ланкастера и последних сплетнях Савойского двора. О Магдален они на какое-то время, казалось, позабыли, и она с чувством облегчения скакала между ними, храня молчание.
Торжественно протрубили герольды, и гости вместе с встречающими въехали через арку моста на плац. Рыцари из гарнизона уже выстроились, чтобы приветствовать своего сеньора, и Магдален, спрыгнув с лошади, приняла из рук пажа приветственный кубок, чтобы передать его мужу.
Эдмунд одним глотком осушил его содержимое и тут же спрыгнул на землю.
— Пройдемте в замок, миледи. Я хочу видеть наше дитя, и нам есть о чем поговорить наедине после столь долгой разлуки!
Он подал ей руку, и она положила свой серебряный рукав на бирюзовую парчу его камзола, тупо подумав, что эти цвета должны замечательно подходить друг другу. Бессильная помочь самой себе, она бросила взгляд через плечо на Гая: тот неподвижно стоял возле лошади. Глаза Магдален выражали безнадежную мольбу, но Гай отвернулся, чтобы она не заметила, как страдает он.
Ей вдруг вспомнился день приезда Эдмунда в замок Беллер, его нетерпение и юношеская порывистость, как неожиданно увел ее из большого зала, с той же спешкой и стремительностью лишил ее невинности, торопливым и грубым совокуплением подтвердив свои брачные права.
Она с ужасом подумала о том, что сейчас все повторится. Нет, Эдмунд стал не в пример душевно тоньше, увереннее в себе, и явно не был озабочен необходимостью как можно скорее подтвердить свои права на жену. Но тогда он не знал… А впрочем, она же на костях Святого Франциска поклялась отречься от своей любви и последних десяти месяцев счастья с Гаем.
— Ребенок со служанками, — сказала она, направившись к внешней лестнице. — Осмелюсь предположить, вы еще не забыли дорогу в господскую комнату? Лорд де Жерве в ваше отсутствие сделал многочисленные усовершенствования в фортификационных сооружениях замка. Я думаю, вам захочется безотлагательно обсудить с ним этот и другие вопросы.
Она слышала свой непрерывно трещавший голос как бы со стороны: это была попытка удержать его на расстоянии, не идти в супружескую спальню, не показывать ему — якобы его собственного — их с Гаем ребенка, ребенка, отец которого был для нее дороже жизни, но приказал ей лгать и жить в этой лжи до самой смерти.
Она провела Эдмунда в переднюю господских комнат. Эрин и Марджери вскочили, поклонились своему господину и вознесли хвалу Богу за его чудесное спасение. Нетерпеливо выслушав их, он сказал:
— Отпустите служанок, миледи. Я хочу, чтобы вы показали мое дитя.
Магдален жестом приказала служанкам покинуть комнату и пошла к колыбели. Рядом, на полу, сидела кукла — подарок, купленный Гаем у бродячего коробейника. Крохотная повозка стояла рядом на подоконнике. Авроре не суждено узнать, что все это — подарок ее отца.
— Мне разбудить ее, милорд?
Он отрицательно покачал головой, глядя на крохотный живой комочек. Посмотрев на свои руки, он обернулся к Магдален в немом изумлении. Он казался себе таким чудовищно огромным рядом с этим миниатюрным и хрупким созданием.
Магдален наклонилась над колыбелью и аккуратно взяла на руки спящего младенца.
— Возьми ее, Эдмунд, — ласково сказала она, тронутая его изумленным восхищением.
— Я боюсь, — прошептал он. — Я могу что-нибудь сделать с ней.
— Не бойся, все будет в порядке, — в ее глазах появилась улыбка, и она положила ребенка к нему на руки. Он держал ребенка с благоговейным трепетом, без той уверенности, которая была присуща Гаю. А впрочем, откуда у Эдмунда мог быть навык обращения с маленькими детьми?
— Аврора, — пробормотал он. — Мне не нравится это имя, Магдален. Пусть она будет Луизой.
— Нет, — отрезала Магдален, и губы ее сжались. — Я родила этого ребенка, Эдмунд, я дала ему жизнь, и я настаиваю, что дать ей имя — это право матери.
Эдмунд редко видел жену такой жесткой и непреклонной, но он давно понял, что лучше не спорить с ней в такие минуты.
— Если ты так хочешь, пусть так и будет, — он вернул ей ребенка. — А теперь пойдем в нашу спальню!
Магдален уложила младенца в колыбель и пошла впереди мужа в прилегающую комнату, бывшую спальню Гая, где она провела столько прекрасных часов — это была целая жизнь, исполненная наслаждения и страсти. «А, впрочем, не была, это и есть, и будет моя истинная жизнь», — поправила она себя мысленно.
— Налить вам вина, милорд? — Магдален налила в украшенную гранатами и топазами чашу вина из кувшина — это было темно-красное аквитанское вино — и поднесла ему.
— Выпей со мной, — он приложил чашу к ее губам, и она отпила. — Я весь измучился, так я в тебе нуждался! — быстро заговорил он, безуспешно пытаясь подобрать слова, чтобы она поняла, как мучился он во время белой горячки, как безумно боялся потерять ее или стать совершенным калекой и тем самым лишиться всякого интереса с ее стороны.
Магдален слушала его, не проронив ни слова, не шелохнувшись, не отрывая серых глаз от его лица. Затем она забрала чашу и ласково поцеловала его в губы.
— Эдмунд, я не стою такой любви.
Он издал то ли стон, то ли хрип, и так резко привлек Магдален к себе, что она ощутила металлическое покалывание кольчуги сквозь платье.
— Я хочу тебя, Магдален. Пожалуйста, теперь!
Но она отпрянула, лицо ее было серьезно и хмуро, хотя в глазах светилось сочувствие и понимание.
— Не сейчас, — твердо произнесла она. — После родов должно пройти какое-то время. Сейчас я не могу.
Тело его сотрясалось, пока он пытался обуздать свою прорвавшуюся страсть, остановить порыв тут же овладеть своей сероглазой красавицей женой. Лицо его потемнело от муки — он слишком явно ощутил волнующую гибкость ее тела, которое всегда доводило его до исступления, погружало в водоворот желания, где нет ни слов, ни мыслей, а только растворение.
— Когда же? — прохрипел он наконец, вновь хватаясь за чашу и резко поднося ее к губам. — Как долго мне придется ждать? Прошло уже десять месяцев, Магдален, с того времени, как я последний раз имел дело с женщиной.
Минул месяц, с тех пор как родилась Аврора, и Магдален знала, что ей вряд ли удастся оттянуть момент, когда придется лечь в постель с мужем на длительное время. Но пока это было невозможно… пока Гай де Жерве остается в этих стенах, пока мучительно жива память о минутах страсти в этой огромной постели и не притупилась острота ее чувств к другому человеку.
— Неделю или две, — в конце концов сказала она. — Я сейчас кормлю ребенка, и на это у меня уходят все силы.
— Тогда отдай его кормилице, — голос Эдмунда был нетерпеливо-раздражителен.
Магдален отрицательно покачала головой.
— Нет, Эдмунд, я не доверю ее чужой груди. Я не хочу рисковать здоровьем девочки.
Он тяжело вздохнул, но мучительное нетерпение первых минут уже оставило его, и до него дошла резонность ее доводов.
— Я подожду. И попытаюсь быть терпеливым.
— Благодарю вас за чуткость к моему положению, милорд, — она еще раз поцеловала его, и в словах ее не было насмешки. — Я помогу вам приготовиться для выхода к столу. Все имение соберется к обеду, чтобы приветствовать ваше возвращение. Я позову оруженосца?
Пока Эдмунд де Бресс и его леди занимали свои места за высоким столом, Гай де Жерве не сводил с них глаз. Ему показалось, что оба бледны и держатся по отношению друг к другу несколько натянуто, хотя Магдален при этом безупречно выполняла обязанности хозяйки, а супруг ее вел себя как истинный лорд. Эдмунд де Бресс не был больше прежним страстным и горячим юношей. Как и Джон Гонтский, Гай увидел на его лице отпечаток пережитого, и, как Джону Гонтскому, Гаю было понятно, что Эдмунд навсегда распростился с молодостью в тот уже далекий жаркий день в лесу под Вестминстером.
