Андрей налил из графина воду в стакан и дал его Лене.

— Держи. Ты пойми, это не прихоть, а необходимость. Мне это тоже не очень нравится, по другому никак не получается. Вы подождете нас там совсем немного, недели две, а мы закончим дела и прилетим, — он обнял ее за плечи и она перестала всхлипывать. — По крайней мере, там вы будете в безопасности. И войны там нет. Спокойная страна. Не то что здесь.

— Ну что ж, раз другого выхода нет, пусть так будет, вздохнув, сказала Елена и начала собирать вещи.

— Лена, берите с собой самый минимум, смену белья, на пару-тройку раз переодеться, предметы гигиены, — сказал Михаил, глядя, как она достает из шкафа здоровенный чемодан. — Самое необходимое. На месте всё купите, там всё равно ваша одежда не пригодится, они одеваются по другому. Потом еще не раз расскажем, как и что.

— А что с работой? Увольняться?

— Лена, никто ничего не должен знать и ни о чем догадываться. Ходи на работу до последнего, как ни в чем не бывало.

25 октября 1941 года

Первым из дома утром ушел Михаил. Он наскоро позавтракал, даже не допив кофе, чем вызвал осуждающий взгляд Тамары Михайловны. Столь небрежное отношение к дефицитному напитку одобрения у нее не могло получить ни при каких обстоятельствах. Впрочем, прожигающий насквозь взор эффекта не возымел, так как голова у Щербакова явно была занята чем-то другим. Пробурчав что-то вроде «Буду вечером» в ответ на её «Что ж Вы не поели ничего, Михаил Николаевич?», он ушел, даже не обратив внимания на Бублика, радостно вилявшего хвостом у двери в надежде на прогулку.

Проводив Лену на работу, Андрей погулял с псом, помог Тамаре Михайловне занести дрова, побрился, в который раз пообещав себе освоить опасную бритву, потому что тоненькие пластинки жиллета [2] критики никакой, с точки зрения Андрея, не выдерживали, и тоже начал собираться. Надо было ехать в редакцию «Красной звезды», ловить Ортенберга, так как времени оставалось всё меньше.

— Дядя Андрей, а можно, я с тобой? — спросила Настя. — Сил уже нет дома сидеть. Примерчики эти ваши я давно сделала, можешь проверить.

Примерчиками Настя называла весь тот ворох заданий, который весьма бессистемно на нее вываливали все, за исключением, разве что, Тамары Михайловны. В итоге какие-то предметы она освоила за весь шестой класс, в который она сейчас должна была ходить, а к каким-то даже не приступала.

— Можно, почему нет? — сказал Андрей. — Только там ничего интересного не ожидается. Сходим в редакцию и назад.

— Тебе неинтересно, а мне интересно. Я вот никогда в редакции не была, хоть посмотрю, как это: делать газету.

— Ладно, собирайся.

Настю, как ни странно, известие о предстоящем отъезде совсем не взволновало. С безразличным видом выслушав сообщение о том, что буквально через несколько дней они с мамой отправляются совсем в другую страну и для этого им придется пересечь океан, она только спросила, можно ли взять с собой Бублика. Как раз отрицательный ответ расстроил ее больше всего.

В редакции, как обычно, царил хаос. Кто-то куда-то бежал, не глядя по сторонам, кто-то что-то кричал, хлопали двери и стрекотали пишущие машинки.

К счастью, Ортенберг был на месте и проводил совещание. Андрей присел на стул в приемной, а Настя тут же отправилась бродить по редакции, пообещав ничего не трогать и ни к кому не приставать.

Наконец, дверь открылась и из кабинета главного редактора начали выходить люди. Андрей поднялся, готовясь войти, но увидел, как последний из выходящих остановился в дверном проеме и громко сказал, решив поставить точку в разговоре.

— Давид, если твои, как ты считаешь, умники, не знают какого-то слова, то заведи себе хоть одного, который хотя бы школу закончил! Ну что за дурь такая!

— Илья, пойми, дело даже не в том, есть такое слово или нет. Мы издаем газету для людей, которым не до греческой мифологии. Им нужны простые и понятные слова. А мифологию оставь для другого. Мы газета, Илья, не забывай [3]. Проще надо писать, проще. Всё, иди, мне работать надо, — крикнул в ответ главный редактор.

Собеседник Ортенберга хлопнул дверью, взмахнул рукой, пригладил пятерней взлохмаченные волосы и вышел из приемной. Андрей вопросительно посмотрел на секретаршу, та кивнула и он открыл дверь в кабинет.

— Ну что ты, Илья, не договорил еще? Иди уже, не мешай, — не поднимая головы, раздраженно сказал Давид Иосифович.

— Меня родители назвали Андреем, вообще-то, — сказал Андрей.

— Тьфу ты, этот Эренбург совсем замучил. Ну как можно быть таким упрямым? Постоянно забывает, что пишет не для модернистов своих, а для простых солдат. Хороший ведь писатель, но заносит его временами.

— Может, кто-то из нас останется в истории только потому, что Илья Григорьевич вспомнит, как ругался с ним, — улыбнулся Андрей, вспомнив шесть или семь томов мемуаров «Люди, годы, жизнь» Эренбурга, которые он когда-то собирался прочитать, да так и не нашел времени.

— Может, и так, — согласился с ним Ортенберг. — Что у Вас, Андрей? Мы же вроде собирались чуть позже встретиться, или я перепутал?

— Нет, Давид Иосифович, ничего Вы не перепутали. Тут такое дело. Мне нужна командировка. В Тулу. Если точнее, в Алексин. В двести тридцать восьмую дивизию. После двадцать девятого числа.

— Откуда такая точность? Вы хоть никому такого не рассказывайте, что ни слово, то военная тайна. Неприятностей не оберетесь.

— Так я же не кому угодно рассказываю, а Вам. Не буду врать, в конце месяца туда с пополнением попадет мой родственник. Кто знает, чем всё закончится, а мне его увидеть надо. Мы перед войной поссорились очень, я лишнего наговорил, обидел его, — Андрей выдумывал вдохновенно и гладко, историю эту проверить нельзя было никак. — А теперь вот узнал, что его туда распределили. Сами знаете, как оно там, может, и не придется свидеться больше. А мне потом всю жизнь мучиться, что вот так расстались по-глупому. Помириться с ним хочу. Вот такие дела. С меня пять передовиц и статья о боях под Тулой.

— Десять передовиц и две статьи, и езжай когда захочешь.

— Семь и две, — Андрей торговался «для порядка», понимая, что отдавать долг, скорее всего, не придется.

— Ладно, черт с Вами, пускай будет семь передовиц и две статьи на половину страницы. Сейчас напишу записку, оформляйте командировку.

Командировку Андрею оформили удивительно быстро, где-то через полчаса он уже забирал все нужные бумаги и шел к выходу, осматриваясь по сторонам в поисках Насти. Впрочем, нашла она его сама, выскочив откуда-то из-под лестницы.

— Ты что здесь делаешь? — строго спросил Андрей.

— Тише, не выдавайте меня, дядя Андрей, — прошептала Настя. — Скорее пойдемте отсюда, чтобы никто не видел, быстрее, а то сейчас тут такое будет...

Андрей остановился и посмотрел по сторонам. В конце коридора стоял какой-то мужчина, тряся зажатой в руке стопкой гранок и что-то рассказывал невидимому за скрывавшей его открытой дверью собеседнику.

— Твоих рук дело? Про тебя говорят? — спросил Андрей у Насти, кивнув на явно недовольного мужчину.

— Пойдем уже скорее, дядя Андрей, ну правда, влетит же, — сказала Настя. — Давай, я пойду к выходу, а ты меня закрывай сзади, только чтобы этот не увидел.

— Ну пойдем, — сказал Андрей, — что с тобой поделаешь, но не думай, что так легко отделаешься.

Когда они уже вышли на улицу и отошли от редакции в сторону Пушкинской площади, он спросил:

— Ну, и что ты там натворила, рассказывай.

— Да ничего я не натворила, дядя Андрей. Ходила я по этой редакции, все такие вежливые, всё мне рассказывали, всё показывали, очень интересно было. Ну зашла я к этому дяденьке, он сказал, что ошибки проверяет, а я сказала, что по русскому языку у меня твердая пятерка и я ему могу помочь ошибки проверять. Он смеялся сначала, а потом я взяла у него посмотреть длинный такой листочек, один всего, их же у него много, целая куча, ну, наверное, не очень ловко всё получилось и все эти листочки вдруг рассыпались, и он смеяться сразу перестал, начал топать ногами и кричать совсем не хорошие слова. Я на него не обижаюсь, он, наверное, расстроился немного, но когда он схватил такую длинную железную линейку и хотел меня поколотить ею, вот тут я на него обиделась, потому что детей бить нельзя, правда же, дядя Андрей?