Они уж давно не разговаривали между собой, а просто молча лежали измождёнными и истерзанными куклами каждая в своей норе. Райс казалось даже, что у неё мысли все из головы выбило.

Она уже бедная всё перепробовала. И отбегала к дальней стенке, увеличивая расстояние. Вылезала из воды на изголовье ниши, стараясь не касаться ненавистной поверхности. Один раз даже вглубь нырнула и хотела ногтями эту дрянь достать, даже не побоявшись что подобный поступок мог закончиться смертью. И что она там могла просто захлебнуться и утонуть. Пыталась защититься от него скомканной рубахой, корытом, даже пряталась за Апити, но всё было бесполезно хоть ты на нём высерись.

Шар настигал её повсюду, где бы она не пряталась, и рвал болью нервы вдребезги в той последовательности, в какой хотел, как хотел и сколько хотел не зависимо от девичьих стараний и ухищрений…

Проснувшись в очередное утро, Райс, в неизменно тупом состоянии, в котором прибывала всё последнее время, в полной отрешённости от происходящего вокруг неожиданно задумалась. Может быть, впервые за эти дни. Вспоминая всё своё водяное сидение с самого начала, ей показалось будто со временем избиение молниями стало менее болезненно. «Начинаю привыкать к боли?» – спросила она сама себя. «Может в этом и заключается испытание?» И тут же с полной уверенностью отметила, что действительно последние разы она вполне сносно терпела нервную боль, ни то, что вначале. И вспомнив передёрнулась.

Прислушиваясь к ощущениям истерзанного и всюду болевшего тела, как бы ища доказательства привыкания, Райс поймала себя на незнакомом чувстве стянутой кожи, как от ожога. Она медленно потянулась, проверяя ощущение. Подняла над водой руки и ошарашено замерла. На всей длине рук отчётливо проступила ажурная голубая сеточка тоненьких молний, похожая на татуировку «меченых» баб, не раз виденную и в маминой бане, да и что-то подобное у Матёрых Терема.

Рыжая дёрнулась от неожиданности округляя глаза, рывком вскинула руки к свету и рассмотрела внимательнее. Затем забравшись на изголовье поднялась всем телом из воды и разглядела груди, тело и всё что удавалось оглядеть. Колдовская татуировка голубыми росчерками виднелась повсюду!

– Апити! – заворожено позвала она подругу.

Та не ответила, но встрепенулась и по побежавшей от неё волне Райс поняла, что та её услышала.

– У тебя тоже на теле татуировка высветилась?

Соседка резко вынула руки из воды, поднося их к щелям потолка на свет. Рыжей ответ не потребовался. Она его увидела. Апити, как и она стала расписана по всему телу кроме шеи и лица. Лишь внимательно рассмотрев рисунок, подруга возразила царской дочери:

– Это не татуировка, – шёпот Апити выражал наивысшую степень восхищения, – это что-то внутри. Под верхней кожей. Внимательней присмотрись.

– Получается, эта светящаяся хрень, что объявляется здесь по три раза на день выжигает нам колдовской узор через наши мучения, – тут же выдвинула своё предположение как доказанную истину Райс, при этом светясь от восторга, захватывающего дух, – а ты заметила, что с каждым разом терпеть боль становится легче?

– Ну не знаю, – пробурчала недовольная Апити, – что-то я такого не заметила.

– А я заметила, – торжествующе прошипела рыжая, – я точно помню, как было в первые разы и как в последние. По-моему, мы должны к этой боли просто привыкнуть и чем больше мы станем привыкать, тем лучше будет проступать колдовской узор. А как полностью разукрасимся, вот тогда нас и выпустят.

– И кто тебе наговорил эту несусветную чушь?

– Я так думаю! – гордо заявила царская дочь.

Апити ничего не ответила, но задумалась, а тут, как назло выплыло корыто, осведомив о своём присутствии лёгким всплеском и побежавшей рябью.

Впервые за последние дни у них не случилось истерики, а Райс даже решительно настояла, как следует подкрепиться. Раз им надлежит терпеть и сопротивляться неминуемому истязанию, то для этого нужны жизненные силы, а не сопли со слезами. И они с ожесточением набросились на еду, подъев всё что было в корыте. Затем обе насупились, нахохлились как клуши, поудобней устроились на своих лежаках в боевом настрое и принялись ждать лютого побоища, вернее очередного избиения.

Заструилось голубое свечение. Сквозь брёвна полез ненавистный пузырь с розовым содержимым. Райс со всей накопившейся в ней яростью швырнула в мучителя скомканную рубаху, и сдавленным обидой голосом прокричала: «На!» и замерла готовая ко всему. Шар голубого свечения, вылезший из стены почти на половину, моментально покрылся мелкими трещинами словно раскалываясь внутри, резко помутнел, сделавшись молоком и пополз туда, откуда только что вылезал, а ярице, швырнувшей рубаху, руку будто неведомым огнём обожгло.

Она медленно поднесла к лицу разогретую ладонь. Скомканная кожа действительно из белой превратилась в красную. Рыжая подняла вторую ладонь для сравнения. Та, оставалась мертвенно бледной будто из неё всю кровь высосали. Райс перевела взгляд на Апити. Та, вытаращив глаза, ошарашенно уставилась на подругу, но тут же поймав её взгляд зашипела:

– Что ты сделала?!

– Не знаю, – сконфуженно ответила дочь царская, – я вот так, – и она показала, как, – швырнула рубаху и крикнула «На!» и руке вдруг сделалось тепло, а шаровая молния вся пошла трещинами и будто заполнилась молоком.

Не успели девки осознать, что же Райс такого наделала, как с другой стороны, со стороны двери появилось новое свечение. Там сквозь дубовую дверь вылезало очередное наказание. Девки, словно сошедшие с ума принялись выкидывать вперёд руки, голося «На!» на все лады и что было девичьей мочи пытались и этот шар трещинами раскрошить.

Но на этот раз ничего не получилось, как ни старались и ни кочевряжились. Он вылез полностью и врезал им обеим по самое «не хочу». Только когда Райс получила уже четвёртую «нервную плеть», она уже со слезами отчаяния, превозмогая нестерпимую боль вновь выбросила руку в направлении истязателя, уже не надеясь ни на что. Тот тут же растрескался, заполняясь мутным молоком и плавно спрятался за дверь, не причинив им больше боли.

– Да! – завопила Райс до оглушающего визга, ликуя сквозь застилающие глаза слёзы, в один миг забыв про все страдания.

– Райс как ты это сделала?! – тоже забыв избиения, кинулась к ней белобрысая подруга, – научи меня, я тоже хочу!

– Да не знаю я, – кричала Райс, обнимая ревущую Апити, – я делала, делала. Поначалу ни хрена не делалось, а потом раз и врезала.

После хорошенько подзаправившись обедом, они вновь принялись ждать неминуемого боя. Теперь у яриц забрезжила надежда, что рано или поздно они тоже научатся бить эту круглую хрень своей «нервной плетью» и тогда возможно от них отстанут и отвяжутся.

Первый шар Райс разбила играючи, как только тот полез сквозь бревенчатую стену. Их победный визг слышал, наверное, весь колдовской Терем. Со вторым шаром пришлось немного помучиться и рассыпать его лишь только после трёх плетей, пропущенных по своим нервам.

Кутырки от избытка нахлынувших на них чувств принялись плясать, прямо плавая в воде. Только рано радовались. Выполз третий, и отлупил их за милую душу. Ничего они с ним поделать не смогли, как ни старались.

– Видимо истощилась, – подытожила собственные побои рыжая, плавая в изнеможении, как отходы жизнедеятельности в своём водном кармане кверху попой.

Опосля очередной кормёжки рыжая своим царственным повелением, не требующим от белобрысой никаких возражений и отговорок, жёстко потребовала:

– Давай Апити, впрягайся. Ты же видишь мне одной с ними не справиться, а со временем похоже их только больше будет. Это уж как пить дать и к еги-бабе не ходи.

Ярица как в воду глядела. Всё так и вышло. У Апити получилось лишь на третий день и то лишь на третьем истязателе, когда рыжая от бессилия взвыла пронзительным визгом и заревела в голос от отчаянья. Этот вопль неожиданно встряхнул светловолосую и придал ей нужную злость, в ореоле которой у неё и прошла первая «нервная плеть». Радости Апити не было придела.