– Я же сказала – все! Ну, так спорим?

– Спорим!

– А на что спорим?

– На поцелуй. Если я прихожу в шапке, в пальто и в сапогах и больше ничего на мне нет – выиграла я. Я и целую. Но если кроме шапки, сапог и пальтеца будет на мне хоть ещё одна финтифлюшка – выигрыш твой. Целуешь ты меня!

– Хоть так поцелуй. Хоть так поцелуй. Ладно. Согласен. Но одно условие. Целоваться взасос, по-брежневски, не будем.

– А почему такие ограничения? – закапризничала она в кокетстве. – По-че-му такие строгости?

– А потому, что я не Бровеносец в потёмках,[18] а ты не Ясирка Арафат. На первом свидании всё должно быть скромно, сдержанно. Как на приёме в Кремле. Один деловой, протокольный поцелуй, и разъезд по зимним квартирам.

– Но сначала надо съехаться.

– Завтра и съедемся, съездюки!

– Нет! Сегодня! Сейчас!.. Я только у папайи отпрошусь… О-о! Он вчера был молодцом в театре. Нарядный. Торжественный. Будто жених при мне…

Мы встретились на автобусной остановке.

Я увидел её и сделал всё, что мог. Онемел от изумления. Меня облило счастье. Она была так хороша собой, что какие самые красивые слова ни скажи про неё – всё серо, уныло, мертво.

– Это я, Тони, – сказала она.

– Вижу. Но где же Ева?

– При тебе.

Она коротко отпахнула верх пальто, и мне озоровато улыбнулось литое ядро высокой груди. Здравствуй!

– Ты извини, что я тебе не поверил… – пробормотал я. – Я думал, ты шутила… Давай назад в автобус! Я провожу тебя до дома.

– Меня папайя не поймёт. Удивится, чего так быстро отпала я от своей неразлучницы Милки Благонравовой… Знаешь, какую я отколола мулю? Положила к себе в сумочку «Обществоведение» и сказала отцу, что иду к Милке за этим своим учебником. А когда приду, важно покажу ему этот учебник. Мол, я тебя никогда не обманываю. Ходила за учебником, вот и принесла… Можешь полюбоваться… А Милка живёт у нас же в доме через три подъезда. Когда-то я училась с нею в одном классе. По болезни я брала годовой академический отпуск. Побывала в академичках… Милка в прошлом мае пришила школенцию. Теперь секретарит в обкоме комсомола у самого у первого! У Конского! Отец удивился. «Зачем ей твой учебник?» – «А захотела что-то там освежить в памяти. Так… Для расширения парткругозора… Почитать захотела что-то там по спиду». – «Че-го?» – «Ты, па, сильно не пугайся. Это не какая там подпольная литература… Спид расшифровывается очень простенько. А именно: Социально-Политическая История Двадцатого (века). Толечко и всего». Он знает, от Милки я быстро не уйду. А как я через полчаса нарисуюсь дома? Меня не поймут. Давай, Анчик, погуляем. Хоть поцелуемся для закрепления знакомства…

Было уже очень поздно, когда я проводил Валентину до дома.

– А как же ты, Тони? – всполошилась она. – В редакции дверь заперта!

– Надо покупать верёвку…

– Собрался вешаться после первой же встречи со мной? Разочаровался?

– Очумел от счастья! Куплю верёвку. Один конец привяжу к батарее, другой кину в окно, что выходит во двор. И спокойно по той верёвочке буду забираться к себе на ночёвку в редакцию. От тебя и на верёвочку…

– А сейчас как?

– Воробей стреху найдёт.

Ночь я перекружил на вокзале.

А утром по пути в редакцию таки купил себе верёвку.

Мы встречались в день по два раза.

Утром чем свет я вскакивал и летел к Вале под окно.

В телефонной будке набирал её номер. И как только раздавался у неё звонок, вешал трубку.

Через мгновение она подбегала к окну, отталкивала в сторону занавеску. Жди! Лечу!

Ещё со ступенек она на бегу бросала мне портфель.

Я ловил его, встречно распахивал руки, и мы, обнявшись, замирали в бесконечном поцелуе.

Потом мы шли в школу.

Я был почётным портфеленосцем при ней.

За квартал до школы мы расставались и снова встречались в этот же день вечером.

Святое время, божьи дни…

Мы убредали в Берёзовую рощу и что там вытворяли – не всякое перо осмелится описать. Мы боролись в снегу. Гарцевали, как полоумники, друг на дружке…

За все те лихости я расплатился отмороженным ухом.

И не жалею. Есть же про запас второе!

В редакции я вроде прижился и меня откомандировали на месяц в Тбилиси, в «Молодёжь Грузии». Эта газета раньше называлась «Молодой сталинец», где я опубликовал первые свои заметки.

Тогда было в моде крепить дружбу областных русских газет с газетами союзных республик. Обменивались опытом.

Пришла разнарядка отправить одного опытного журналиста в «Молодёжь Грузии». Редактор и ткни в меня худым пальчиком:

– Ты из тех краёв… Шпрехаешь по-грузински… Ты и вези им наш опыт.

С восторгом летел я в Тбилиси.

В воображении рисовались картины одна занимательней другой. Вот я приземляюсь в Тбилиси и сразу прямым намётом к главному редактору, к Кинкладзе, к тому самому Кинкладзе…

Мои заметки безбожно кромсали в тбилисской редакции, и я попросил его, чтоб этого не делали. Так он лихо оскорбился и надолбал кляузы в райком комсомола и директору школы, требовал, чтоб меня, одиннадцатиклассца, потрудились срочно подвоспитать в комдухе, иначе из такого строптивца никогда не получится журналист.

Вот Фомка неверующий!

Не прошло и века, а я уже давно профессиональный газетчик.

Прилетаю вот к этому Кинкладзе и – нате из-под кровати!

Но… Кинкладзе в редакции уже не было.

Под большим секретом мне сообщили, что Кинкладзе ушёл куда-то в архивысокие тёмные верхи и в какие именно – лучше не спрашивай.

Будем делать как лучше.

Я съездил в командировку в свои Насакиралики. Привёз кучу материалов и не спеша отписывался.

И светлой отдушинкой во весь этот грузинский месяцок-цок были мне письма Валентины.

Мы писали друг другу не каждый ли день.

Первое своё письмо я вложил в коробку из-под обуви. Это вовсе не значило, что письмо было такое большое. Просто коробку я забил мимозой и нежными первыми фиалками, насобирал у себя в Насакирали на придорожных бугорках под ёлками.

Скоро самолёт привёз мне ответную родную весточку.

Валя писала, что цветы ей очень понравилась. Понравились и маме и она упрекнула отца, что не посылал ей ранние цветы.

И в конце было

Что я мог ответить на её волшебное письмо?

Все слова казались мне деревянными, и не было тех слов, которые бы мне надо вложить в ответное письмо, и я не нашёл ничего лучшего, как отправил ей лишь один прасоловский[19] стих.