Тёплая, уютная сентябрьская ночь.
Пахло хлебом, свежевспаханной землёй.
Вдали, по трассе, блуждали редкие неприкаянные огни машин.
Пендюрин потянулся, вскинул высоко руки.
И тут он увидел, что так и спал, обвитый изъеденной колбасной портупеей.
– Хэх! Вот увидь члены нашего ебатория, что б подумали?
– Они б сперва спросили, что это за слово.
– Наши членюки как раз-то и преотлично знают! Я так окрестил бюро нашего райкома партии. А райком все у нас называют рейхстагом. Иной штрафник выскочит из нашей мозгорубки – не знает, в какую петлю и лезть… У нас это чувствительно… Ну… Ну что, продолжим наши парттанцы? Лёжа, лёжа да опять за то же? Молчание, я так понимаю, знак твёрдого согласия? Мне глубоко кажется, начнём с тоста? Или без вступления?
– С…
– Хорошо. Подняли бокалы… Выпьем за товарища Вано! И не за то, что Вано имеет две машины и одну служебную. Мы тоже не пешком ходим! Не за то, что Вано имеет две квартиры и две дачи на берегу Чёрного моря. Мы тоже не в хижинах живём! Не за то, что Вано имеет жену и трёх любовниц – мы тоже не с ишаками живём! Выпьем за то, что Вано – честный и принципиальный человек. Он даже со взяток платит партийные взносы!
– Не желаю пить за партвзносы.
– А за девушку? В шестнадцать лет девушка жаркая, как Африка. В восемнадцать крутая, как Америка. В двадцать изъезженная, как Европа. В двадцать пять заброшенная, как Антарктида. Так выпьем же за то, чтобы и в Антарктиду хоть изредка заходили экспедиции! Так давайте скоренько выпьем и в Антарктиду! В экспедицию. Девушка – это звезда. А звёзды прекрасны ночью. Так поднимем наши бокалы за полярные ночи!
9
Им наскучила соломенная ямка, и они пирожком тихо слетели по длинному пологому боку скирда на землю.
Такая любовь на лету понравилась.
Но уже на пятом полёте, чувствительно исколов каравай и спину, Лика предложила поменяться этажами.
Это показалось Пендюрину несерьёзным. Ну не по чину ему быть внизу! Партпредводитель! Партайгеноссе! Первое в районе партлицо и вдруг – под слабой и беззащитной мурлеткой![58]
– Нет, нет! – сказал Пендюрин. – Этажи – дело принципиально незыблемое. Каждый – на своём этажике! Продолжим в прежнем ключе. Так романтичней! Ну кому нужна бесчерёмуха?[59]
– Романтики набавится, если сам хоть разок пропашешь скирд голым ленинским местом. Боишься в кровь изодрать свой комбагажник?
– Грубо и бестактно, дольчик. С моим радикулитом первый мне этаж противопоказан. Могу ещё простудёхаться. Возможно осложнение… И вот что я вдобавок скажу… За несоблюдение партийной субординации выношу вам строгача с занесением в личное тело! – начальственно подкрикнул Пендюрин и плотоядно откинул наверх край платья.
Лика кокетливо скрестила ноги:
– Никаких заносов! Не стреляй, голубаня, туда, откуда свою стрелу можешь и не достать.
Угроза?
Пендюрин хмыкнул, но всё же отступился от своего намерения, снисходительно погладил её коленку.
– Упоительные у тебя коленочки! И знаешь, когда меня на них зациклило? В тот день, когда я вручал тебе комсомольский билет. Было то сладкое времечко, когда я ещё первил в комсомоле… Увидал и сказал себе: не буду я Пендюрелли, если не поставлю на свой баланс эти коленочки! Как видишь, дядина мечта сбылась… Настроил пендюрочку…[60]
– С той поры?! – ужаснулась Лика. – На ребёнка загорелся зуб? Да ты не углан ли ярыжный?[61] Какой же ты, чупакабра,[62] жесточара! Чья школа?
– «Вождя-с народов»! – хмелько выкрикнул Пендюрин. Ему хотелось побыстрей придавить закипающую ссору и он принялся за обстоятельную поясниловку. – В Курейке, в сибирской ссылке, Сосо в возрасте Христа взял на болт тринадцатилетнюю крестьяночку Лидушу Перегрыгину. Явился сыночек. Лидин брат Ион хвать будущего вождя за хибок и к жандарму. Пламенный «революционер» был отпущен только после обещания жениться на Перепрыгиной по достижении ею совершеннолетия. Да было бы обещано… Сбежал Сосо сразу от двух – от Лидии и ссылки… В сем надцатом в день революции и потом ещё несколько суток где он был? Все кругом суматошились… Что-то там в горячке захватывали, переворачивали… Сходки, сбежки, съездовня… Что-то решали, что-то принимали… Но почему ни под одним документишком я не увидел его закорючки? Где он был? Чем занимался? Не у него ли как раз тогда налетела своя персональная р-р-р-революция? В комплексе кто каруселился сразу с трио сестричек-подростков? Ну какая ж партсовесть позволит проигнорировать… принципиально не держать равнение на образцовый вождярский пример? А ты!..
Лика не отозвалась. Она засыпала.
Её голова лежала у него на плече.
Прохлада ночи опахнула его.
Он поёжился, поудобней привалился к Лике в ямке, надвинул на себя и на Лику толстый ворох соломы.
Где-то вдалеке шумно играла улица. Пели.
– Ленин Троцкому сказал:
«Пойдём, товарищ, на базар.
Купим лошадь карию,
Накормим пролетарию!»
– На берёзе сидит Ленин,
Курит валеный сапог.
А его товарищ Троцкий
Бежит с фронта без порток.
– Едет Троцкий на телеге,
А телега – на боку.
«Ты куда, очкаста рожа?»
«Реквизировать муку!»
– Ох уж эта наша власть!
Никому пожить не дасть:
На клопов, на мух, на блох
Накладает продналох.
– Едет Ленин на свинье
Троцкий на собаке.
Комиссары разбежались,
Думали – казаки.
– Сидит Ленин на берёзе,
Ну а Троцкий – на ели́.
До чего ж, христопродавцы,
Вы Россию довели.
– Когда Ленин умирал,
Сталину наказывал:
Много хлеба не давай,
Мяса не показывай.
– На лугу стоит корова.
Слёзы капают в навоз.
Отрубите хвост по корень,
Не пойду я в ваш колхоз.
– Горевать мне нечего, –
Пашу с утра до вечера.
А за эти трудодни –
Только палочки одни.
– По фабричному гудку
Прибегаю я к станку.
Снимаю я окалину
И шлю приветы Сталину.
– При подсчёте в сельсовете
Не хватило два яйца.
Прибежали в избу дети,
Второпях зовут отца.
– С неба звёздочка скатилась
На советски ворота.
Обложили продналогом
По три пуда с едока.
– «Комсомол, комсомол,
Ты куда шагаешь?»
«На деревню за налогом.
Разве ты не знаешь?»
– Нынче праздник – воскресенье,
Я получше уберусь:
Юбку рваную надену
И верёвкой подвяжусь.
– Не хочу я, девки, замуж,
Ничего я не хочу.
Свою русую кудрявую
Доской заколочу.
– Как в вязноватовском колхозе
Зарезали мерина.
Три недели кишки ели –
Поминали Ленина.
– Встань-ка, Ленин, подивись,
Как колхозы разжились:
Пузо голо с кривым боком,
И кобыла с одним оком.
– Сошью кофточку по моде
И подвешу к зеркалу.
Мой милёнок – коммунист,
А я хожу в церьковку.
– Кабы знала девушка
На канал дороженьку,
Сбегала б, проведала
Своего Серёженьку.
– С бригадиром я дружила.
С председателем спала.
На работу не ходила,
А стахановкой была.
– Неужели пуля-дура
Ягодиночку убьёт?
Пуля – влево, пуля – вправо,
Пуля, сделай перелёт!
– Ой, война, ты цело море
Горя нам доставила:
Лучших мальчиков сгубила,
Выбой нам оставила.
– Вот и кончилась война,
И осталась я одна:
Я – и лошадь, я – и бык,
Я – и баба, и – мужик!..
– Всё случилось шито-крыто.
Стал вождём Хрущёв Никита.
Сталин гнал нас на войну,
А Хрущёв на целину.
– Я с женою разведусь
И на Фурцевой женюсь.
Буду щупать сиськи я
Самые марксиския!
– Не шуми, широко поле,
Спелою пшеницею.
Мы читаем всем колхозом
Повесть Солженицына.
– Как у Ваньки в заднице
Взорвалася клизьма!
Ходит-бродит по Европе
Призрак коммунизма.
– За Америкой бежали,
Спотыкаясь, долго мы.
Наконец её догнали
И взмолились: «Дай взаймы!»
– В министерстве нам велят
Доить тёлок и телят
А прикажут из цэка,
Мы подоим и быка!
– На Малой земле победой
Брежнев не прославился.
Добывать себе он славу
На Афган отправился.
– Если встретишь коммуниста,
Подари ему гандон,
Чтоб случайно не наделал
Мудаков таких, как он.
– По деревне девки ходят,
Под тальянку ахают:
Почему в Стокгольм не едет
Академик Сахаров?
– Ой, до БАМа, ой, до БАМа
Не пускает меня мама.
Как туда приехаю,
Ворочусь с прорехою.
– По талонам – хлеб и мыло,
Без талонов – ни шиша.
Без талонов нынче вдоволь
Только на уши лапша.
– Масла больше не едим –
На витрины лишь глядим.
Колбасу мы видим в бане
Между ног у дяди Вани.
– Выбираем, выбираем,
И никак не изберём.
Чего время зря теряем?
Всё решит за нас райком
– Коммунисты нас терзали
Чуть не весь двадцатый век.
И до смерти затерзали
Миллионы человек…
