Что было в нём странного? Если смотреть на текст, то практически ничего. Он выглядел абсолютно стандартно, такие, как правило, печатались под копирку, знай только, меняй имена и должности, и сразу в набор. Да и сама гибель будущего подписанта Беловежских «кондиций» меня не так уж и взволновала. Помер и помер, скорбеть не буду. После Гайдара с Поповым удивляться подобному не приходилось. Другой слой времени — другая реальность. Пусть внешне она не так уж и отличается от ранее прожитой, но всё равно — изменения есть, хотя и не слишком значимые.

Значимые случились позавчера. В том некрологе меня потрясло не само известие о смерти Ельцина, а полный состав тех, кто его подписал.

Восьмым по списку в нём значился член Политбюро ЦК КПСС… Пётр Миронович Машеров.

Словно дубиной по голове треснули.

Он же погиб в автокатастрофе в восьмидесятом!

Мало того, я совершенно точно помнил, что ещё месяц назад среди высшего руководства страны его не было. По крайней мере, в газетных статьях, вышедших после смерти Брежнева, он не упоминался. В конце ноября Политбюро по болезни покинул Андрей Кириленко, и его место занял Гейдар Алиев. Во вчерашней газете Алиев упоминался лишь в качестве кандидата в члены Политбюро, а вот Машеров…

Нет, это не могло быть случайностью. Реальность и вправду менялась, и кто в этом был виноват, неизвестно. То ли синицынские эксперименты в 2012-м так повлияли, то ли мои похождения здесь… В любом случаем, в новом послании в будущее все значимые изменения требовалось отразить как можно подробнее.

Пока в голове крутилось единственное объяснение: свято место пусто не бывает. Если в текущей реальности внезапно исчезает один человек, его место сразу занимает другой. И наоборот, если тот, кто должен погибнуть, остается в живых, вместо него погибает его антипод. Умер Ельцин — выжил Машеров. Спаслись в «Лужниках» четыре десятка парней и девчонок — померли Попов и Гайдар…

Изготавливать посудину из нержавейки закончили где-то в начале второго. Даже на обед не ходили, такая внезапно тяга к работе образовалась.

В горловину бака, как я заметил, опустили насос, потом включили питание и начали перекачивать неизвестную жидкость из бака в посудину. Процесс несколько раз останавливался и занял около получаса. Когда перекачка закончилась, в тупичке появился давешний «химик» в халате и ватнике. Минут десять он, словно кот, ходил вокруг заполненной ёмкости, присматриваясь и принюхиваясь. Затем, повернувшись к благоговейно наблюдающей за действом толпе, подозвал к себе пару помощников и принялся что-то вдумчиво им объяснять. Те внимали ему с таким видом, как если бы слушали откровения спустившегося на землю мессии.

Закончив инструктаж, «химик» ушёл, и в тупичке опять закипела работа.

Под посудиной зажгли сразу четыре костра, а жидкость внутри начали хитрым образом перемешивать — то по часовой стрелке, то против, то отгребали к краям, то, наоборот, к центру…

А потом в мастерской появились двое из локомотивного с очередным сломанным инструментом, и я снова отвлёкся…

О том, что процесс подходит к концу, меня известил зашедший «на огонёк» Захар:

— Бросай свои железяки, Дюх! Пойдём глянем, чего там деповские учудили.

Вытерев руки ветошью и накинув бушлат, я выбрался за Захаром на улицу.

Возле «мангала» собралось человек тридцать, но место, чтобы посмотреть, ещё оставалось.

— Гляди, гляди! Аркадьич пробу снимать будет… Ага! Точно! Уже чемоданчик открыл… — гомонили в толпе.

Я вытянул шею и даже привстал на цыпочки, чтобы лучше видеть.

«Химик» Аркадьич, действительно, открыл стоящий на верстаке чемоданчик. Внутри находились какие-то колбы с пробирками и пузырьками. Выбрав несколько нужных, главный экспериментатор развернулся к посудине. Костры под ней уже потушили, с острых краев на землю свисал брезент. Видимо, он отделял от осадка подготовленную к «опыту» жидкость.

Аркадьич аккуратно зачерпнул её в две пробирки и отошёл к верстаку. Что он там с ними делал, я рассмотреть не смог — чужие спины загораживали обзор.

— Спички есть? — бросил «химик» секунд через двадцать.

К верстаку полетели несколько коробков. Один из них Аркадьич довольно ловко поймал и снова переместился к посудине.

Народ затаил дыхание.

«Экспериментатор» открыл коробок, чиркнул спичкой и медленно поднёс её к ёмкости.

Сначала мне показалось, что ничего не случилось, но потом, когда присмотрелся, понял, что это не так. Жидкость в «мангале» горела ровным едва заметным огнём.

— Закрывай! — махнул кому-то Аркадьич.

Четверо помощников тут же бросились к горящей посудине, разворачивая на ходу новое брезентовое полотно. Секунда — и ёмкость с продуктом оказалась накрыта по всей поверхности. Пламя, лишившееся кислородной подпитки, исчезло. Брезент погрузился в жидкость, и его сразу начали придавливать вниз небольшими лопатками.

Через минуту к «мангалу» снова подошёл «химик». В руках у него была очередная пробирка. Пустая. Он вновь, как и в прошлый раз, наполнил её примерно наполовину, посмотрел на просвет, фыркнул, прищурился и… одним резким движением опрокинул содержимое себе в горло.

Все вокруг замолчали.

— Как? Аркадьич? — несмело проговорил кто-то секунд через десять.

Аркадьич вышел из оцепенения и, опустив пробирку, удовлетворенно выдохнул:

— Девяносто шесть градусов не обещаю, но девяносто — железно…

Утверждать, что вчерашний вечер стал томным, я бы, наверное, не рискнул. Меня, скорее всего, просто не поняли бы. Получить из тонны какой-то хрени пять канистр чистого… ну, почти чистого спирта — это вам не бычки в унитазе шваброй топить. Тут, блин, не только смекалка нужна, но и расчёт. Сам я, признаюсь, до такого бы никогда не додумался. Впрочем, мне и не надо. Пьянство — такая штука, что никого до добра не доводит…

Произведённый в тупичке спирт утащили куда-то в депо. Как объяснил мне Захар, делить его будут на всех. Но позже. А первыми свою долю получат те, кто, как говорится, принимал непосредственное участие.

Сто литров продукта, как я быстро прикинул, соответствовали пяти сотням бутылок беленькой. В принципе, не так уж и много. Почти как в известном фильме: «Север, Аляска, холодно. Решили согреться. — Пятьсот бутылок?! — Ну, их же пять человек было». [2]

На «Подмосковной» народа было, конечно, побольше, чем пятеро, поэтому, чтобы греться всю зиму, пятисот бутылок точно не хватит. Дай бог, чтобы они хотя бы до Нового года дожили…

Дележки халявного спирта я не дождался. Уехал на очередную репетицию в ДК МИИТ и пробыл там почти до полуночи. До праздника оставалось всего ничего, и терять драгоценные дни ради банальной выпивки мне не хотелось. Тем более что наутро стало совершенно понятно, что поступил правильно.

Половина бригады страдала жестоким похмельем, другая половина активно лечилась по методу «клин клином». Относительно нормально чувствовали себя только я и Захар Овчинкин. Последний попросту не успел принять участие в пьянке — после работы ему надо было сдавать профэкзамен, и если бы он его продинамил, очередного разряда, а с ним и весомой добавки к зарплате, пришлось бы ждать минимум год.

Несмотря на не слишком здоровое состояние товарищей железнодорожников, работу на дистанции никто не отменял. Поезда приходили на сортировку, их переформировывали, задания по ремонту путей выдавались в прежнем объёме, контроль состояния подвижного состава производился согласно графику…

До обеда мы ещё как-то держались, но после панического звонка с «Тушинской» меня и Захара срочно вызвали в табельную.

Хмурый с бодуна бригадир уныло вздохнул и принялся объяснять задачу:

— Эти два чудика, Кузьмич и Петро, «чмуху» хотели в две пьяные хари поднять.

— И чего?

— Чего, чего… Чуть не завалили вообще, к е….м. Короче, надо на Тушку смотаться. Лягухи там есть, попробуйте. Может, получится.

— А транспорт?