— Что он там видел?

— Он видел джиннов, огромных людей в бутылях…

Коваль поймал ускользающий взгляд фон Богля. Оба одновременно вспомнили о просьбе Деда Саввы подарить мальцов из бутылей. Каким-то образом старый хрыч обо всем прознал заранее. Так и чесались руки его допросить!

— …Джинны закованы, они не могут выйти, потому что утерян ключ. Кстати, насчет ключа есть и на воротах. Там все хитро запутано, но Омар считал, что речь идет о священном камне в Мекке. Якобы поблизости один из ключей находится…

— В Мекке нет ключей, — встрял Махмудов. — Правоверные не потерпят ничего лишнего возле Каабы.

— А сколько лет вашей уважаемой вере? — ухмыльнулся Дробиченко. — Откуда вам знать, как выглядели идолища, которые вышвырнул Мухаммад? Может, один из них, по форме, подошел бы к нашей дверке?!

— Вероятно, ваша первая мысль была истинна, — заметил Богль. — Вероятно, что ключ — это человек. Не есть идол, не есть прибор. Человек — не такой, как другие. Попыток много, а верный ключ один. Должен отличен быть, должен иначе строить мысли…

— Это идея мне по душе, — согласился Коваль. — Но ты не закончил про ваших добровольцев. Что стало с последними? Ведь вы свернули опыты не после ящериц?

— Последний вернулся месяц назад, но когда его вытащили, оказалось, что это не он… Другой человек, язык незнакомый. Гораздо старше, одет иначе, напуган. Ничего не смог нам объяснить… Его Карамаз потом забрал, к лошадям приставил. Да, говорили парни, что рехнулся бедняга…

Собственно, думать надо было раньше. Артур глядел на манящее отверстие, так похожее формой на пухлого коротконогого человечка, на загадочные витиеватые письмена, покрывавшие окаменевшую древесину, и внутренне настраивался на боевую волну, возвращал себя в состояние Клинка…

Вот только воевать внизу было не с кем.

И за каким бесом туда нырнул Прохор? Попытается выпросить милостей для Озерников? Или нашлет анафему на соборников? Или потребует смерти для президента? Ну… президент пока жив, стало быть, у Прохора другие задачи…

Артур расслабил мышцы, предельно замедлил дыхание, мысленно выпустил в полет несуществующую мушку. Он удерживал мушку пару минут, пока у нее со всех сторон не отросли глазки и ушки, и ноздри, и то, что люди древности называли тепловыми рецепторами… Он почуял их там, внизу. Они ждали, они или оно, но разделенное на множество разумных составляющих.

Они ждали ключ.

— Я спущусь первым, — сообщил Коваль. — Вы со мной идти не обязаны… Тихо, я сказал! Карапуз, если я не появлюсь через два дня, возвращаетесь на Сицилию. Пусть командующий эскадрой вскроет пакет…

— Но… командир… то есть, господин президент!..

— Герр президент, я не могу вас отпускать!

— Никто не может запланировать время возвращения, — умоляюще сложил руки Дробиченко. — Пожалуйста, не надо так резко! Во всем обвинят меня, ваши солдаты будут говорить, что это я заставил президента прыгнуть в колодец…

— Если я правильно понял «ежиху», вопрос времени там вообще не стоит, — Коваль взялся за канат, покрепче обмотал его вокруг пояса. — Для конструкторов этой игрушки время — одна из переменных составляющих. Я не смогу вылезти раньше, чем туда залез, это понятно… Да и то, утверждение верно исключительно для исследованной части галактики… Что уставились, травите потихоньку…

Артур выдохнул, последний раз поглядел в небо, перед тем как попробовать себя в качестве ключа от ворот. А потом шагнул в пустоту, и сразу же вдохнул запах собственного прошлого.

Оказывается, он уже здесь бывал. Он не ошибся — входов имелось множество, и один — через шкафчик номер шесть в подвале института крионики…

Шестой шкафчик гнил потихоньку в подвале института крионики, в едином ряду точно таких же, сцепленных алюминиевым уголком, убогих пеналов для переодевания. Три или четыре секции спустили на лифте в подвал и задвинули в одну из бывших холодильных камер в год смерти отца народов, когда родители старшего научного сотрудника Коваля еще не произвели его на свет. С той далекой поры подвалы института загружались и освобождались, неоднократно затапливались и осушались, туда скидывали имущество арендаторов, горы списанной мебели и аппаратуры. На парадном крыльце, между потрескавшимися колоннами сменилось несколько табличек, здание вяло переходило из рук в руки, пока, наконец, раздобревшая нефтяная демократия не закрепила памятник исторического значения за НИИ. В подвалы свозили на грузовиках ненужный хлам из смежных научных учреждений, потерявших собственную базу, — благо левое крыло здания имело подземный пандус и ворота, со временем, опять же, заваленные снаружи…

Одним словом, ничего секретного, и уж тем более таинственного, отдающего запашком средневековых вампирических приключений. Ничего непонятного и необъяснимого для строгого взора коменданта. Кроме шкафчика номер шесть. Встреча Коваля с непонятным произошла спустя шесть дней после того, как его принял на работу в пятый отдел сам профессор Телешов. На вечер пятницы было намечено совместное возлияние. По поводу бравурного изгиба карьеры и вхождения в дружную семью будущих спасителей человечества.

Где-то между девятой и одиннадцатой мензурками Денисов и Мирзоян повлекли теплое, послушное тело молодого коллеги к грузовому лифту.

— Ты все как следует запомнил? — допытывался Денисов, пока лязгающая платформа, затянутая железной сеткой, ползла к центру земли. — Ты не смейся, это не смешно. Все прошли через подвального, все с ним дружат. И Телешов, и даже, по слухам… — Он многозначительно потыкал пальцем в потолок. — Даже сам директор. Только они не сознаются, по статусу не положено.

— Сам понимаешь: как академик, с таким пузом, член самой лучшей партии планеты, признается, что носил молочко нечистому? — тихонько хохотнул Мирзоян.

— А комендант тоже молочко носит? Я видел коменданта, вахтеров видел, — покрутил головой Коваль. — Эти вохровцы еще Сталину служили. Не смешите мои тапочки, эти парни никому молоко не понесут!..

У коллег вытянулись физиономии. Артур мандражировал слегка; но уж очень не хотелось нарушать неписаные правила приличия.

— А, ладно, так и быть, охота вам потешиться!

Положа руку на сердце, он не спустился бы с парнями валять дурку в подвал, но женская половина коллектива отнеслась к вынужденной отлучке как-то слишком серьезно. Его даже поцеловали и погладили по голове. В самый разгар пятничного вечернего застолья, когда профессор Телешов волевым порядком запретил говорить о работе, разрезали, наконец, пышный йогуртовый торт, и тут Лида повторила вроде бы поднадоевший тост за новенького. Коллектив на секунду примолк, наполовину наполнили мензурки — кто вином, кто водочкой — глотнули, не чокаясь.

Лида сказала: «Чтобы новенький понравился…»

— Я буду стараться, и непременно вам понравлюсь! — выпятил грудь будущий аспирант.

— Не нам, не нам, — несколько смущенно замахали руками девушки. — Нам ты уже понравился… Алик, ну познакомьте же его!

Алик Мирзоян отставил бумажное блюдечко с десертом, переглянулся с Денисовым. Оба поднялись и повлекли Коваля по мраморным лестницам в подземелье. Видимо, в пятом отделе давно решили, чья очередь представлять новичка. Профессор оживленно жестикулировал на своем углу стола, остальные тоже вернулись к беседе. Никто даже не поинтересовался, куда пошли трое, зачем захватили из холодильника конфеты и общее, покупаемое в складчину, молоко.

Артур провернул в памяти все это гораздо позже, когда остался в подвале один…

В подвале свет не включали. Подхватив Артура под руки, боевые товарищи, сами не вполне твердо стоявшие на ногах, подсвечивая фонариком, добрались до нужной двери. Дверь скорее походила на люк правительственного бункера. На полу хлюпала вода, идти приходилось по разбросанным обломкам кирпича и доскам. Слабый отсвет доходил сюда из-за плавного поворота коридора, оттуда, где зияли дырами грузовые ворота. Внутри нужной кладовой оказалось совсем темно.