Милый…
Постояли еще немного.
Стали прощаться. «Давайте
я
Вас буду провожать…»
«Отлично». Пошли.
Молча…
«Вы ведь знаете, что когда люди встречаются после долгой разлуки, то как-то не о чем говорить».
«Конечно, конечно…»
«Я с удовольствием думал летом о том, как после спектакля – вы и Аполлоша [А. Ф. Горев] будете приходить ко мне – петь и пить чай».
«Почему же непременно Аполлоша?»
«Ведь неудобно же вам – одной».
Милый.
Несколько раз предостерегал меня – уговаривал застегнуться, отправлял домой, говоря, что я простужу ноги.
Дошли до подъезда.
«Ну, теперь я провожу Вас до угла». Довел до угла.
«А теперь уж я доведу Вас до подъезда». Рассмеялся.
Наконец распрощались.
Поцеловал мне руку, потряс сильно-сильно…
В голове туман какой-то стоял; дождь падал мелкий, противный…
Не замечала его…
16 [августа 1907 г.]. Четверг
12‐й час ночи.
Тупо на душе… Холодно, пусто.
Эти 2 дня все так хорошо было, и настроение радостное было, крепкое, бодрое, а сейчас ужасно тяжело. Ужасно…
Мне страшно выговорить – и в голове вертится: «Он ускользнет от меня…»
Я не переживу.
18 [августа 1907 г.]. Суббота
Видимся мало, на репетициях – все как будто по-старому.
Здоровается так хорошо, смотрит добро, ласково, но что-то новое в нем.
Мне страшно…
У меня такое чувство, точно земля под ногами колеблется.
19 [августа 1907 г.]. Воскресенье
12 часов ночи. После I урока.
Нет, надо все бросать!
Я – не актриса. Это ясно.
Васичка, родной мой, помоги мне, прижалей меня, дай отдохнуть
под
твоею лаской. Я так устала, так истомилась.
Но ведь
есть
выход – умереть, умереть!
Утро.
Сжимаю зубы крепко, крепко, чтобы ослабить боль…
Стараюсь не вспоминать вчерашнего вечера – и не могу…
И, собственно говоря, что же было особенного? Разве я была хуже других…
Нисколько.
Но у меня – проклятое самолюбие. Мне нельзя оставаться на сцене – я могу плохо кончить… Боже мой, Боже мой…
Внутри – точно рана какая-то… Так все выболело…
И еще… одна мысль… гложет непрестанно…
Я подурнела…
Мне тяжело выносить это.
Я чувствую, что многие это замечают.
Еще год – и…
Нет, я этого не переживу.
21 [августа 1907 г.]. Вторник
Я буду играть роль в Художественном театре330. Невероятно! дико!
Господи, не оставь меня.
___
С Вас. видимся довольно мало – перед репетициями, в перерывах. Встречает меня всегда так ласково, тепло… Говорим больше об общих театральных вопросах, только вчера – я [пожаловалась. – зачеркнуто] рассказала ему, как мучает меня, как томит мысль, что он – все же еще не принадлежит мне целиком, как хотела бы я видеться с ним часто, много-много говорить…
«Аличка, но ведь сейчас это никак не возможно… Вы, конечно, понимаете, почему…»
«Нет…»
«Пока жена не уедет331– нельзя, Аличка. Боритесь с вашей нетерпеливостью…»
Подошел Владимир Иванович [Немирович-Данченко].
И вот всегда так – только начнем говорить, подойдет кто-нибудь и помешает.
Скорее бы она уезжала.
22 [августа 1907 г.]. Среда
2 часа дня.
Насморк, горло болит и проч.-проч.
Сижу дома.
Отчасти хорошо. Эти дни я так [замыкалась]: репетиции по 2 раза в день, кроме того, разговоры
всякие, утомляет все это, нервит
…
Вас. добрый, ласковый, и когда я с ним говорю, то чувствую себя просто и хорошо, только моментом нет-нет – кольнет что-то, грустное облачко набежит, затуманит душу.
Все сильнее и сильнее я люблю его, все лихорадочнее…
И мне тревожно…
Страшно – что скоро наступит та минута, когда он скажет «
прошло
»… Я знаю, это неминуемо. Только не теперь бы, не сейчас. Сейчас я этого не переживу. Надо [
два слова вымарано] привыкнуть к этой мысли.
Уедет Нина Николаевна [Литовцева] – тогда будет яснее… Тогда я почувствую правду.
Я такая чуткая, от меня ничто не может укрыться. Но сейчас…
Ведь он же любит…
Он смотрит так хорошо…
Добрый мой, любимый, единственный.
Как я жалею себя, как люблю и жалею.
Сейчас стояла перед зеркалом, всматривалась в свое лицо – испитое, истомленное, разглядывала свою кургузую, нескладную фигуру и чувствовала себя такой бесконечно несчастной.
Мысленно поставила себя рядом с ним – и опять такое какое-то отчаянье охватило, бесконечное…
Если бы он знал, как я страдаю, если бы, если бы – он любил.
Если бы любил.
Отчаянные мысли в голове. Боюсь, я с ума сойду… В голове все путается…
Покончить разом, со всем. Один момент – и все кончено. Вовсе не страшно. Жить страшнее…
Я хочу принадлежать ему. Это будет в последнюю ночь моей жизни…
Да, да, быть его женой. – Отдаться ему.
Одна минута забвенья, блаженства, того счастья. А потом – смерть…
Почему? – я ничего не понимаю… Все путается. У меня столько мыслей в голове…
Господь покинул меня.
А если не смерть?
Другой исход есть?
Надо подумать.
Уехать…
Добровольно уйти от Вас.? – Силы не хватит…
Главное, главное, в чем ужас, я не буду актрисой.
Ведь я же не захочу – изображать горничных, а играть настоящие роли, большие, с такой фигурой, с такими данными…
Я сумасшедшая.
Я не умею ходить, путаюсь с руками, с ногами, не умею работать…
Нервы истрепаны, сил нет, слезы, слезы…
Господь так хочет…
Отказаться от сцены, уйти…
Если бы я была сильнее. Почему я не такая, как все…
Жданова…
В ней все – что я бы хотела иметь – красота, талант, фигура гибкая, изящная… У меня нет зависти к ней. Я люблю ее.
Она – моя мечта…
Быть может – год, другой, она полюбит Вас. Я благословлю их. Пусть она будет счастливее. Она будет любить его легко, изящно, с песнями и смехом серебристым; он – с яркими вспышками, немного ревниво, мучительно.
Боже мой, Боже мой…
«Красные пушистые розы…
Свежее утро…»
Это не повторится…
Нет, такие минуты не повторяются…
Милые красные розы…
Яркие, страстные…
Он любит…
Конечно, любит…
Он такой ласковый, такой добрый…
Как он встревожился вчера, когда я сказала, что «вывернула спину»…
Он сорвался с места так быстро, так порывисто подбежал ко мне, так заботливо расспрашивал. Но я представить себе не могу – как можно любить меня, я кажусь себе такой ужасно неинтересной…
Он должен, должен оставить меня скоро…
Иначе непостижимо это будет.
Он дал мне слово, что скажет правду…
Скоро, скоро это будет.
Он долго будет мучиться, [не будет знать, как подойти к этому, как мне сказать. – зачеркнуто] колебаться…
Он такой честный, благородный.
Весной – я уже буду
одна.
Какой-то ужас в этом.
Одна.
Ведь, кроме него, у меня никого нет…
И вот – совсем, совсем одинокая…
И душа рыдает… безутешно…
Я, кажется, дала ему слово, что не убью себя, если он скажет «кончено»…
Не сдержать слова.
Господи, Господи…
Вся моя душа соткана из тонких ниточек страданья, и все они надрываются от плача, и душа бьется вся, трепещет судорожно. Весна…
Я представляю себе…
Небо чистое, аромат в воздухе, далекий дымчатый лес, темные поля широкие, радость и свет, песни веселые, яркие, звучные, серебряный смех ручьев…
