А потом [отрывалась. – зачеркнуто] оторвалась от грез и [сделалось. – зачеркнуто] стало грустно-грустно, и такое чувство [было. – зачеркнуто] охватило, точно это никогда не повторится, прошло безвозвратно, было – и нет.
2 июня [1907 г.]. Суббота
6 часов дня.
Сегодня приедут из Москвы…
В душе где-то живет надежда, что привезут письмо.
Письмо от Вас.!
Боже мой, если бы он знал!
Ведь это сделало бы меня счастливой на сколько времени!
Люблю тебя, люблю, мой родной, мой единственный!!!!!
1 час дня.
Нет письма… Нет…
Опять, как тогда в Петербурге, когда несколько дней подряд я напрасно ждала его, – опять шевелится обида в душе [и снова ужасно. – зачеркнуто]. Неужели он не понимает, с каким трепетным волнением жду я [весточки. – зачеркнуто] его письма?!
Хоть бы одно слово!
Грустно – грустно!
Сегодня встала утром с тяжелыми, мрачными мыслями, с мрачной душой…
А на дворе – солнце, свет, радость… Э-эх!
А все-таки не действует на меня природа так, как раньше.
Я часто вспоминаю «17 [версту]»…
Это страшное упоенье красотой зелени, неба…
Когда каждая травка, каждое деревце трогали и волновали какие-то струнки в душе…
А «Я природу тогда, как невесту, любил, я с природой тогда, как с сестрой, говорил»294…
Да, а теперь не то…
Люблю лес, люблю поле, часто любуюсь живописными ландшафтами, но какого-то непосредственного порыва, какого-то слияния души с природой нет. Я спокойно отношусь к ней, редко волнуюсь.
Раньше зелень, воздух, тишина хорошо как-то на нервы действовали. Растревожишься – а уйдешь в лес, побродишь немножко, и легко станет…
А теперь личная внутренняя работа, личная жизнь, душевная, берут верх и все окружающее является только как какой-то фон [слово вымарано].
8 часов вечера.
Нехорошо мне…
Тревога, тоска…
А впереди еще длинный ряд дней…
Работать, читать усидчиво не могу…
Все мысли, вся душа заняты только им…
Он, он… Один [слово вымарано] властвует надо всем, давит все, ворочает по-своему мою жизнь…
Вот он, глядит на меня пристально насмешливыми глазами…
У него острый взгляд…
Кажется, что он читает в душе.
Когда-то в Петербурге он сказал: «В вас есть загадка…»
Он меня так мало знает.
И я его совсем не знаю…
Странно… – а так люблю!
Во всем этом есть что-то необычное, не нормальное.
Он очень доверяет мне…
И я ему верю.
Верю каждому его слову.
Как-то взяла с него честное слово, что он скажет мне правду, когда разлюбит.
Он дал слово, а на следующий день задал «дикий вопрос»: «А если я скажу – вы ничего с собой не сделаете? Дайте и вы мне слово…»
Милый!
Конечно, нет…
Жизнь – большая, прекрасная.
У меня есть еще мое дело.
Мое дело…
[Слово вымарано.] Как мало я отдаю себя сцене…
Где моя мечта – посвятить всю свою жизнь искусству?
Глохнет порыв, глохнет стремленье стать большой актрисой…
Теперь… Теперь, когда говорят обо мне столько хорошего, когда обещают прекрасную будущность…
Странно складывается жизнь…
Мне минутами делается ужасно страшно, страшно за то именно, что вся я закупорилась в себе, ушла внутрь, в свою любовь, и не осталось ничего в душе для дела…
И ничего не выйдет…
Ужасно страшно!
Но нет, я буду бороться, не сдамся!
Я буду актрисой!
Буду, буду!
Непременно!
Рано или поздно – кончится наша любовь, оборвется…
Я чувствую это, ясно, определенно…
И вот тогда отдамся вся работе… Вся уйду в образы… Всю душу свою вложу в них.
Кончить жизнь самоубийством…
Нет, это жалко, и глупо…
Буду жить…
Надо жить!
7 июня [1907 г.]. Четверг
6 часов вечера.
Еще 3 дня прошло…
Еще и еще…
Катится день за днем – медленно, уныло, тоскливо…
Одно и то же, одно и то же изо дня в день…
И мысли одни… и мечты все те же…
12 июня [1907 г.]. Вторник
А письма все нет и нет…
Один раз мелькнула страшная мысль: он болен…
И такой ужас охватил!
Вот все хожу и думаю…
Думаю, думаю без конца…
Досадно, что Вальтеры295 здесь…
Теперь это хождение взад и вперед будет выбивать день из колеи, будет отрывать от мыслей…
Завтра поеду в Москву – может быть, есть письмо…
Хотя нет, надежды нет никакой…
Верно, и не будет… совсем…
Последнее время ужасно часто звучит одна его фраза в ушах: «Чи пани розмавя по-польску?..»296,297
Ужасно часто приходит в голову эта фраза, и помню его лицо при этом, и как он сказал – все помню.
Родной мой, ненаглядный!..
[Половина листа оборвана.]
Смотрела на него и мысленно говорила себе: «Да, вот этого человека я любила, этот белый лоб, эти красивые глаза – я целовала, он был так близок мне, весь… и он рыдал, когда я издевалась над ним, он любил меня „безумной любовью“… и вот стоим спокойные, чужие и говорим о разных разностях…»
Страшно – страшно сделалось.
Ужасно!
Ведь часть его души все-таки осталась у меня, оторвана от него…
Частичка его во мне, а вот он – стоит чужой, далекий…
15 июня [1907 г.]. Пятница
Ужасная погода: второй день дождь беспрерывный…
Лень, тоска…
Солнца, солнца!
Сегодня во сне опять видала В.
Я вижу его почти каждую ночь… и мне так хорошо, хотя я и чувствую, что это – сон…
Слава богу, время стало идти как-то быстрее… В понедельник – месяц с того памятного вечера в Петербурге…
18‐е…
А потом 19‐е и… Москва…
Да…
Кончится июнь – время пойдет быстро.
А все-таки много еще…
Ну да Господь подкрепит…
Иногда меня пугают мысли об осени… Почему нет письма? – быть может, он уже давно позабыл о том, что между нами было?!..
Так, что-то маленькое, незначительное,
попутное
?..
А тут вся жизнь этим выбита из нормы, скомкана, смята, и хоть вон ее выбрасывай…
Боже мой, да может быть, я все зря… Конечно…
Он не мог забыть… Вздор… Нет, нет…
Мало ли что может быть? – далеко от станции, посылать с прислугой, разве это удобно? Он сам рассказывал, каким был мучеником, когда переписывался с [Волоховой]. Они жили тогда на даче, и ему приходилось писать только тогда, когда жена уезжала в Москву, иначе нельзя было, опасно…
Так и теперь… Бог знает, как там с почтой. Ведь это – не город.
А как
мне
хочется ему написать! Мысленно я сочиняю длинные красивые письма, многое даже придумываю, чтобы выходило интересно и разнообразно.
По-моему, это не грешно…
Я люблю его.
21 июня [1907 г.]. Четверг
Письмо…
Оно пришло в воскресенье 17-го.
Я вернулась из Москвы в каком-то особенно хорошем настроении.
Урока не было298, и я почти все время провела, разбирая дневники и главным образом перечитывая Петербургскую тетрадку299.
Папы не было дома, и я была одна во всей квартире… Я плакала и смеялась, и опять плакала, и дрожала вся, уносясь в эти дорогие воспоминания… И так невыразимо хорошо было…
Никогда еще я не любила его с такой силой и так… как-то сознательно.
