– Да, грехи наши земные, – вздохнул Кочерга, – ладно, пойду. Спешу я.

– Топай. Завтра спозаранку и тронемся.

– Слышь, наверно, это дело отметить надо, а? Дороги может не быть. И Гришку позовем. Вечерком заглянем к тебе. Картоху отвари, там, хлеба… А мы с собой возьмем.

– Закусь найдется.

– Ну, бывай!

– Жду.

Друзья расстались возле дома Степана.

Вечером, часу эдак в десятом, вкрадчиво образовались Кочерга с Гришкой. Стёпа бурно обрадовался, будто месяц их не видел:

– Картошка стынет, заходите в избу!

Мужики спешно прошмыгнули в сени. Перед тем как захлопнуть дверь, Степан, высунув голову, зорко осмотрел округу и, убедившись, что преследований нет, быстро закрыл ее на щеколду.

Войдя в горницу, друзья были приятно удивлены. Хозяин постарался на славу. Стол ломился от яств. В большой сковороде томилась жареная картоха, на тарелках лежали сало, нарезанное солидными кусками, соленые огурцы, десяток вареных яиц, сахар-рафинад в коробке; довершал натюрморт крупный неочищенный омуль с томными глазами. Ну и, само собой, хлеб-соль.

– Ух ты! Настоящий банкет! – вытаскивая из кармана пиджака бутылку, восхитился Кочерга.

– Обижаете, мужики! Это же я отвальную делаю. Спрячь бутылку, Григорий! Я что, нищий? Пол-литру не в состоянии купить для друзей? – с этими словами Стёпа вытащил из холодильника запотевшую бутылку водки. – Специально в морозилке держал.

– Эх, – потирая руки от предвкушения веселья, выдохнул Гриша, – жизнь – это хорошая штука, «твикс» – сладкая парочка! Давайте сникерснем!

Кочерга, с молчаливым достоинством пригладив усы, уселся за стол:

– Ну, мужики, за дело!

– В хорошей компании и пьется хорошо, а, Кочерга?

– Гришка, а твоя не прознает, чем ты занимаешься в данный момент? – осторожно поинтересовался Стёпа.

– Ни боже мой! Она меня отправила тещину картошку полоть. На другой конец села по такой духоте на проверку не потащится, а сотовая связь, слава богу, до нас еще не дошла. Могу до полной темноты пропадать.

– Запах куды денешь?

– Продумано. Скажу, что теща поставила чекушку за ударный труд на ее плантации. А завтра с утра сбегаю да покручусь с тяпкой вокруг поля, в середину она не полезет.

– Хитер старый лис, – хохотнул Кочерга. – Ну, наливай, что ли, Степан Ефимыч!

– Это мы могем, – Стёпка аккуратно разлил водку по граненым рюмкам.

Кочерга встал и важно изрек:

– Не забулдыги мы какие-нибудь и не в подворотне пьем, а вот за этим богатым столом. Что хочу сказать…

– Короче, – перебил его Гришка нетерпеливо.

– Тостовать положено! Никак друг наш в путешествие направляется. Имей в виду: в опасное! – укоризненно посмотрел на него Кочерга.

– Молчу, тостуй уже! Ухи нараспашку!

– Так вот что я хочу сказать, – прихлопнул комара у себя на щеке Кочерга. – Вот комар, тварь божья. Зудел над ухом, жить хотел. Раз – и лишился радости. Так и мы. Жены норовят нас прихлопнуть, чтобы в нас личность убить, чтобы мы превратились в марионеточных кукол, зомби и роботов. Но мы не твари какие-нибудь, а человеки со своим достоинством. И вот среди нас появилась личность, имею в виду Степана, который бросил вызов всему женскому роду. Он хочет отправиться в свободное плавание, чтобы почувствовать дух свежего ветра.

– Короче, Стёпка, мы тебя уважаем! – опрокинул рюмку в рот Гриша и захрустел соленым огурцом.

– За тебя, Степан Ефимыч, – повысил Кочерга на полтона голос, – пью стоя! За твой героический поступок!

Гришка виновато приподнялся со стула.

– Чего встал? Проглотил уже водку-то, – съехидничал Кочерга.

– Спасибо, друзья, – тронутый до глубины души пышным тостом друга, выпил залпом и Степан. – Угощайтеся, налегайте на картоху, ёлы-палы.

Отрывались они долго и от души. Было много сказано слов. Уже решили сорваться в путь-дорогу втроем. Даже маршрут разработали. Долго спорили, чуть не разругались. Потом устали. Но у них было…

Возбужденное состояние сменилось безысходной апатией. Мужики напились в лохмотья, но где-то далеко в мозжечке постоянно пульсировала мысль о женах. Это очень портило настроение.

Расставание было нескончаемым: обнимались, хлопали друг друга по плечу, едва держались на ногах, но себя уважали… Гришка все пытался доказать, что завтра на рассвете всенепременно уйдет в поход и плевал он на тещину плантацию, потому как живет не в хижине, имея в виду дядю Тома, а в своем собственном дому. А Кочерга пытался запеть: «…калинка, калинка, калинка моя, в заду ягода малинка, малинка моя».

Наступило сумрачное утро, голова у Степана раскалывалась на сорок маленьких осколков. Не то чтобы отправиться в путешествие, он не в состоянии был мизинцем пальца ноги шевельнуть: результат смешения водки с «бормотухой».

Остальные двое получили по полной все, что положено в таких случаях, от своих благоверных. Напрочь были выбиты из головы такие будоражащие кровь слова, как «свобода», «свежий ветер», «личность», «Байкал», «экология»…

Душе хотелось легкости, веселья, а получилось, как всегда, – похмелье.

– А вообще мое полное имя – Христинья, – объяснила внучке бабушка Христя, накрывая на стол, – отцову бабку так величали. И тебя, ягодка моя, хотели этим именем назвать, да мать твоя шибко воспротивилася.

– Молодец моя мамочка, что не дала старушачье имя, – не отвлекаясь от телевизора, бросила Лариса.

– Говорят, как тебя нарекут, так и жизть пойдет. Христинья – красивое имя, с Богом связанное, и у меня судьба удалася. Конечно, не была она шибко бравая, но и жаловаться грех. Единожды замужем была, на сторону не бегала, мужу не изменяла, и он меня уважал. Ругаться ругались, как без этого, но кулачище там али кнутовище никогда не подымал на меня. Дружно мы прожили, деток нарожали и мамку твою родили, – наливая чай в большую цветастую кружку, рассказывала старушка. – Трудностев много було, нас не баловала судьбинушка, но руки никогда не опускали, на довериях отношения строили, внуча. Истинно на довериях…

– Бабуль, ты это к чему? – повернулась к ней Лариса.

– А к тому, что незачем было из дому убягать.

– Он мне изменил, а я должна простить его? Никогда! – уставилась снова на экран телевизора Лариса.

– Э-э-э, ягодка моя, поторопилась ты. Запомни: никогда из дома самой уходить нельзя, как бы тебя ни выворачивало наизнанку. Нонче ты уже замужняя жена, семья у тебя, скоро детки пойдут. Раз балаболите мало-мало человечьим языком, не поленилась допрос устроить, не собаки дворовые, глядишь, и разобрались бы, а то разгавкалися и врассыпную, – расстроилась совсем бабушка.

– Не разобрались бы! – нахмурила бровки Лариса. – Никогда не прощу!

– Не говори слово «никогда», – рассердилась бабка, – много чаешь, да ничего не знаешь. Жизнь длинная впереди, мало ли чего может случиться. Говорят, кто-то послан в мир на страдание, кто-то – на скуку, кто – на серое существование, а кто – на радость окружающим. От тебя самой зависит, ягодка моя, на радость али на страдание родилася.

Ларису бабушка любила больше всех. А внучат у нее пятеро. Так уж случилось, что она с малых лет жила больше у бабушки, чем у родителей, потому что из всех дочерей одна ее мама Лена вышла замуж за бывшего одноклассника, Димку Большакова, и осталась в своей деревне. Остальные же разъехались по городам и весям – кто дальше, кто ближе – и наведывались к родителям не так часто: у всех свои дела.

Баба Христя с умилением вспоминает один случай. Тогда лето выдалось сухое, жаркое, все кругом выгорело на солнце. Муж лежал в районной больнице, уже тогда сердце прихватывало и давление подскакивало у него, шутка ли: жара под сорок градусов в тени. А Лена с Димой, как назло, уехали погостить к сестре в город, оставив у них пятилетнюю Лариску. Зной стоял великий в том году. В мае – июне будто покапало малость, а в июле – ни дождинки. Соседи, как могли, поливали картофельные поля у себя на участках. Посадили тогда Чуркины мешка четыре картофеля. Ботва уже засыхала на корню, а где ж она силы возьмет с малым дитятей картошку поливать? Хорошо бы хоть огород сохранить. Картофельное поле, как у всех сельчан, располагалось за огородом, а туда шланг не дотянешь. Баба Христя, стоя на крыльце, сокрушалась, что нынче зимовать им без картошки.