– Лёха, на выход! – крикнул он бодреньким голосом и, ловко побросав на себя все сумки, вывалился из машины. Я последовал за ним.

– Где б ни жить, только б сыту быть, – сказал Акимыч и повел меня к себе домой.

Вот теперь уже недельку живу у него. Хозяйство у Акимыча крепкое: три коровы, несколько чушек, как называла свиней хозяйка, полный курятник кур, штук двадцать овец, одна лошадь с жеребенком, огромный огород, полный сарай дров, баня – в общем, всего вдоволь, что так необходимо в деревенском житье-бытье. А самое главное – жена, тихая женщина, полный антипод Акимычу, встретила меня так, будто давно ждала. Чему я очень удивился. Звали ее Наталья.

– Лёха, а чего ты за мной увязался, обскажи правду? – попросил за ужином Акимыч.

– Хочу жизнь деревенскую посмотреть.

– Пощупать, так сказать, изнутри, – шумно жуя, сказал одобрительно хозяин.

– Практика у меня. Надо справку получить.

– Где уму-разуму набираешься? В каком, так сказать, заведении?

– На зоотехника учусь, – сказал я, уплетая вкусный ужин за обе щеки.

– Одобряю, конкретно одобряю. Хорошее дело – с животиной работать. Это лучшей, чем с людями. Скотина, она хоть и бессловесная, но миролюбивая и любвеобильная. Ты к ней со всей душой, она к тебе так же. Преданными глазами смотрит, мол, не обижай меня, мил человек, покорми, напои, а я тебе в ответ и молочка, и яичек, и мясца. Вот оно как. И у курицы сердце есть.

– В людском коллективе работать сложнее, думаешь, Акимыч?

– А как же! Лавировать надо! Горьким быть – расплюют, сладким быть – проглотят. Кажный сам себе хитрован, так и норовит как-нибудь обойти тебя на повороте али столкнуть на обочину жизни. Я на своем веку перевидал людев разного калибра, с одного взгляду могу определить, хто есть хто.

– Добрых-то больше, – заметила тетка Наталья.

– Согласен, разве я против? Вот ты, Лёха, простоват малость, потому и специальность по характеру избрал, но благородную. Молоток! Уважаю. Можешь у меня жить сколь душе угодно и проходить энту свою практику. И я подмогну где чё.

– Спасибо, Акимыч, – обрадовался я. – Поможешь мне устроиться?

– Завтрева в контору пойдем. Председатель наш Николай Николаич колхоз-то сумел сохранить в тяжелую годину перестроечную, за что ему поклон до небес, то исть до земли. Раньше пять сел объединял колхоз, теперича – четыре. Калиновка отделилась от нас, потом-то спохватилася да давай обратно проситься, когда их поприжала судьбинка. Но наш Николаич – человек суровый, ни в какую, мол, сами захотели отдельно жировать, вот и продолжайте в том же духе. Сказал как узлом завязал, и баста! Вот он у нас каков!

– Глядя на твое подворье, подумал, что ты единоличник, – удивился я.

– Живем по прынцыпу: что всем, то и одному. Кошкам по ложкам, собакам по крошкам, нам по лепешкам. Нонче как? Ежели человек хоть одним пальцем и извилиной пошевелит, с голодухи не помрет, особливо в деревне. Земля-матушка завсегда прокормит. Главно дело – с ленью не дружить, а то она может заморить вусмерть.

– Хороший у нас председатель, – подала голос жена Акимыча.

– Все каким-нибудь образом вовлечены в дело и работают со страстью и прилежанием, как пчелы, – напыщенно сказал хозяин. – Одно тока беспокоит, что дальше будет, двадцать первый век уперся в бок.

– Попробуй не работать у Николаича – вмиг окажешься не у дел, – тихо сказала Наталья.

Акимыч меня устроил на ферму. Понятно, что по приказу председателя. Тот обрадовался моему появлению, но постарался виду не показать. С прищуром посмотрел на меня оценивающе с головы до ног и отправил к дояркам. Началась веселая жизнь. Надо заметить, что у Акимыча с председателем отношения оказались далеко не идеальные. Я сразу сообразил, что из-за его характера и поступков, не поддающихся логике. Так и оказалось. Короче, он ставил интересы своего подворья выше интересов колхоза и с азартом доказывал, что человек может хорошо работать на общество только в том случае, если у него дома порядок, то есть тылы обеспечены.

Может, в этом и есть сермяжная правда? А многие его не понимали и за глаза называли кулаком недобитым. Но председатель его за что-то уважал и из колхоза не выгонял. Потом я понял, за что. Он работу делал не абы как, а обязательно с выдумкой, смекалисто и с усердием.

Сейчас я со скотниками на дальней заимке сено гружу для фермы. Мы приехали на трех мускулистых, низкорослых лошадях, запряженных в широкие сани.

– Студент, чего задумался? Бросай струмент, иди почайпить! Животы к спине уже прилипли! – крикнул веселый дядя Федя, догоняя своих.

– Иду! – ответил я.

До чего же хорошо дышится в степи, несмотря на мороз. Простор – глаз радует… Город, телевизор с бесконечными новостями как с поля битвы, политики, ораторы, шашни стареющих звезд, их агонизирующие прыгалки-дрыгалки – все это бесполезная суета. Настоящая жизнь здесь, с ее спокойной мудростью.

В избушке было довольно тепло. С рассветом, как прибыли на место, мужики сразу протопили печь и на протяжении всего времени кто-нибудь да поддерживал огонь. Закипел пузатый зеленый чайник. Вы когда-нибудь пили густой ароматный чай после здоровой работы на морозе в минус под тридцать градусов? Ели домашний хлеб, испеченный в русской печи, с розовым замерзшим салом, крутыми яйцами, щедро посыпанными солью, заедая злым репчатым луком? О, это что-то! Я так жевал, что в ушах хрустело. Мужики, похохатывая друг над дружкой и особливо надо мной, выпили напоследок еще по кружке раскаленного чая и пошли догружать третьи сани.

На ферме меня сразу окрестили женишком. Там работали двенадцать разновозрастных доярок, половина которых были одинокие женщины. Мое появление вызвало среди них веселый переполох. Работа моя заключалась в «подай-принеси». А бабы старались изо всех сил лишний раз меня погонять, поэтому к концу дня я сильно уставал. Дома, поев кое-как, валился замертво на кровать.

– Лёха, на тебя шибко моя племяшка Анька поглядыват, – как всегда, внезапно, без вступления сказал за ужином Акимыч. Племянница, пышногрудая девица с характером командира партизанского отряда времен Дениса Давыдова, работала там же, на ферме. Она в любые морозы носила футболки с глубоким декольте и короткими рукавами. Халат, надетый на телогрейку, никогда не застегивала, как, впрочем, и телогрейку. Алёша всегда отворачивался, боясь, как бы груди не вывалились из одежек, когда она наклонялась к коровьим сиськам. Анька, святая простота, видимо, решила, что парню она шибко понравилась, раз он так смущается при встрече, и стала частенько заглядывать к дядьке по поводу и без повода.

– Окстись, об чем ты? – укоризненно попыталась осадить его Наталья.

– А чего она кажный день к нам прибегать стала? – не унимался тот.

– Мало ли чего? – Наталья встала из-за стола, показывая, что разговор на эту тему закончен. – Помолчи уж…

– Девка ниче, така красава, что в окно глянет – конь прянет, на двор выйдет – три дня собаки лают, – хохотнул Акимыч. – Тебе-то как она? Глянется, нет?

– Нормальная девчонка, – сказал я, уплетая пирог с омулем. Тетка Наталья баловала нас по вечерам всякими разносолами и деликатесами.

– Нормы-альная, – передразнил меня Акимыч. – И что вы за народ такой? На все у вас один ответ: нормально. Что это за слово такое? Серое, нескусное, никакое… Не поймешь, хорошо это али плохо. Жизнь – она разноцветная должна быть, понимашь, нет? Рыбам – вода, птицам – воздух, а людям – вся земля! Вся земля! А где ты видел землю серую? Она же из разных красок состоит, не обращал внимания разе ж? Глаза-то разуйте, молодежь!

– Ну, разошелся. Дай человеку нормально поесть, – подливая ему чай, сказала Наталья. – Эко ты болтун.

– Едрит твою в корешок! Эта тоже туды же – «нормально»! – воскликнул Акимыч. – Еда может быть вкусной или невкусной, всякой, понимаете? Всякой: сладкой, горькой, соленой, приторной, острой, пресной, жидкой, густой. А у вас на все одно слово – «нормально». Рот, что скребок, все подберет, так, что ли? – совсем разволновался хозяин.