Янни вытер щеки:

– Твари отмечают тех, кто их ранит. Печать пачкает все: дом, семью, друзей. Потом любое темное создание чует врагов и приходит за ними. Тебя и родителей они не трогали, я ведь тоже их не обижал, но семьи охотников… – его глаза расширились. – Хайме хочет, чтобы я убил одну. Посмотреть, защитит ли моя сила от ее проклятия. Я стану убийцей.

– Не станешь. Они ведь не люди, – Янни вскинулся:

– Они – чья-то память! – я схватил за тонкое запястье, усаживая обратно:

– Перестань. Прости, – брат зарыдал.

А ведь Адамон на свой лад предупреждал меня. Я тогда не понял, и сейчас Янни уже лишился чего-то. Месяцами прятался за молчанием, чтобы никто не увидел: ритуалы оставили воронку в его воспоминаниях. Черную дыру, поглощавшую суть и рвущую связи.

– Мы сбежим. Избавимся от знаков, заберем родителей, – постараемся забыть, что мир больше, чем кажется. Во рту появился знакомый дынный привкус.

– Не… невыйдет. Знааак… неубрать, – я выдохнул. Значит, отступать некуда.

Слава богу.

Магия, пусть чужая, стала частью моей жизни.

Мы сгорели в овраге вместе.

– Я поговорю с Адамоном, чтобы ученые от тебя отстали. Выиграем время. Ты же самый слабый из пяти, и самый младший. Им не выгодно, если ты сломаешься. Это должно сработать. Мы успеем что-нибудь придумать, даже понять, что ты забыл, пока они… – будут сводить с ума кого-то еще. Я прикусил язык.

– Намне сбежать, – Янни давился словами, выталкивая их между всхлипами мне в футболку. Я обнял изо всех сил, погладил жесткие волосы. – Никогда… они везде. Наснайдут. Я… я не вспомню.

Я осторожно отстранил его и заглянул в красное от слез лицо. Накрыл запутавшиеся в скрученной ткани пальцы. Сказал, что мы справимся, спасемся, что…

– Все будет хорошо. Обязательно будет. Мы выкрутимся.

Янни прошептал:

– Я могу… есть способ… освободиться. Висия рассказал мне, а ему – Мантикора. Но ты и мама с папой… Алла… вы все должны уехать. Если получится, если они не поймут… потом уже не будет смысла искать. Уходите сейчас. Уходи…

Я сказал:

– Я не оставлю тебя. Никогда.

Я сказал:

– Мое место здесь. Я тоже слишком далеко зашел.

От «пойдем» к «мне нужно идти», до вот этого страшного «уходи».

Я слишком часто говорил и говорю:

– Хватит.

Янни обрывает кровавый узор и смотрит, не узнавая. Сегодня плохой день. Сегодня он не помнит моего имени.

Я говорю:

– Я – Хектор.

Говорю:

– Мария.

Говорю:

– Калеб.

Щурится, губы раздвигаются в неуверенной улыбке. Красно-коричневая корка на подбородке расходится трещинками. Я стараюсь не смотреть на зубы.

Брат показывает измазанные руки:

– Калеб… посмотри, что творится. Наверное, Алиша наворотила, но как круто выглядит, да? Похоже на кровь. Я никак не могу понять, что это… – нюхает грязные пальцы.

Напрочь не замечая рваной раны на левом запястье.

Я отвечаю – Калеб отвечает:

– Кетчуп, скорее всего. Или гуашь. Давай уберем, пока папа с мамой не пришли.

– Давай. Хотя стоило бы ее заставить, – он оглядывается туда, где должна быть дверь в комнату родителей. В серых глазах появляется растерянность. Я спешу сказать:

– Она уже спит, завтра наругаем. Сейчас принесу тряпки.

Мы не дома. Мы не были там больше двух лет. Алла скорее всего и правда спит – где-то очень далеко, сопит рядом с мамой и папой, или теперь у нее собственная комната: ей все-таки недавно исполнилось девять.

Она больше не рисует на полу, Янни.

Хотя наверняка я этого не знаю.

Могу лишь представлять. Подбираю с пола промасленный пакет из кафетерия и несу на кухню. Наш ужин. Пирог помялся, но еще теплый. Пахнет яблоками и корицей – ярко, вкусно, разгоняя кровавый металлический дух. Я зажмуриваюсь и ненадолго теряюсь во времени. Решаю: сейчас – ранняя осень, мама позвала нас есть любимую Аллину шарлотку с краснобокими дачными яблоками. Я почти вижу их, рассыпаны по столу. Сестренка катает одно в ладошках.

Сейчас придут Янни и папа, уже звучат шаги. Вот входят. Постараюсь получше – увижу картинку четко, лица перестанут плыть туманом, собираясь и раскалываясь на отдельные черты.

Сейчас, еще немного. Мне нужно только сосредоточиться. Ведь так работает магия, правда? Сейчас я все исправлю. Сейчас…

– Калеб? У меня что-то с рукой… – шепот за спиной. – Кажется, я поранился, но я не помню…

Я открываю глаза.

Сейчас три часа ночи, и нам стоит убрать кровь с пола, пока она окончательно не засохла.

***

Мы попрощались в тот же вечер. Они приехали с дачи, уставшие и шумные, суетливые, насквозь пропахшие жженой листвой и поздним виноградом. Янни успел уйти и вернуться. Показать кулек, в котором болтался грязно-зеленый ком леденцов забвения.

– Их зачаровывают по-разному. Можно стереть воспоминания о конкретном времени или событии. Но мы не сколько сотрем, мы изменим, – он давно перестал плакать, но кожа вокруг глаз оставалась болезненно-красной. Облизал губы, коротко и криво улыбнулся, глядя куда-то мне в плечо. – Я сам придумал, – пристально посмотрел на меня. – Кто мог подумать, что пригодится?

Я кивнул. Ты – мог, и подумал. Нужно спросить: как давно? Но я спросил:

– Как это работает?

Он выпрямился и расслабил плечи:

– Они должны съесть по кусочку, после их выключит ненадолго. Тогда нужно назвать каждого по имени и все… Можно рассказать любую историю. В общих чертах. Сознание заполнит пробелы. Они сами додумают детали и не заметят нестыковок, – Янни поежился: в настежь открытое окно задувал осенний ветер, занавески взлетали до потолка. Я спрятал ладони в рукавах толстовки. – Мы скажем, что делать дальше. Они воспримут наши указания как свой порыв.

– Мы поступаем правильно, – сказал я потому, что должен был так сказать. Янни обхватил себя руками и дернул подбородком: да.

Они должны были уехать. Мы – остаться. Они – забыть, мы – помнить. Все просто. Даже заклинание простенькое, в несколько слоев. Кулек в центре стола подпрыгнул, ком раскололся острыми частями. На целлофане проступила рыжая влага, позже оставившая на пальцах саднящий блеск. Готово.

Когда в замке повернулся ключ, Янни застыл испуганным зверем. Светлые брови сошлись на переносице. Я сунул ему кулек и скомкал, выкинул бумажку со знаком. Брат мял битый камень, слушая голоса в прихожей.

Или тоже что-то решая. Мы ведь чертовски похожи.

Просторная кухня враз показалась тесной, когда папа занес деревянные ящики, полные последнего урожая. Полудикий и водянистый виноград, зеленый болгарский перец, лакированные баклажаны, громадные кривые помидорины и смешные, словно игрушечные тыковки – на Хэллоуин мама вырежет страшные морды, устроит на подоконнике среди желтых осенних цветов бестиарий… не здесь, не для нас.

Алла, сосредоточенно пыхтя, затащила мешок картошки, бросила в угол. Несколько крупных картофелин выкатились и убежали под стол. Папа принялся рассказывать, как починил крышу сарая и подготовил душ и летнюю кухню к зиме. Я будто впервые заметил седину у него на висках. Мама зажгла плиту и натянула голубой передник. Тоже что-то прощебетала. Я не мог выдавить и слова. Янни захрипел:

– Давай я, – отобрал у нее заварочный чайник. Заслонил спиной, насыпая заварку. Я почти угадал шелест кулька сквозь звонкий голосок Алиши и звяканье посуды: мама поставила греться привезенные лепешки. Мои любимые.

– Надеюсь, вы поужинаете с нами. Или опять навострились куда-то убегать? – в ее тоне веселье перемешалось с напряжением.

– Нет… нет, – если бы.

Вскоре я крошил лепешку, ронял кусочки на тарелку. За окном стемнело. Ранняя ночь отрезала кухню от остального мира. Мы были словно на другой планете, где секунда за секундой умирало время. Передо мной дымилась чашка – с хвостиком чайного пакетика, ярко-лиловое облако ягодной заварки расползлось по дну. Янни пил такой же большими глотками. Я следил, как дергался его кадык. Алиша громко сербала, обжигалась и кривилась, и болтала надколотой пиалой, гоняя слишком горячую жидкость по кругу. Их чай был чуть серым от Янниных конфет. Я не прикасался к своему. Думал: через несколько минут мы сможем сказать что угодно. Что мы уехали навсегда. Что умерли. Что нас никогда и не было. Что их преследуют и нужно скрываться.