В то воскресенье я проснулся почти к обеду. Лежал, растянувшись на теплых простынях, смотрел в окно. На подоконнике не стало цветов. Забранная в раму пустота осеннего неба притягивала взгляд – против воли, как хочется пощупать дырку на месте вырванного зуба. Я прислушивался к сонной тишине, нарушаемой только тиканьем часов и проезжающими вдалеке машинами.

Вдруг понял, что воробьи исчезли. Все животные давно исчезли, но птицы… Когда?

Прошло больше года с ночи в овраге. Целая эпоха для Янниных питомцев.

И для нас.

Первыми оказались заброшены аквариумы, мелкая живность вроде змей и полевок. Один я выкинул сам, грустное маленькое царство засохшей травы, где в плошке с гнилой водой плавало раздутое

тельце некогда зеленой ящерицы. Потом Алла жаловалась, что умерла морская свинка. Воробьиные клетки же словно вчера высились в углу.

Я поежился. Без птиц комната странным образом выглядела тесной.

Тишина и чертово небо прогнали меня из постели.

Я наткнулся на Янни в кухне. Он сидел за столом неестественно ровно, грел руки о чашку и смотрел в стену перед собой. Вздрогнул и медленно моргнул, будто не узнавая, когда я сказал:

– Доброе утро. Я думал, я один дома, – семья уехала на дачу. Ловить последние теплые деньки: кончался сентябрь. Мы не поехали. Летом тоже – дружно отказались, без всякой магии. Взбунтовалась даже Алла, пожелавшая провести каникулы с подружками, а не в глуши умирающего поселка. Впрочем, избегать выходных поездок у нее не получалось.

– Доброе утро, – эхом. Я заметил: у него рот обметало белым. Все разом заметил. Сел на соседнюю табуретку, попытался поймать ускользающий взгляд.

– Что не так?

Брат молчал. Он повзрослел. Изменился даже сильнее, чем Алла. Исчезла округлость черт, проступили скулы и обострился подбородок. Пропали веснушки и весь зеленый цвет из радужки, а непослушные, давно нестриженные соломенные пряди он стал убирать за уши, отчего лицо казалось изможденным. Я едва находил в нем моего младшего брата, мальчишку, который носил жуков в спичечных коробках и улыбался так ярко, что поджигал воздух без всякого колдовства.

Не получив ответа, встряхнул его, рывком поднял со стула. Схватил за подбородок, не давая отвернуться. Рявкнул:

– Что?!

Вздрагивая испуганной птицей, он начал говорить. Отрывочно, затем быстрее, путая слова и запинаясь, перескакивая и упуская половину. Я не мешал, держал, кивал – слушал.

Ритуалы. Темная магия. Та самая часть силы, о которой говорил Валентин.

Исследования. Чего?

Секретные разработки, что-то большое, важное. Древнее колдовство Эпохи огня, утерянные знания и могущество – да, да, я знаю об этом, полно в книгах, продолжай.

Черные, дышащие, изменчивые тени в углах лабораторий – обратная сторона пламени. Молчаливые, смертные. И другие, особенные: запертый в клетке говорящий зверь. Кровь, не человеческая. Пока нет. Чья?

Их. Тех, кто приходит в обмен на свет. В обмен на самое важное, ускользающее:

– Я не помню, что я отдал, не помню, – его взгляд потерял фокус, стекленея от непролитых слез. Янни сорвался в шепот, когда первые капли расчертили щеки влажными дорожками.

Что-то уходит в каждом ритуале, рождая новую тварь и оставляя лакуны, которые не заполнить. Потеря не сколько воспоминаний – смыслов, а потом они начинают разрушаться: Мантикора. Висия. Джокер. Илай.

Янни.

Наследники пламени.

Брат сбился, начал повторяться. Максимилиан, доктор Хайме, Советник Гофолия, ученые, лаборатории, твари, твари, твари, по кругу – ритуалы, кровь, огонь-тьма, голоса из ночи, из-за решеток, изнутри. Свет гаснет, страшно, страшно…

– Страшно, страшно, страшно, – повторял без конца, глядя сквозь меня. Страх оставил отметины: вертикальные морщинки между бровей, слишком глубокие для двенадцатилетнего мальчишки. Я провел по ним, заставляя замолчать:

– Почему ты согласился?

Янни моргнул. Облизал шелушащиеся губы:

– У них есть ты. И маму с папой и Алишей они бы легко нашли, – сказал просто. У меня сжалось горло. – Знак на шее. Через метку они могут следить, где мы бываем. Найти дом – дело времени. Поэтому… Поэтому общежития переполнены. Бар, кафетерий, комнаты отдыха. В любое время суток. Тренировочный корпус, все научные… Валентин, живущий в подвале под тысячей ламп. Спящие люди на кушетках в библиотеке.

Какой же я дурак.

Поэтому Адамон предложил мне остаться! Хотел, чтобы я всегда был под рукой!

Я машинально тронул клеймо за ухом. Впервые оно показалось выпуклым. В тонких линиях под пальцами пульсировала кровь.

Боже мой, неужели им всем угрожают?

Кажется, я заговорил вслух, потому что Янни ответил:

– Все прячутся в Университете от тварей. Охотники ведь постоянно их ловят, искатели тоже. Многим вообще не назначают другой работы. А отказываться нельзя.

Верно. В контракте прописано, и Адамон не раз подчеркивал:

– Ты либо выполняешь, что должен, либо забываешь все, связанное с волшебством, – брата, каким его сделала магия. Мальчишка, что отзывался на совсем иное имя, умер еще в овраге. Сгорел – прямо на моих глазах, оставшись лишь призраком напротив.

– А обереги? Разве их не дают всем?

– Нет. Там редкие компоненты. Сейчас ищут способ упростить формулу или изменить состав, но пока не получается. Они есть только у нас, – у огненной пятерки. Ясно, тогда:

– Зачем им твари? – я цеплялся за ускользающую мысль. – Они всего лишь побочный продукт темных ритуалов и случайных выбросов силы.

Так пишется в книгах. Бессловесные младшие-старшие и Высшие – очень редкие, совершенно особенные. Наделенные сознанием и волей, собственной памятью.

Они бесконечно долго мучат своих жертв прежде, чем убить: питаются страданиями и страхом. Страхом Янни в том числе. Зло в чистом виде.

– Не только. Они рождаются, когда колдуют в гневе, когда страшно и больно, когда жизнь или смерть. Когда внутри ломается, человек ломается, – сказал он и повторил заклинанием:

– Мантикора, Висия, Джокер, Илай…

Янни – я проглотил его имя. Янни раскачивался на стуле взад-вперед, до побелевших суставов обхватив себя руками. В растянутом вороте линялой розовой футболки виднелись ключицы – острые, под ними проступали неровности грудины.

– Я не знаю, зачем им твари. Нас просто заставляют их создавать, а охотников – ловить. Ничего не объясняют. Но я думаю… раньше их умели не делать или подчинять, или еще что-то. Ученые ищут ключ к управлению тьмой. Эпоха закончилась уничтожением книг, и теперь никто не знает, как они справлялись. Но способ-то был. Они…

Они – маги Пламенного столетия. Я встряхнул головой, возвращаясь к тем, кто охотился на тьму пока мы говорили, кто жил по трое в тесных комнатах общежитий и проводил свободное время за тренировками или выпивкой, байками или учебой. Шатаясь по двору или уходя на новое задание, едва вернувшись с предыдущего. Пятый блок охотников. Первый блок искателей.

– Но зачем им прятаться от тварей в Университете? Они же не огненные маги. Как твари найдут их, чтобы… – отомстить? Неподходящее слово. Большинство тварей не разумней животных. Они не способны на сложные чувства и память.

Брат подтянул колени к груди, сжавшись в комок, совсем как в детстве, когда забивался в угол моей кровати:

– Можно я буду спать здесь? Под моей чудовище, – я успокаивал и не позволял остаться. Я думал, что чудовищ не существует.

Но оно было там. Все они были. В шкафу. На высоком, заставленном коробками до потолка, комоде. За стеной, в пустой соседней квартире, – эти скреблись, не стесняясь, а я говорил побледневшему малышу:

– Это в трубах. Оттуда такие странные звуки бывают! Ты даже не представляешь.

Но он представлял, ведь он был центром их вселенной. Один на – сколько? Тварей очень много. Не меньше, чем людей. Тьма приходит и без всяких заклинаний, просто возникает – из скрытого, затхлого страдания, что заперто в каждом человеке. В каждом маге, как бы мало в нем не было огня. Во мне нет ни капли. Поэтому я никогда не медлил прежде, чем заглянуть под кровать.