========== Я - Янни ==========

Я – Янни

Кем бы мы ни были, чего бы не желали, все рассказываем одну и ту же историю. Шепотом – в безлунные ночи, когда опустевший город дышит холодом в провалах окон. Криком, что бьется о веки и расцветает в зрачках.

Молчанием, снежинками на коже.

Историю о жизни, переплавленной в смерть.

***

Это началось летом.

Забавно. Я говорил со многими, и почти у всех летом. Для нас – на излете августа, когда дни короче, насыщеннее, а люди торопятся успеть все, чего не успели за предыдущие месяцы ослепительного зноя.

И всегда с прикосновения. Всегда.

Мой младший брат тогда был особенно воодушевлен: собирался в поход с одноклассниками. Куда-то к речке, кажется. Исследовать местных птиц или вроде того.

Наверняка птиц. Он по птицам с ума сходил.

Особенно по воробьям.

Тот, кого в конце будут звать Янни, с младенчества собирал живность, бесконечно таская домой глянцевых жуков в спичечных коробках, пыльных ящерок – тревожных пленниц обтянутых марлей банок; полевых мышей, усталых жаб и юрких сороконожек, при виде которых Алиша бледнела до синевы… много разного, но птиц чаще всего. Наша комната сладковато пахла пометом, а под ногами хрустели зернышки пшена. В пяти просторных клетках, не умолкая ни на секунду, копошились бурые воробьиные семейства.

– Зачем тебе столько, они же все одинаковые. Попугая бы купил, – говорил я, когда он показывал очередного коричневого найденыша. Довольный и взлохмаченный, бронзовый от загара, руки расцарапаны, а под ногтями грязь – мама вздыхала и качала головой, улыбаясь. Ерошила его соломенные пряди:

– Немедленно вымой руки! Эти птицы… еще подхватишь заразу! Когда же ты повзрослеешь? – одиннадцатилетний Янни только смеялся:

– У тебя уже есть один взрослый ребенок. Хватит! – я фыркал, уловив иронию. Откладывал планшет и неспешно тянулся отвесить наглецу подзатыльник, но Янни как ветром сдувало. Секунда – высовывал язык на другом конце кухни, потихоньку примериваясь стянуть спичечный коробок для новых тараканов. Я закатывал глаза и принимался отвлекать маму разговором, пока брат высыпал спички на стол и пятился в комнату, заговорщицки ухмыляясь и спрятав руки за спиной – очень детский жест. Он и сейчас так делает, когда случаются хорошие дни. Когда он в состоянии хитрить.

– Как мы зашли так далеко? – голова пульсирует мигренью, а весь пол вымазан засыхающей кровью: у Янни кончились маркеры. Я опять не уследил. Бумагу он в который раз проигнорировал. Тру переносицу, лоб, с нажимом массирую виски. Пальцы розовые и шелушащиеся после соды и перекиси, стирального порошка и спирта. Кожа кажется незнакомой, жесткой и странно тонкой на ощупь. Я никогда не покупаю перчатки.

Янни не отвечает. Его левое запястье – рваная рана, цепочка синюшных следов от зубов поднимается до локтя. На подбородке и вокруг рта влажно блестят красно-коричневые разводы. Брат чертит узоры по паркету. Тщательно замазывает места, где стыки между половицами разрывают единую линию.

Рисунок должен быть цельным, иначе ничего не получится. Это он накрепко усвоил.

Щели чистить дольше всего.

Опускаюсь на пол рядом. Втягиваю острый, до металлического привкуса во рту, запах. По старой привычке быстро оглядываюсь – но тени в углах комнаты серы и спокойны. Пора бы привыкнуть, что в Университете тьма теряет силу.

В конце концов, мы здесь уже два года.

Пытаюсь поймать его взгляд. Серые от боли глаза прикованы к усложняющейся формуле. Машинально отмечаю, что такой раньше не видел. В другой день я бы попытался узнать, что она значит, но сейчас вздрагиваю, когда вдруг повторяю вопрос, похоже и совсем иначе:

– Зачем я зашел так далеко?

***

Алиша однажды спросила:

– Чего ты вечно за ним таскаешься? У моих друзей наоборот.

Я пожал плечами. Кому есть дело до друзей шестилетки? Сестренка сидела на моем диване и болтала босыми ногами, разложив юбку широким полукругом по потертой обивке. Разглаживала мельчайшие складки цветастой ткани. По телевизору в гостиной шла реклама, а Алла ждала вечерние мультики и цеплялась ко мне:

– Вон Марка старший брат никогда не берет с собой на футбол, а Марк очень хочет. И вообще с ним не играет, только если заставят, – она теребила переплетенную лентами белокурую косу. – Марк говорит, Эд ломает его игрушки или обзывается. Взял красную машину, самую красивую, и не отдавал, пока не…

Сестра продолжила рассказывать, перескакивая с одного на третье, быстро теряя нить разговора. Изредка поднимая глаза от планшета, я видел, как Алла склоняла голову набок, прислушиваясь к бормотанию за стеной.

– Это потому, что с ним больше никто не хочет дружить? – вдруг поймала мой взгляд. Я поморщился: – Нет… И у него есть друзья.

– А вот и врешь. Он жуткий. Все так говорят. Почему? – а ты сама как думаешь? Я прикусил щеку изнутри и отвернулся:

– Он нормальный. Отстань от меня.

– Тебя мама с папой заставляют, да? – я стиснул зубы. Из гостиной зазвучала знакомая песня и сразу – удаляющийся топот. Диван вернулся в полное мое распоряжение. И никаких вопросов.

Не то, чтобы я не мог ответить. Чуть-чуть времени на раздумья, и я бы объяснил, что некоторым людям непросто сходиться с другими, и в этом нет ничего необычного, а тем более – жуткого… Почти правда. Но Алиша бы не поняла. Сестренка легко заводила друзей и очаровывала взрослых, сходу делясь своими бесхитростными радостями, открытиями или секретами. Чаще секретами:

– Мама разрешает мне оставлять сдачу. Я не трачу, а складываю в копилку. Уже очень-очень много набралось! Я коплю на куклу. Русалочку. Она самая красивая, – до Русалочки была Белоснежка, а неделей раньше – Золушка, или черт знает кто еще. Продавщица в хлебном улыбалась и поднимала брови, будто слышала впервые. Подмигивая мне, совала в Аллин крохотный кошелек пару лишних монет. А в другой раз угощала конфетой или дарила красивую бусину.

Для каждого – по тайне:

– Не говори братику, я взяла его зеленую кофту для котенка. Ему нужна постелька! Он маленький и дрожит, и мяукает… мы сделали дом из коробки в огороде, – и я кивал, связанный ее доверием: забирай. Мы превращались в заговорщиков. Алиша встряхивала светлыми хвостиками, благодарно улыбалась и убегала, чтобы громко рассказать Янни, как выменяла игрушечный сервиз на медвежонка: не говори маме, она рассердится.

Только с братом трюк не работал. Он лишь отмахивался: его секреты были намного сложнее игрушек, котят и глупых вопросов:

– Почему ты вечно за ним таскаешься? … – потому что Янни приходил ко мне. С первого своего шага – не к родителям.

Даже до случая в зоопарке. Даже после.

Особенно после он выбирал меня.

– Пойдем, – появлялся на пороге комнаты и смотрел пытливо, выискивая малейшие признаки раздумий на моем лице. А если находил, тут же начинал тараторить, мешать и настаивать, пока я не соглашался:

– Пойдем в поле ловить тарантулов.

– Пойдем кататься на великах. Давай наперегонки к аэродрому!

– Пойдем посмотришь, что я нашел.

– Пойдем, мой самолет заработал, – в короткий период увлечения моделированием. Но чаще я шел уже после этого первого:

– Пойдем.

Он словно умел подгадать момент и появиться ровно когда мне хотелось развеяться. Чувствовал? Может, и чувствовал… Я столько прочитал, но без толку: до конца не понял. В новом, волшебном мире я безнадежно отстал, и однажды все изменилось. Однажды он сказал:

– Уходи.

***

А началось с малого: мы получили новые имена. Брат, не листая, открыл Книгу посередине. Зажмурился. Скользнул пальцем по желтой от времени странице. Я прочитал:

– Янни.

Ему подходило. Мягкое и отрывистое, как лай. С тех пор он легко кривился, когда я обращался по-старому – постоянно. Настойчиво, зло, отрицая происходящее. Будто одного имени достаточно, чтобы повернуть время вспять.